Дом ребёнка — детский дом-интернат — психоневрологический интернат. Вот типичная линия жизни ребёнка-инвалида, от которого родители отказались сразу после его появления на свет. Такая безнадёжная судьба без всяких перспектив ждала и Галю Зернову, но она смогла переломить этот алгоритм.
Сегодня девочка, которой ставили диагноз «умственная отсталость», стала студенткой Академии изящных искусств во Флоренции.
По данным Генпрокуратуры РФ, 40 процентов выпускников сиротских учреждений становятся алкоголиками и наркоманами, еще 40 процентов совершают преступления, 10 процентов кончают жизнь самоубийством. И лишь 10 процентам удается избежать этой участи и адаптироваться в обществе.
Режиссер-кинодокументалист Елена Погребижская несколько лет назад сняла о Гале Зерновой короткометражный фильм, который так и назвала «10 процентов», потому что его героиня смогла вырваться из стен психоневрологического интерната, стать свободным человеком и самореализоваться. Лента вышла четыре года назад, когда Галя еще была студенткой художественного училища. А теперь она входит даже не в десять процентов, а в какую-то сотую долю, потому что таких, как Галя, наверное, больше нет.
О том, что она покорила свой очередной Эверест, я узнала из поста в Фейсбуке, где благотворительный фонд «Адреса милосердия» объявил сбор средств: «У нас классная новость о Галочке Зерновой, о которой многие знают, читали на просторах Интернета, видели фильм «10 процентов». Вырваться из стен ПНИ, получить среднее образование здесь, и теперь — далеким маяком светит высшее образование в Италии. Многие сопереживали «Золушке из ПНИ», которая теперь круто меняет свою жизнь, помогали материально, за что всем огромное спасибо! Сегодня стало известно — Галя поступила в Академию изящных искусств во Флоренции. УРА! Это был настоящий трэш, потому что самое сложное в Италии — не просто сдать экзамены, а собрать документы на обучение! Пройдена огромная часть пути. Главная. Осталось немного. Но без вашей помощи это непреодолимо. Стоимость обучения в Академии 1800 евро в год. И вот этих денег пока нет. Свяжитесь с нашим Фондом, если у вас есть возможность помочь Гале осуществить мечту».
Люди отозвались, и деньги были собраны меньше чем за неделю. Сейчас Галя оформляет студенческую визу и, когда выйдет этот материал, уже будет лететь в Италию.
Галя маленькая, как воробей, про таких миниатюрных девушек говорят «метр с кепкой». У нее проблемы с тазобедренными суставами, из-за чего Галя ходит вперевалочку, и некоторая асимметрия лица. Вот, собственно, и все врожденные изъяны, которые стали причиной того, что ее родители еще в роддоме написали отказ от дочери.
Через пять минут общения с Галей забываешь, что у нее что-то «не так». И не можешь отделаться от мысли, почему ее, человека с высоким интеллектом и незаурядными способностями, определили в специальное учреждение, поставив диагноз «умственная отсталость»?
— Я ведь родилась еще в советское время. Тогда с людьми не церемонились. Либо строишь светлое будущее, либо ты враг народа. Врачи убеждали родителей отказаться. Это была система. Вперевалку ходишь, с позвоночником не пойми что — никто не хотел особо разбираться, — буднично замечает Галя. — У меня нет другого объяснения. Прилепили диагноз — и вся жизнь человека поломана.
На нашу встречу она пришла с «группой поддержки» — подругой Ирой Меньшиковой, с которой они подружились еще в ПНИ. Они ближе, чем сестры. Ира тоже вырвалась из системы и с мужем, также выпускником ПНИ, живет в своей квартире. В трудные времена Гале есть на кого положиться. Это интернатское братство крепче любых кровных уз.
— Помню себя с четырех лет, — говорит Галя, — с того момента, как меня из дома ребенка перевели в детский дом для детей-инвалидов. Это, конечно, обрывочные воспоминания. Самое яркое — момент крещения, когда зимним днем нас всех собрали в зале, пригласили священника, и он провел обряд. А дальше — как ластиком стерли.
— Про родителей что-нибудь знаете?
