Семь лет назад мы с женой взяли ребенка из детдома. Тех, кто обдумывает этот серьезный шаг, предупрежу сразу: все равно все пойдет не так, как вы рассчитывали. Сначала будет казаться, что кто-то нарочно ставит палки в колеса. Чепуха на постном масле! Усыновить ребенка не сложнее, чем решить любой вопрос, связанный с казенным делопроизводством. Бармалеи у нас в кабинетах не водятся, у всех людей нормальные чувства, просто они тонут в море бумаг и циркуляров.
Потом возникнут сомнения и страхи, но и они тоже исчезнут, когда вы поймете, что это здоровая реакция на непривычные вызовы. На самом деле, вся штука в том, что вы окажетесь один на один с маленьким человеком, который потребует от вас большей мудрости и, возможно, более щедрой и бескорыстной траты душевных сил, чем кровное дитя. Это кажется странным, но так оно и есть. Почему? Вот некоторые ответы, которые я нашел в своей личной истории приемного папы с семилетним стажем.
"Простыня" на холодильнике
В физике есть такое понятие — диабатическое условие. Этим термином характеризуют состояние системы, целиком и полностью вышедшей из равновесия. Скажем, когда после взрыва распространяется ударная волна, сметающая все на своем пути. Что-то подобное случилось в нашей семье, когда у нас появилась приемная девочка. Конечно, ни я, ни моя жена Аня вихри, рождавшиеся у нас внутри, наружу не выпускали. В конце концов, нам было уже под 40, родную дочь мы, слава богу, воспитали, так что наивными и чересчур мнительными назвать нас было нельзя. Тем не менее появление приемного ребенка произвело впечатление падения Тунгусского метеорита.
Во-первых, грудничку было всего два месяца. Мы получили девочку прямо из больницы при роддоме, в котором ее оставила родная мать. Во-вторых, диагностика у новорожденной была, прямо скажу, не очень оптимистичная. В больничном листе значились синдром алкогольного отравления (кровная мама постаралась), задержка психического развития (ЗПР), нехватка бороздок головного мозга, шумы в сердце, ну и всякие мелочи, присущие младенцам-искусственникам, не получавшим материнского молока. В-третьих, весь наш предыдущий родительский опыт оказался никуда не годен. Если родную дочь мы, когда надо, храбро лечили, уповая на силу кровной любви и веление сердца, то здесь мы оказались один на один с судьбой-индейкой. А она далека от сантиментов: захочет — поможет ребенку, нет — умоет руки. Когда лежащая в кроватке малышка все время молчала, смотрела на нас одним правым глазиком, так как левый почему-то не открывался, и почти не шевелилась, я стал понимать, что такое кошмар бессилия. И ужаснулся взятой на себя ответственности за жизнь чужого мне ребенка. Жена Аня не подавала вида, хлопотала с пеленками-распашонками, но лицо у нее было бледнее обычного, а в голосе появился металл. Короче, мы были на грани истерики.
Но через день стало легче. К нам домой из детского дома пришел врач-невропатолог Сергей Владимирович Зайцев — молчаливый и спокойный, как сто тысяч индейцев. Он прочитал выписки из больничного листа, осмотрел малышку и уверенно сказал:
— Девочка практически здорова. Есть проблемы, как у всякого недоношенного ребенка, но это мы подлечим. Мамаша ее практически не кормила, думаю, что вообще не хотела рожать. Как зовут?
— Мамашу? Откуда мы знаем,— вспыхнула жена.
— Вашу дочку,— уточнил доктор.
Не знаю почему, но жена быстро ответила:
— Нина.
— Красивое имя,— похвалил Зайцев.— Значит, "царица". Имейте в виду, что, несмотря на безобразное отношение матери, Нина выжила. Такие младенцы, как правило, продолжают бороться за жизнь изо всех сил. Надо им помочь, и дело в шляпе.
