Настоящее московское такси — это видавшая виды «копейка» с джигитом, который первым делом спрашивает пассажира: «Как ехать?»
В Москве он совершенно не ориентируется и самостоятельно джигитует только там, где у него нора — где-нибудь в Бутово или Косино, — стараясь по возможности оттуда не выезжать.
Центра Москвы он боится как огня. Недавно я ехала с одним таким товарищем. Перед Новым Арбатом он вдруг встал как вкопанный. Сказал, что «в цэнтер» не поедет. Я предложила увеличить оплату его труда на сто рублей, но он не соглашался ни в какую. Возможно, у него не было страховки или водительских прав. Это нормально для настоящих таксистов. Но я думаю, причина в том, что он однажды уже заехал в центр Москвы и не смог выбраться. Не нашел там МКАД — единственное место, откуда он «знает, как ехать».
Потерявшихся джигитов частенько можно встретить в арбатских переулках или где-нибудь в районе Сретенки. Со слезами на глазах они клянут
Чтобы с ними ездить, нужно иметь стальные нервы. Двигаясь в потоке транспорта, они принимают неожиданные и смелые решения, добавляя аульский колорит в хаос столичных улиц.
Их было очень много в Москве этой весной. Сейчас они пошли на убыль. Видимо, уехали за арбузами. Скоро вернутся, и теперь до октября их верные кони — полудохлые «копейки» и «шестерки» — превратятся в гостевые домики. Там будут ночевать продавцы арбузов, умеющие месяцами жить без света, воды, тепла и туалета.
Аналогичным образом умеют жить московские дворники — люди в оранжевых куртках, говорящие на загадочном языке. Обычно они безмолвные и пугливые — за исключением ранних утренних часов, когда у них идет сеанс связи с родиной. Тогда они садятся на корточки, прижав мобильник к щеке, и токуют, как глухарь на току, забыв обо всем на свете.
У нас во дворе стало изумительно чисто, когда они появились. Ни бумажки, ни окурка. Даже помойка в порядке — все вокруг подметено и прибрано. За это им платят по шесть тысяч в месяц. Три тысячи они отдают за подвал, где им разрешается жить, за тележки и метлы, за оранжевые куртки. Но им все равно получается выгодно. К тому же они иногда могут подработать — помочь жильцам вынести из квартиры старье, например, или поднять в квартиру новую мебель.
Дворники, таксисты и прочие сезонные рабочие, приезжающие в Москву из далеких краев, вызывают у меня сложные чувства.
С одной стороны, мне нравится их старательность. С другой стороны, мне страшновато пользоваться их услугами, и надо делать над собой усилие, чтоб позвать их к себе в квартиру или сесть к джигиту в разваливающуюся «копейку». С третьей стороны, я не уверена, что предпочла бы видеть на их месте нашего бывшего дворника-алкаша и севшего по хулиганке соседа-таксиста. С четвертой стороны, я знаю, что с ними нельзя встречаться ночью на узкой дорожке, потому что такая встреча может закончиться для меня плачевно. С пятой стороны, мне их жалко. Живут в жутких условиях, постоянно боятся, что не получат зарплату. Выезжают на улицу, как в туман-войну, и молятся своим богам, чтоб вывезли, помогли вернуться… Свихнуться можно — так жить.
С шестой стороны, я думаю, что у нас, москвичей, жизнь, конечно, не очень хорошая. Но все же не настолько плохая, чтоб ехать в неизвестные города, подметать там окурки, теряться на враждебных улицах и торговать арбузами.
По большому счету нам здорово повезло — и это меня очень радует, с седьмой стороны.
Юлия Калинина
