При всей допустимой фамильярности отношений с писателем Александром Нилиным, благодаря возникшему десятки лет назад приятельству, несмотря на значительную разницу в возрасте, не могу отделаться от мысли, что и по сей день в чем-то остаюсь тем юным и неискушенным читателем журнала «Юность», выходящим миллионными тиражами, где Александр Павлович публиковал свои очерки о великом предшественнике Льва Яшина — «тигре» Хомиче — и короле ринга Викторе Агееве.
Не скажу, что и сегодня робею перед писательским талантом Палыча — репортерство давно приучило не тушеваться перед знаменитостями, но творческая дистанция с мэтром и поныне остается неизменной.
Как писатель, по-моему, Нилин не уступает себе — рассказчику: остается только внимать.
Начинал будущий журналист и писатель со Школы-студии МХАТ на курсе у знаменитого Олега Ефремова. И на похоронах вдовы Антона Павловича Чехова — великой актрисы Ольги Леонардовны Книппер-Чеховой студенту второго курса директор Школы-студии, приняв во внимание его могучее сложение, поручил нести огромный венок от Малого театра.
Нилин рассказывал, что, когда он первым под фанфары из «Гамлета», поставленного в 1913 году Гордоном Крэгом, вышел из подъезда Художественного театра, с его однокашниками, ждавшими на улице выноса гроба, случилась истерика от смеха. Правда, им пришлось вернуться к занятиям, а их товарищ поехал на грузовике с венками на Новодевичье, где артисты МХАТа и пианист Рихтер удивлялись, что в холодном марте молодой человек без пальто.
Все-таки Книппер-Чехова, в отличие от героев книг Палыча о футбольных кумирах — Стрельцове, Бескове и Воронине, слишком далека от круга моего интереса. Но, поразмыслив, я понял, что памятные эпизоды из нилинской жизни, собственно, и есть часть минувшей эпохи, недаром же Палыч обмолвился, что рассматривает ХХ век из сегодняшнего времени, как в бинокль.
В своей книге «Футбол на Красной площади» я рассказывал, что после факультета журналистики работал Александр Павлович в АПН вместе с дочкой советского генсека Леонида Брежнева — Галиной. Но роман она крутила не с ним, а с его ближайшим другом Александром Авдеенко, впоследствии редактором газеты «Экран и сцена». Галина пригласила обоих друзей на свой день рождения — с участием папы, конечно, и некоторых ближайших к нему людей (вроде министра обороны Дмитрия Устинова).
Утром Леонид Ильич без гнева, но с долей удивления и иронии поинтересовался:
— А этот ребенок чего так набрался?
В это же самое время Александр обнаружил, что ночует не дома и не у кого-нибудь из друзей, а, судя по всему, остался ночевать на даче у Брежнева — на тумбочке стоял боржоми, закупоренный пробкой, как шампанское. Обыкновенные советские люди такого боржоми не видели. По всем протокольным правилам в доме первого лица государства ночёвка посторонних лиц невозможна. История фантастическая — и тем не менее…
Палыч вспоминал, что успокоился только когда при выезде с дачи на вызванной Галиной машине милиционер взял перед отбывающим восвояси гулякой под козырек.
Будучи сыном одного из классиков советской литературы, автора знаменитой «Жестокости» Павла Нилина, Саша вырос в литературном Переделкине, где жили Пастернак, Фадеев, Симонов, Чуковский, Кассиль, а позднее Вознесенский, Евтушенко, Окуджава и Ахмадулина.
В этот поселок, названный в бессмертном романе «Мастер и Маргарита» Булгаковым Перелыгином, я и наведывался к Палычу — и наслушался разных литературных — и не только — историй.
Не без удивления узнал, что именно на участке возле дачи, где вырос Саша, высажен был когда-то тот самый «Ландышевый клин», воспетый Ахматовой в одноименном стихотворении. У писателя Бориса Пильняка был с ней роман — и она приезжала к нему на дачу.
Прямо скажу, что в то время я, спортивный журналист, больше бы заинтересовался дачей вратаря Яшина, чем поэта Пастернака. Но согласился, конечно, в Переделкине пройтись с Палычем до Дома-музея.
По дороге услышал, как 15-летний Саша, учась водить машину, едва не задавил будущего лауреата Нобелевской премии. Мой экскурсовод изобразил, как Борис Леонидович отпрянул от машины.
— Ты успел затормозить? — спросил я.
— Нет, как-то вывернул руль, — объяснил Нилин. — Мать, сидящая рядом, вскрикнула, но обошлось.
Саша дружил с младшим сыном поэта Лёней. Бывал у него чуть не ежедневно, но с проходившим мимо и радушно кивавшим мальчику Пастернаком никогда не решался заговорить.
— Да я еще и не знал по-настоящему его стихов, — признавался Палыч.