Зайцев целый час составлял список лекарств, объяснял порядок их приема, систему кормления, определял обязательные процедуры (массаж, плавание, уколы) и выстраивал алгоритм всего этого комплекса на ближайший год. В результате у нас на холодильнике появилась пришпиленная магнитами бумажная "простыня", в которой мы регулярно отмечали количество съеденной и выплюнутой ребеночком пищи, реакцию на лекарства, ставили крестики рядом с выполненными указаниями, подсчитывали количество массажей, клизм, таблеток, уколов. Раз в месяц приезжал Зайцев, осматривал малышку, сверял "простыню" со своими записями, иногда корректировал лечение и вносил в наши записи свои пометки. Мы капризничали и ныли, что ребеночек совсем плох. А Зайцев каждый раз говорил: "Девочка развивается нормально. Помогите ей, и дело в шляпе". Однажды Аня не выдержала и потребовала от невропатолога прекратить уколы, прописанные для поддержания развития головного мозга.
— У Нины уже пятьдесят дырочек в попке,— повысила голос Аня.— Хватит мучить ребенка!
Зайцев задумчиво посмотрел на мою жену и твердо сказал:
— Если надо, будет шестьдесят дырочек. Главное, выполняйте мои рекомендации, не бросайте вашу царицу, и дело в шляпе.
В общем, первый год прошел под знаком ежедневной борьбы, символом которой была та самая "простыня". Если бы не врач Зайцев, мы с женой, скорее всего, не выдержали и от девочки отказались. С раннего утра до позднего вечера мы готовили сложные лечебные и питательные смеси, таскали Нину на массажи и уколы и все время ждали самого худшего. Девочка не перевернется на животик, не сядет, не заговорит, прекратит пить и есть, принимать лекарства и тихо зачахнет.
Однажды я, как и положено, привез Нину в районную поликлинику на укол. Кажется, 60-й или 70-й. Процедурная сестра встретила нас весело. Ей нравилось, что Нина никогда не плакала и не мешала делать прививки. Закончив процедуру, медсестра заглянула в больничный лист и обнадежила:
— Ну вот. Еще 20 укольчиков — и все!
Видимо, эта цифра подействовала на меня оглушающе. Внутри что-то надломилось. Я тупо смотрел на крошечное тельце, лежащее на столике, покрытом ржавого цвета клеенкой, и молчал. На меня напал столбняк. И вдруг девочка улыбнулась, взяла меня за большой палец и нежно тряхнула. Как будто сказала: "Эй, очнись! Все будет хорошо!" Не помню, как я запеленал ребенка, спустился с ним вниз, отыскал нашу коляску и добрался до дома. Я был потрясен! Значит, невропатолог прав. Нина готова бороться за себя до конца, мало того — поддерживать нас, измотанных и почти потерявших надежду. Это было как чудо, подсказка свыше, что в случае с приемной дочкой нас ждет совсем другая история. Позже, натыкаясь на нашу "простыню" в семейном архиве, я вспоминал сцену в поликлинике, свое отупение, ободряющий жест Нины и понимал: именно тогда решилась наша судьба приемных родителей и судьба Нины — она никогда не пропадет и не даст пропасть нам, если мы в нее верим.
Обыкновенное чудо
Известно, что родители хотят видеть дочек гениальными балеринами, а сыновей — знаменитыми учеными. Срабатывает эффект замещения, желание увидеть свои невоплощенные мечты в конце концов реализованными. Папа всегда имел пять по математике, так почему же сыну не решить теорему Ферма? А мама занималась балетом в Доме пионеров, может быть, дочке предстоит стать новой Улановой? Гены-то в порядке, надо только взяться за ребенка всерьез — а там Нобелевка или Метрополитен-опера не за горами.
