Я до сих пор, признаюсь, зациклен на темах силы и самоконтроля. Корни этого уходят в те времена, когда я лечился от онкологии.
Тогда я этого не понимал, мне было 11 лет, но задний ум всё наматывал на свою бобину. А суть была в следующем: я попал в ситуацию, которая мне неподконтрольна.
Ребёнку вообще свойственно поддаваться естественному течению жизни, он не наработал стержень и не может принять решение. Люди называют это "судьба".
Меня это судьба сломала, потому что до болезни я был спортсменом. Да, не самым талантливым. Да, я ушёл с плавания, на котором тренер меня любил, на футбол, в котором тренер держал меня в запасе и называл "булкиным". Да, на моей позиции мне приходилось конкурировать с человеком, который был сильнее и увереннее меня. Но всё это лишь оттеняло моё в целом горделивое самочувствие спортсмена с ветром в ногах.
С этим ощущением я мог спокойно писать диктанты на тройки и не париться. Мог прогуливать уроки, мог с них сбегать. Мог не делать домашнее задание, потому что уезжал на соревнования либо отдыхал после них.
Более того, я никогда не ощущал этого резко, нет у меня этого в характере, не властный я, но по факту я был одним из лидеров класса.
Когда я заболел, во-первых, я лишился сил. В прямом смысле. Мне постоянно было тяжело, нагрузкой было даже сосать чупа-чупс.
Во-вторых, я скоро облысел. Когда я смотрел в зеркало, я не узнавал себя. Мне казалось, что я стал странным. Был крутым, а стал странным. Последний из могикан, одной ногой в могиле. Я рассказывал себе анекдоты перед трюмо в ванной комнате - вроде: "Почему пеликана не пустили в рыбный ресторан? - Потому что он пришёл со своей едой", - это помогало взбодриться, но лишь до следующей встречи со своим отражением.
Ну и потом я пропустил, пока лечился, целый учебный год. Вернувшись, я не знал, что говорить одноклассникам.
Но стало ясно. Как бы драматично это ни звучало, поверьте, я сейчас не изображаю пантомиму по мотивам Шекспира. Стало ясно: я ослабел, и все это почувствовали. Кому-то я таким даже стал нравиться ещё больше. Как будто мне открылись двери понимания, что такое быть аутсайдером. Ко мне потянулись задумчивые пареньки, обсуждавшие компьютерные игры в углу столовой. И что удивительно - ко мне чаще стали подходить девочки. Они перестали видеть во мне хоть какую-то угрозу.
Всё это в совокупности могло дать мне в классе положение настоящего лидера, а не номинального. Если бы я поднапрягся, обрёл прежнюю уверенность и занял место сильного.
Меня смели. Провокации начались с первого дня - они были как будто невзначай. Взгляд, ухмылка, вопрос. Они щупали почву. Потом один из них пошёл на открытый конфликт.
Я мог бы сразу дистанцироваться, конечно. Дать понять, что не имею претензий, и статус лихача и авторитета класса меня не интересует. Но я ответил. Произошла драка, я проиграл.
Дальше я долгое время свыкался с этим новым своим положением. Пока однажды меня люди из этой компании почему-то не позвали погулять. Я до сих пор не очень понимаю, зачем им это было надо. Им было необходимо ощущать свою относительную силу и тем греть самолюбие?
В тот день, это было зимой, мы пошли шататься по окраинам лесопарковой зоны недалеко от Крылатских холмов. Залезали на огороженные территории, едва не были покусаны бродячими собаками, проникли в брошенную усадьбу, где напоролись на алкаша с финским ножом - больше всего в жизни он хотел уехать в Рио-де-Жанейро, но сперва он хотел опохмелиться молодою кровью. Мы убежали, сердце осталось в пятках до самой погранлинии, означавшей окончание парка.
На его окраине стояла непонятная бетонная будка. Похожа на трансформаторную, но я всегда думал, что внутри трансформаторной должна быть развернута какая-то машинерия, должны виться трубы, и плюс - всего этого не должно быть видно взгляду случайного прохожего, тогда как здесь вход, окна - всё было вскрыто. Мы, конечно, вошли. Интересно.
На первых шагах стало понятно, что это место стало отхожим. Повсюду гнил мусор и пахло неоднократными визитами просвещённого человечества. Помимо этого, повсюду лежал кромешный мрак. Мы подсвечивали шаги дисплеями телефонов.
За одним помещением шло второе, оно уходило вдаль, было сложно предположить, где оно кончается. Вдруг шорох, сопровождавший все наши движения, затих ровно на одну пару ног. Один из нас замер. Мы все обернулись на него, а потом посмотрели туда, куда падал свет от его телефона. В блёклом, слабом отблеске мы увидели что-то вроде квадратной ванной, а в ней - тело. Звуков не было. Подойти ближе никто не решался, в том числе записные смельчаки и даже тот парень, который какое-то время назад надавал мне по шее и скинул с неофициальной доски почёта.
В этот момент я понял, что все эти люди боятся ровно так же, как и я, а некоторые - даже сильнее.
Потом мы возвращались домой. Все были на взводе, размягченно болтали.
После того случая я драк не помню. Да, я не перестал чувствовать себя слабым, но это было уже что-то другое, эта слабость переросла в технический элемент. Позже, смогши это сформулировать, я понял, что это не вопрос внутренней смелости, это вопрос выучки, вопрос умения подать себя в коллективе. Это другое, здесь нет никакого радикального деления на сильных и слабых, всё остаётся лишь делом техники.
Меня из тех лет теперь по-настоящему интересует вопрос, действительно ли это был труп. Не то чтобы я люблю криминальные сводки, не то чтобы меня занимало это как сюжет. Даже и не скажу, почему мне это интересно. Наверное, внутренняя тяга к покою. Намного легче жить с мыслью, что там был ещё один гордый представитель рода людского, желавший оказаться в Рио-де-Жанейро.
Из них сборную можно сделать. Вы забьёте нам, сколько сможете, а мы - сколько захотим. Я бы с радостью возглавил эту сборную в выставочном матче на стадионе "Маракана".
В послематчевом интервью я бы передал привет своему футбольному тренеру. Он точно трупом не был.
Глеб Буланников