— Если честно, никогда не пыталась узнать и тем более искать. Я всегда считала: раз так получилось, что они решили от меня отказаться, пусть так и будет. Многие ребята из интерната делали попытки найти родителей, и некоторые добивались своей цели какими-то неведомыми путями, но я одна из немногих, кто ничего не предпринимал в этом направлении. Когда в роддоме пишут отказ, пути матери и ребенка расходятся навсегда. Фамилию, имя, отчество родителей я узнала не сразу, а лишь когда впервые пришлось ехать за границу. Там это нужно было для анкеты. Ребята, которые раньше меня оформляли визу, мне сказали: «Галя, сирота не прокатит! Тебе придется указать данные родителей!» Документы хранились в отделе кадров. Я пришла и честно сказала, для чего мне это нужно. Мне выписали их фамилии и инициалы. Может быть, они живут в Москве, даже через дорогу от меня — это уже неважно.
— Мне всегда казалось, что каждому ребенку нужен дом, мама. Неужели вы об этом никогда не думали?
— Думала, конечно, как все нормальные дети. Учителей, которые ласково к нам относились, мы называли мамами. Есть дети, которые до какого-то момента росли с мамой, а потом что-то их разлучило: смерть, болезнь или обстоятельства. Это одна история, а когда ты растешь один — совсем другая и, поверьте, первый случай намного сложнее, потому что у тебя есть картина другой жизни, ты можешь сравнивать. У меня такой возможности не было.
— Галя, а хотелось, чтобы кто-нибудь взял из детдома в семью?
— Были такие моменты в раннем детстве. Я очень рано повзрослела. Лет в семь-восемь я уже понимала, что никто не придет и не удочерит. Придется с этим как-то жить. Буду расти одна и идти по жизни тоже одна. Никого из нас не удочерили и не усыновили. Это бы запомнилось.
Такой случай она бы не забыла никогда. Ведь если из Дома ребенка, хоть редко, но берут в семьи детей с особенностями развития, то из детского дома-интерната такого усыновления практически нет. Подросшие дети с кучей диагнозов никому не нужны. Среди Галиных сверстников были не только сироты, но и ребята, которых родители в силу разных причин сдали в казенный дом. Этих воспитанников время от времени навещали на 2–3 часа, но, по сути, в их судьбе ничего не менялось…
— Галя, у вас много тяжелых воспоминаний той поры?
— Я была как все. Где-то подраться, постоять за себя — без этого в интернате никак. Если не появится оскал, тебя затопчут. Были драки между классами: кто сильнее? Вспыхивали конфликты — всякое случалось.
— Чего вы больше всего боялись?
— Попасть в психбольницу, потому что это клеймо на всю будущую жизнь. Это ломает, там трудно сохранить в себе личность. Дети, которых отправляли в психбольницу, возвращались другими: замкнутыми, заторможенными. Немногим удавалось стать прежними. Меня эта участь миновала.
— Что поддерживало в трудные моменты?
— Церковь очень поддерживала, нас брали на службы и праздники, это была передышка от интернатской жизни. Я увидела другой мир. Есть кто-то, кто тебя слышит, с кем всегда можно поделиться — это дает силы и согревает.
— Галя, вас как-то выделяли в интернате?
— Да. Мне учеба давалось легко и везло с преподавателями. Учительница Людмила Владимировна Кобзарь всегда занималась со мной дополнительно и историей, и литературой. Она приносила книги. Мне доверяли работать с младшими детьми, поручали читать перед классом вслух. Однажды из детского лагеря мне пришлось приехать на подготовку ко Дню города. В наш интернат приезжало телевидение, и меня назначили ведущей праздничного мероприятия. Пришлось выучить большой объем текста, чтобы блеснуть!
— А когда проявились способности к рисованию?
— Я в детстве решила для себя, что вырасту и стану художником. У нас была очень добрая учительница Наталья Владиславовна. Ее любил весь детский дом. Мы бегали к ней рисовать, считали за счастье просто побыть рядом — нам всем была нужна отдушина. Наталья Владиславовна повлияла на мой выбор профессии.
— Галя, а какое образование давали в ДДИ — интернатах для детей с умственной отсталостью?
— Мы учились в коррекционной школе. Нам преподавали на элементарном уровне. Умеешь читать, писать и считать до ста — достаточно! Большинства предметов, которые есть в обычной школе, там просто не было. Я понимала, что нашего интернатского образования — восьми классов по облегченной программе — недостаточно для того, чтобы поступать в колледж.
