Личная неустроенность, пониженное содержание секса в крови, недостаток сахара.
Всего этого у меня не было в шесть лет, когда я впервые почувствовал раздирающую грудь печаль. Помню как сейчас: была зима, выпал снежок, на котором уже успели порезвиться собаки, а я почему-то оказался в парке – с термосом в руках и на лыжах.
Из сторожевой будки на меня с выражением стоического дебилизма смотрел мой отчим. Вокруг меня вились бездомные собаки, на которых я не обращал никакого внимания. Вот ведь как бывает. Иной раз печаль до того сильна, что не можешь паниковать.
Предыстория была такая: нас с отчимом выгнали из дома за то, что мы катались на санках. А санки мой отчим взял у своей любовницы. Но маму больше волновал вопрос воспитания. Как говорится, «любишь кататься – люби и саночки возить».
А отчим меня и катал, и возил. Между этими процессами он заходил к любовнице – правда, исключительно платонически: проводку посмотреть или петли смазать. Ну самый край - цикорию попить с глазуньей. Моя мама была холодна и делать ему ничего не давала. Ей хватало того, что он ходит на работу и целый день не появляется дома, зато ежемесячно платит за воду, свет и вай-фай.
Ей казалось, что он зря меня балует, потому что ничего хорошего из меня всё равно не выйдет. Ведь я вышел из неё, а она вышла из трущоб. А жизнь идёт по кругу. Всё возвращается. Так или иначе, мне светит карьера барыги или при удачном раскладе вора-медвежатника. На роду написано.
А отчим, значит, пытался против судьбы переть. Баловать, в любви воспитывать. Ну в смысле сажать на велюровый диван с гигантскими пружинами и на моих глазах копаться в проводках под научно-фантастический бэнгэр «Ваше благородие, госпожа удача». В душе мой отчим верил в теорию квантового поля, согласно которой любой поступок – это блинчик, запущенный по речке вероятностных полей.
Поэтому когда моя мать выставила нас из дому, он быстро принял это. Другое дело, что он понятия не имел, что ему со мной делать, поскольку на работе он по инструкции должен был находиться один.
Мы успели застать его любовницу прямо перед самым её уходом на работу в детский садик. Почему-то моему отчиму не пришла в голову очевидная мысль послать меня с ней. Она была воспитательница. Вместо этого он попросил у неё лыжи...
И вот я стоял на лыжах посреди снега. Вернее – пытался держать баланс. А собаки пытались держать меня в кольце. Но вселить в меня панику у них не выходило, потому что я был жутко озабочен слабостью своих ног, не могущих встать параллельно друг другу. Зато собаки вселили панику в моего отчима, который решил, что в самое ближайшее время они загрызут меня в клочья.
Но когда я наконец поставил правильно ноги и всё ж таки обратил внимание на псовую свору, я увидел одного, которого звали Сократ. Я понял это по выражению его глаз, смотревших на меня с пониманием. Тогда мне показалось, что я нашёл друга. Это была овчарка с длинным языком. Она загребала им снег, чтобы бросать его мне в лицо, когда я ехал на нём верхом, выставив по бокам лыжи.
Мы скрылись в глубине парка. Нас никто не искал. Этот проходимец Сократ наутро притащил откуда-то колбасу.
Когда позже нас нашли сотрудники службы «Лиза Алерт», Сократ успел убежать, а вот меня поселили в детский дом. С тех пор меня много раз наполняла паника, исходившая от людей, окружавших меня. Но меня навсегда оставила та раздирающая грудь печаль одиночества, потому что я знал, что где-то далеко по улицам ходит Сократ. Его дружба навсегда изменила меня.
Глеб Буланников