Мы с Аней тоже втихаря строили планы в отношении Нины. Но однажды нам пришлось трезво взглянуть на вещи и призадуматься. Что мы знали про Нину? Что ее кровная мама, очевидно, любила выпить и не обделяла вниманием пылких мужчин, а папа... Про папу мы вообще ничего не знали и могли воображать что угодно: от бизнеса на Черкизовском рынке до полетов в космос. То есть на гены ориентироваться было нельзя. Или иметь их в виду в печальном смысле. Тем не менее я покупал дочке книжки в раблезианских масштабах, а жена спела ей весь советский детский репертуар, не забыв дать послушать Моцарта и Чайковского.
— Нина из книжек Барто строит пирамидки и не помнит ни одного стихотворения,— жаловался я.
— У нее нет элементарного слуха и чувства ритма. Она поет все мимо нот и путает "Чебурашку" с "Временами года",— качала головой Аня.
Но внезапно, года в три-четыре, Нина начала без остановки рисовать карандашами, красками и фломастерами, лепить из пластилина, вырезать и клеить всевозможные игрушки, фигурки и поделки. Мы с женой восхищались творчеством дочки, собирали рисунки и лепилки, уже стали задумываться, не отдать ли ее в Школу акварели Сергея Андрияки. Но увлечение оборвалось так же неожиданно, как и началось: к пластилину и карандашам Нина больше не притрагивалась. Я пытался анализировать. Что любит девочка? Смотреть мультики, ходить в гости, слушать, о чем говорят взрослые, ездить с нами в зоопарк и особенно в цирк. А что игнорирует? Кукол, чтение, пение-танцы, девчачьи игры и вообще любые занятия, не приносящие материальных результатов. То есть обычные детские фантазии и мелочи ее не занимали.
— Может, ей вообще неинтересно? — вслух размышлял я.— Она относится к детским забавам как взрослая, видавшая виды тетка.
— По-моему, она просто лентяйка. Или вообще...— и жена многозначительно крутила пальцем у виска.
— Нормальный ребенок,— одергивала нас бабушка, Анина мама.— Она просто пока выбирает. Вспомните себя в этом возрасте. Вы что, были умнее или талантливее?
Мы продолжали присматриваться к Нине. Как-то в воскресенье я возился с дверным замком. Нина потребовала у меня отвертку, молоток и стала "помогать". Пусть забавляется, решил я. Но вдруг заметил, что дочка очень ловко закручивает шурупы, причем легко разбирается, что для шурупов с крестовыми и плоскими фланцами нужны разные отвертки, четко видит, какую деталь к какой приложить, и каждую операцию, высунув язычок и наморщив лоб, с упорством доводит до конца. Дальше — больше. Мне иногда не хватало терпения аккуратно вскрыть какую-нибудь мудреную упаковку или открыть крышечку майонеза или сметаны. Нина спокойно брала коробки, повертев их в руках и поняв секрет, вскрывала и ставила на стол. Когда я подкачивал колеса ее велосипеда, смазывал самокат или менял лампочки в настольной лампе, дочка принимала в этих операциях активное участие и выполняла чуть ли не половину объема работ. Причем с явным удовольствием. В ее-то котеночном возрасте, каково?
Когда я поделился с Аней своими наблюдениями, жена, склонная к четким формулировкам, сказала:
— Твоя старшая дочь (дело в том, что я женат дважды) — бизнесмен, в свою маму. Мы с тобой — гуманитарии. А Нина, выходит, естественник.
Мы решили не требовать от Нины невозможного, а помогать ей добиваться результатов в том, что ей интересней. Ясно, что она не создаст "Рабочего и колхозницу" и не споет "Кармен". Но она станет такой, какой себя предчувствует уже в столь малом возрасте. Какой — увидим. А ее стремление к себе можно было только приветствовать.