— В 18 лет воспитанников ДДИ автоматически переводят в психоневрологические интернаты, про которые слышишь всякие ужасы. Как правило, это путевка в один конец.
— Когда встал вопрос о моем переезде в такой же детский дом, но для взрослых, я поняла, что надо брать инициативу в свои руки. Могли обмануть: тебе выписывали путевку в один интернат, а везли в другой. Информация о том, куда лучше поехать, а куда вообще нельзя попадать, была от старших ребят, которые приезжали к нам и рассказывали. Из клочков складывалась картина. Интернатское братство самое надежное. Это как мафия. Свой мир со своими законами, своим жаргоном, своими порядками. Никому не надо ничего объяснять: два-три слова — все понятно. Я заранее написала заявление в Департамент соцзащиты: «Прошу выписать мне путевку в такой-то интернат». Его передали по назначению, и мне пошли навстречу.
Ей повезло, потому что в этом ПНИ Галя узнала про «Большую перемену» — благотворительный фонд, который помогает воспитанникам и выпускникам детских домов, а также приемным детям получить достойное образование.
— Две наши девочки там учились, и я напросилась с ними, — рассказывает Галя. — Мне ведь надо было получить нормальный аттестат для художки. На это ушло три года сумасшедшей работы — пришлось нагонять школьную программу.
Помимо учебы фонд организовывал поездки по России и за рубежом. Так Галя оказалась в группе воспитанников ПНИ, которые вместе с сопровождающими отправились в Италию. Это был прорыв.
— Я даже числа помню, — Галя улыбается, — с 14 по 21 декабря 2008 года. И маршрут: Римини—Рим—Тиволи—Флоренция. А подготовка к этому путешествию заняла целый год. Мы читали книги, изучали путеводители, делали доклады. Я выбрала Микеланджело.
У нее началась новая, какая-то параллельная жизнь. На одном полюсе был психоневрологический интернат, а на другом — мир, где общались, занимались творчеством, изучали языки. Но на поездки надо было копить деньги.
— Я вставала в 7 утра и шла на работу в прачечную ПНИ, — вспоминает Галя, — потом торопилась на занятия в вечерней школе. В прачечной в последнее время мне платили около 7 тысяч рублей, еще 3 тысячи оставались от пенсии (по закону интернат получает 75 процентов пенсии проживающих). Каждый месяц я понемногу откладывала.
Италия оглушила. Солнце, краски, что ни здание, то памятник — детдомовской девочке казалось, будто в темной комнате вспыхнули гирлянды света. Но неделя пролетела, как миг, и Галя вернулась в ПНИ.
Психоневрологический интернат — это, как правило, пожизненное проживание, лестница без перил, ведущая только вниз. Большинство обитателей, скорее всего, никогда не получат ни квартиру, ни профессию, ни свободу. А те, кому удается прорваться сквозь флажки, не всегда могут удержаться на другом берегу.
— Детдомовские дети привыкли жить на попечении, без забот, — говорит Галя. — За нас решают, нас кормят и одевают. Ребенок, у которого есть семья, видит, как ведется бюджет, на чем приходится экономить, чтобы пойти в кино или что-то купить. Наши ребята этого не знают. Когда они получают квартиру, все проблемы встают ребром. Многие не готовы к этой реальности. Как правило, начинают пить. Но я верила, что не собьюсь с пути.
В один прекрасный день она решилась и написала заявление на имя директора интерната, что она, Галина Зернова, расторгает договор на стационарное социальное обслуживание и просит ее выписать. От комиссии с участием врача-психиатра, который должен подтвердить, что пациент может проживать самостоятельно, до вселения в квартиру прошло три года.
— И по нашим меркам это молниеносно, — уверяет Галя. — Некоторые ждут по 15–20 лет. Помню, как на комиссии наш врач, Велигорский Александр Васильевич, меня представил: «Вот девушка из Италии!» Это задало тон. Я рассказывала, как копила деньги на поездку. Комиссия приняла положительное решение: я могу жить одна.
Она пришла в художественную школу и сказала: «Я очень хочу рисовать!» Ее приняли сначала на подготовительное отделение, а потом Галя стала студенткой. Теперь в интернате она только ночевала. Уходила в восемь утра, возвращалась ближе к полуночи.