На рубеже веков Нилин безоглядно ринулся из успешного писательства на тему спорта в иную по жанру, катаевского я бы сказал направления, в литературу, ничуть, на мой взгляд, не уступая высоко ценимому им классику.
Не так давно он возник на YouTube в непривычном для его образа формате — формате внуков, но опять же, как собеседник эпохи (как сказал бы его герой комментатор Синявский, про его же героя, вратаря Хомича) оказался «на месте» — на месте, со свойственной ему безудержной самоиронией.
Наш общий товарищ, иллюзионист Игорь Кио, пробывший в браке с Галиной Брежневой всего несколько дней (Леонид Ильич показал Кио, что такое настоящий цирковой фокус: чекисты забрали у молодожена паспорт и вернули уже без штампа из загса), говорил мне, что он, который занимался у Константина Бескова в футбольной школе, до выхода книги Нилина «Невозможный Бесков» считал перенесение на бумагу характера этого великого тренера неразрешимой задачей.
Как-то Палыч сообщил мне, что уезжает в Питер на торжества в честь 130-летия Ахматовой, но сразу оговорился, что будет там сбоку припека, едет в роли сопровождающего своей жены. Жена Александра Павловича, Наталья Иванова — знаменитый литературный критик, профессор МГУ, доктор филологических наук, один из руководителей лучшего литературного журнала «Знамя».
Я со своей спортивной памятью предположил, что в Северной столице он еще раз переживет ту молодость, в которой мчался ночной «Стрелой» вместе с футболистом сборной мира Валерием Ворониным не пойми зачем в зимний Ленинград, где в ожидании обещанного застолья у директора магазина устроили прямо на улице товарищеский матч обломком кирпича с двумя известными футболистами, перебравшимися из Москвы в Питер.
Но, положив трубку, я подумал, что организаторам торжеств стоило бы ангажировать и самого Александра Павловича — заставить вспомнить о ностальгических временах на Ордынке в легендарной теперь квартире писателя Ардова, где останавливалась Анна Ахматова и с Анной Андреевной виделись они иными годами и ежедневно.
Вспомнил я в связи с этим, как навещал когда-то Александра Павловича в клинике на Пироговке — и, как положено, расспрашивал больного о самочувствии. Нилин разговор о здоровье не поддержал: «Мы — не медики». И пожалел о лучших временах, когда болезни приходилось изображать.
Рассказал, как сидел он рано утром на Ордынке за столом с братьями Ардовыми, и в комнату величественно вплыла Анна Андреевна и спросила:
— А вы, Саша, в университет сегодня не идете?
Саша ничего лучше не придумал, как сморозить, что плохо себя чувствует. Ахматова любезно осведомилась:
— А что с вами?
— Я, наверное, простудился.
Анна Андреевна посоветовала нагреть на батарее носовой платок и прижать его на некоторое время к переносице. Плохо соображая с утра, поскольку вечер и часть ночи были нелегкими, спросил:
— А почему это помогает?
— Саша, я не доктор, а лирический поэт, — напомнила мнимому больному Ахматова.
Наши с Палычем многолетние отношения подразумевают даже не кухонные посиделки — мы, по старой памяти, любим заведения, где сохраняется прежний дух.
Вроде шашлычной на Маросейке, тогда еще улице Богдана Хмельницкого, где в прошлом веке Александр Нилин, служивший на тот момент поблизости от заведения, в газете «Советский спорт», оказался в непривычной для себя роли — натуры для другого писателя, необыкновенно знаменитого тогда Василия Аксенова. Компанию им составил знаменитый боксер Виктор Агеев.
Впечатление от застолья Василий Аксенов превратил в рассказ «Симфония экстаза», где спортивный журналист, прототипом которого стал Палыч, пытается сделать из боксера такого же эстета, как он сам, — и эта затея более чем удается.
Правда, любопытный диалог, произошедший в реальности, в аксеновский текст не вошел. Писатель спросил у боксера:
— Как же вы, Витя, с вашим мастерством опускаетесь до драк на улице?
Агеев ответил:
— А вы бы, Вася, могли бросить писать?
Нилину, однако, показалось, что в рассказе он слишком уж благопристойный, благополучный, каким никогда не был:
— И мне сделалось не то, что не по себе. Все-таки жаль, что автор не увидел меня иначе. Заметил — спасибо, но не увидел.
Однако с годами рассказ Нилину стал нравиться больше. Теперь уж и мне сделалось ясным, что у автора нет обязанностей перед натурой — скорее, наоборот.
Но с ушедшей эпохой — предметом его писательского интереса — сама натура Александра Павловича не теряет непроходящей молодости, что позволяет и мне в общении с Нилиным снова ощущать себя юным…
Пётр Спектор
Источник