"Черезпрыгнуть" все канавы
Подрастая, Нина стала задавать нам странные вопросы. Ну, не то чтобы странные, но какие-то тревожные, скользкие. Хотя, скорее всего, это мы так их воспринимали. Обычное детское любопытство казалось нам коварным, вроде допроса у следователя, подозревающего в совершении преступления. Это связано с проблемой, которая стоит перед большинством приемных родителей. Как сказать сироте, что он или она — неродной ребенок? Мама и папа — это не мы, а в действительности другие, чаще всего неизвестные люди. Говорить или нет? Насколько драматична для ребенка будет эта информация? Мое мнение, что предугадать исход невозможно. А мучиться этими вопросами предстоит всем приемным мамам и папам.
Наукой признано, что личность формируется к трем годам. Дальше идет расширение багажа накопленных личностных категорий. Не хочу цитировать по этому поводу ученых. Интересней, что говорила Нина. Ей было около шести лет, когда стал заметен происходивший с ней психологический и эмоциональный рост. Однажды она долго сидела рядом со мной на диване (я, кажется, читал газету) и вдруг спросила:
— Пап, а ты любишь меня? По-настоящему?
Я не нашел ничего лучше, как отбросить газету, прижать к себе дочку, поцеловать ее и сказать:
— Очень, очень люблю.
Скоро дочка ушла к себе, по-моему, счастливая и успокоенная. А я остался один на один с размышлениями о том, что такое любовь и что значит любить "по-настоящему"?
Жену дочка донимала вопросами, откуда она — Нина — появилась, как родилась, будет ли у нее братик и долго ли мы все вместе будем жить. Иногда Аня начинала искать в этих вопросах скрытый смысл. Потом успокаивалась, потом начинала волноваться опять, обсуждала ситуацию со мной, советовалась со своей мамой, то сердилась, то обожала нашу приемную дочь. А я думал о том, что так будет всегда. И чем тоньше человек, тем беспокойней он будет относиться к тому, что предложено ему жизнью.
Нина любила смотреть мультфильмы, которые любят все дети: "Чип и Дейл", "Ледниковый период", "Ну, погоди!", "Гарфилд". Месяц назад я купил диск со сборником фильмов Юрия Норштейна. Нина смотрела "Сказку сказок", "Ежика в тумане", потом вдруг заплакала и пожаловалась:
— Какие грустные мультики!
Я понял, что рядом со мной близкий мне человек. Все остальное — как-нибудь перемелется.
Осенью следующего года нашей Ниночке предстоит идти в первый класс. Ушли в прошлое "она держит головку", "уже сидит", "сама пошла, сама ест", "вчера сказала звук "р""... Впереди целая жизнь, ребята! Когда я вижу, как подросшая Нина причесывается, щурит правый глаз, готовясь задать мне вопрос, слышу, как болтает с бабушкой по мобильному телефону, то понимаю: наша дочь стоит на пороге новой жизни. Наверное, я что-то еще расскажу Нине про эту жизнь, дам какой-то совет, надеюсь, она меня еще послушает. Хотя, конечно, примет свое решение. И вряд ли я когда-нибудь пойму все, что творится в душе у этого любимого и такого незнакомого человечка.
Моя жена Аня советует под конец читателя все же порадовать. Что ж, добавлю лучик света. Однажды Ниночка, впервые прыгнув через скакалку, завопила на весь двор: "Я черезпрыгнула! Видели, как я умею?" Так что, ничего не бойтесь и усыновляйте маленьких сирот. Привыкайте к ним, терпите их, гордитесь ими, очаровывайтесь и влюбляйтесь. Сейчас я понимаю, что приемный ребенок навсегда останется для вас загадкой. Только другой, не такой, какой бывают родные дочери и сыновья. Родные ближе. А эти загадки всю жизнь будут тревожить вас своей непостижимостью и гипнотизировать, как лунный свет, живой огонь, звездное небо. Что выбрать? Как поступить? Наберитесь смелости и "черезпрыгните" все барьеры. Воздастся сторицей! Какое это счастье, когда приемные сынишка или дочь вечером бросятся вам навстречу и крикнут: "Мама! Папа пришел с работы!