К тому времени она устроилась на работу в «Макдоналдс» — гибкий график позволял учиться. Одновременно Галя готовилась к переезду. Сестра-хозяйка выдала приданое: посуду, шторы, белье, а интернат дал машину. Началась самостоятельная жизнь.
— Я получила диплом, в котором написано: «Мастер живописи по дереву, металлу, папье-маше. Художник, педагог». Пыталась поступить на иконопись в Свято-Тихоновский православный университет — не получилось. На работу по специальности не брали. Говорили: «Мы вам позвоним», но никогда не звонили. Я устроилась на фабрику в Ярославле, но им я не подошла по скорости и попала под сокращение. Не раз нарывалась на мошенников. Давали материал, просили задаток и исчезали. Приходишь со сделанной работой — никого. Я начала искать в Москве мастерские. Два часа что-то поделаешь, отдашь кучу денег, а перспектив ноль.
Однажды Галя наткнулась на статью про Веру Беликову, в которой рассказывалось, как девушка из Липецка учится в Италии искусству мозаики.
— Мне было важно: раз русский человек прошел, значит, и я пробьюсь! — рассказывает Галя. — Без всякой надежды отправила Вере письмо, практически в никуда. Переживала: ответит или нет? На следующий день возвращаюсь с работы и бегом к компьютеру: пришел ответ от Веры. Я решила учить итальянский язык. Но надо было посоветоваться с Кристиной, которая все обо мне знает (Кристина Труфанова — координатор программ фонда «Адреса милосердия»). Выпалила с порога: «Кристина, я еду в Италию!» Она поддержала: «Езжай!» И мы начали искать курсы. Мне нужен был только интенсив с полным погружением в язык.
Четыре месяца по четыре часа в день. Иногда Гале казалось, что все вокруг говорят по-итальянски. Сокурсница познакомила ее с итальянцем Кристиано, который 13 лет работает в Москве. Галя боялась, но ее убедили: «А как ты собираешься практиковать свои знания? Первую порцию шока получишь здесь!»
Чтобы оплатить курсы, она экономила на всем, пришлось сдать квартиру и поселиться у друзей — спасло интернатское братство.
— Пока у меня была открыта виза, я слетала в Италию на разведку в школу мозаики. Впервые ехала за границу одна. Страшно было очень. Даже разобраться в расписании поездов — целая наука. Я вбивала на русском «Трениталия», а надо было на итальянском. Меня встретила и приютила Вера Беликова.
В коммерческой Школе мозаики в городе Спилимберго Галина проучилась год. Жила в итальянской семье, практиковалась в языке, вела путевые заметки. После первого курса ее отчислили: не получалось делать мозаику ровно, красиво и быстро. Вылетел и ее итальянский друг Алекс, с которым они весь год ходили под ручку.
Она не отчаялась и замахнулась на Академию изящных искусств во Флоренции. С легкостью сдала вступительные экзамены по итальянскому языку и графике. Ее натюрморт приемной комиссии очень понравился, и Галя получила приглашение на учебу. Обучение стоит 1800 евро в год. А учиться предстоит три года.
— Траты зашкаливают. Помимо учебы нужно было оплатить городской и студенческий налог, визу, билеты, медицинскую страховку. За перевод и заверение каждой бумажки у нотариуса требуют огромные деньги. Только за копии образовательных документов пришлось отдать 300 рублей. Я была в ужасе! — признается Галя. — За неделю люди собрали нужную сумму. Моя благодарность неизмерима! И я теперь просто обязана закончить академию. Сейчас главное в моей жизни — это учеба. Я пробилась, но нельзя все время просить. Надо же и отдавать!
Она расписывает шкатулки, делает браслеты, заколки, серьги. Каждая вещь уникальная, в нее вложены и труд, и душа.
— Галя, все в жизни бывает. А если родители захотят вас найти?
— Сейчас им уже, наверное, за шестьдесят. Не знаю, как бы я среагировала. Если честно, у меня нет к ним ничего. Все отболело. Раньше представляла себе эту встречу, думала: вот устрою им истерику! А теперь понимаю, что я им ничего не скажу. Как говорят в Италии: баста, финито…
Елена Светлова
