Моя версия реальности грешит садизмом. Всякий раз, как я проезжаю Лубянку, я вспоминаю застенки и взрыв в метро, хотя на днях я повстречал в её окрестностях чудную пару из Душанбе, отдавшую мне арбуз.
Фото: Павел Лисицын, РИА Новости
Я сначала хотел приехать впотьмах к общежитию А., чтобы передать арбуз ей. Но потом решил этого не делать. Пришло на ум, что в арбузе может оказаться детонатор. Не очень красивый вышел бы подарок, с двойным дном. Любовь, конечно, зла, но запускать на воздух будущее российской науки немного чересчур.
После того как я простучал арбуз и он не взорвался, ко мне пришла догадка, что он может быть накачан опиумом. Почему опиумом? Пара была из Душанбе, а восток – дело тонкое.
Всё-таки мефедрон, даже если его разбавить, имеет слишком густую консистенцию. Не похоже на азиатчину. Слишком жирно даже для моджахедов. Восток всегда ценил возможность вздремнуть под пальмой, об этом ещё Лермонтов писал. Так зачем им накачиваться? Это только жадный до одури житель мегаполиса может мыслить метафорой бензобака.
Отметя этот вариант, я перешёл к последнему. Мне стало очевидно, что арбуз, конечно, украден. Я сразу вспомнил, как это делалось в моём детстве. Арбузы сворачивали прям с прилавка. Правда, в погоне его обычно роняли, и потом эта нежная мякоть лежала, развалясь по торчащим из асфальта породам, у автобусной остановки два-три дня, пока её не съедали бездомные собаки.
Видимо, эта пара из Душанбе оказалась ловчее воришек из моих воспоминаний. Либо всё было проще и подарок был сделан из чистого порыва.
Написать на листочке «студентке второго курса факультета п. по имени А. с расхристанным христианским приветом, Г.».
Передать охраннику.
Он откажет же. Ну ё. Зря ехать?
Трусливый выход – не сделать этого, а потом всё это описывать, как бы показывая: а вы посмотрите, как я могу.
Но вот только, понимаете, моя версия реальности грешит садизмом...
Нет, серьёзно, я проезжал станцию метро «Лубянка» в тот день, когда там случился взрыв. На часа два разминулся. Выручила мазохическая любовь моей матери приезжать к самому открытию приёмного покоя онкологического отделения. Она сразу занимала очередь на УЗИ, чтобы не оставаться в коридоре до того момента, когда из горшочка на столе врача всё-таки прорастёт баобаб.
Про застенки я только читал у Валерия Фрида, советского киносценариста. Особенно мне нравился момент, где он писает на стену. Может быть, я чего-то путаю, но, наверное, это общая черта у всех советских киносценаристов эктоморфного телосложения – мы любим писать на стену. Я сказал «мы», потому что я тоже советский киносценарист, ведь у меня, как и у них, не покупают сценарии. О моём телосложении вы можете сделать вывод из того факта, что я люблю писать на стену. Согласитесь, не будь я таким худым, меня бы уже давно замели за нарушение общественного порядка.
Дельное развитие событий – бросить арбуз в стену на Лубянке, чтобы его розовый сок тёк по стенам, оставляя разводы. Если бы не рухнувшая на землю мякоть, так могли бы и подумать, что стены замироточили. Журналисты «Лайф ньюс» даже сделали бы сюжет на фоне этой стены, упомянув волатильность рубля.
Но мне в тот миг этого в голову не пришло. Но я подумал о бездомных собаках.
Я всегда их боялся. Когда я был маленьким, овчарка упала с облаков в руку моему деду.
Было пасмурно. Тяжёлые облака, нагруженные содержанием голов, склонённых над могилами. Дед вёл меня за руку, а во второй он держал ключи от машины. Тут выскочила овчарка. Она хотела угнать его машину, так я подумал в тот момент. Эту роскошную, рыжую, чуть ржавую в крыльях «Волгу». Деду была дорога эта машина, потому что он прятал в ней водку от бабушки. Все другие его заначки давно были рассекречены. Это была последняя. Собака вцепилась ему в руку.
И он умер. Не сразу, конечно. Года через два. От сердца. Но детское сознание проводит иные связи между событиями. Потом, взрослея, ты пытаешься их перевязать и именно для этого пишешь. Пытаешься придать логику.
А то вы ведь не в курсе. На том кладбище были стюардессы. Их видели только я и мой дед. Я подключился к нему. У него был шок от укуса, а каждый раз, когда у него был шок, он видел стюардесс, разносящих по салону узкофюзеляжного суперджета плов с бараниной и морс. Он обязательно спрашивал: «Что-то бараном не пахнет, девочки. Уж не дурите ли вы меня, старика?»
А они улыбались.
Я потом искал этих стюардесс в Домодедово. Охрана аэропорта решила, что я хочу связаться со Сноуденом, и внесла меня в чёрный список. То же самое потом случилось в Шереметьево, потому что я с подозрительной частотой приезжал туда на аэроэкспрессе из Одинцова и никуда не улетал, а только слонялся по залам ожиданий и заказывал булочку с кардамоном в кафе.
Хорошо, что я называл им не своё имя, а дедушкино. Удивились они, наверное, когда проверили в базе, что он, оказывается, умер. Может быть, так и остаются в мире уходящие из него. Через легенды и мифы.
В Шереметьево и Домодедово вот теперь призрак свой есть, ищущий стюардесс.
... Я не нашёл собак в своём районе. Видимо, потому что холодно на улице. И просто оставил его на лавочке в сквере. Не знаю.
Надеюсь, пара из Душанбе, прочитав это, на меня не обидится.
Салам тебе, Далгат!
Глеб Буланников
