По ящику показали фильм «Мимино». Опять не могла оторваться. В который раз. Снова вспомнила первый просмотр. Премьеру. И то, что было до неё.
Мы — Резо, Саша и я — собирались в Дом кино. В 70-е годы это было место престижное, пижонское. Многие известные актёры приходили на просмотры. А уж на премьеры известных режиссёров — типа Георгия Данелия — собирался бомонд. Тот вечер был особенным. Ведь наш Резо должен был выйти на сцену как автор сценария. Это был конец ноября или декабрь. Короткий день, длинный вечер. Я гладила брюки Резо.
— Давай подстрижём брюки, — предложил Резо. Действительно, они были все обтрёпанные и мохрились. Стали стричь.
— Резо, а пиджак-то как? — потерянно спросила я. С пиджаком было куда серьёзнее, и никакая стрижка не спасла бы.
— Мне дадут блейзер выйти на сцену, — успокоил Резо.
Поехали на Васильевскую улицу. Разряженная публика рассаживалась по местам, которых на торжественных премьерах не хватало. Устраивались на ступеньках. На сцену вышла съёмочная группа. Георгий Данелия представлял создателей фильма. В том числе авторов сценария Резо Габриадзе и Викторию Токареву.
Когда Резо вышел на сцену, его было не узнать. Оказываясь перед публикой, он чудесным образом преображался. Незнамо откуда у него возникал вполне приличный рост, стать, осанка. Его лицо, прямо скажем, вполне незаметное в обычной жизни, вдруг приобретало идеально-точёные формы. Он становился необычайно красив и выразителен. Даже величав. Это явление чуда каждый раз поражало меня. Я не понимала — как ТАКОЕ может быть...
Резо стоял на сцене в подстриженных брюках и чьём-то блейзере темно-синего цвета с блестящими пуговицами. До чрезвычайности элегантен и горделив. Мы с Сашей на своих местах в зале тоже гордились. В те дни грузинский драматург был частью нас. Редко в жизни бывает, когда вдруг совершенно разные люди внезапно совмещаются и на время становятся единым неразделимым существом. Дышат одним воздухом, совпадают мыслями и чувствами. Вместе любят, вместе боятся, вместе восхищаются, радуются и страдают.
У Резо Габриадзе свой особый мир. Мир чести, благородства, доброты. И лукавства. Над всеми нелепостями жизни он потешается так, что они становятся совсем не опасными, беззлобными и забавными. Наверное, об этом уже много написано. Речь не о его пьесах, сценариях. Вспоминаю человека, который умел создавать вокруг себя волшебный мир. Делал счастливым тех, кто оказывался рядом.
Наша общая жизнь началась в трудные времена. Жена Резо — Крошка (так её все называли тогда) была тяжело больна. Её привезли из Тбилиси в Москву. Помню жуткое ощущение, когда друзья несли её с поезда на руках. Она была похожа на соломенное чучело. В институте Бурденко ей предстояла серьёзная операция. Резо со старшей сестрой Норой поселились в нашей однокомнатной квартире в Кузьминках. Целыми днями проводили они в больнице. Возвращались вечером. Печальные и полные неизвестности. Это длилось две недели. Резо называл свою сестру Жан Габен. Сначала я не понимала почему. Потом сообразила. Нора была человеком экстремальных ситуаций. Когда окружающие впадали в транс, только у неё не опускались руки, и она знала, что именно надо делать. (К слову, это касалось только её ближайших.) После благополучной операции Нора покинула нас, вернулась домой в Тбилиси. Мы же после общего мандража почувствовали абсолютное родство.
У нас троих тогда было очень мало денег. В Москве тех времён было совсем худо с одеждой и едой. Люди, которые умели «доставать», жили прилично. Мы не умели. Нам изредка «перепадало». Оказалась в доме банка сгущёнки. (По тем временам удача.) Саша по-тихому присел в кухне на кресло и отрешённо от мира, в состоянии полного счастья, стал её поглощать. Тут-то мы с Резо его и обнаружили. Я села напротив и стала нахала увещевать. Мне казалось, что честнее поделить всё на три части и радоваться вместе. Резо молчал. Но я ощущала, что он солидарен. Мои страстные слова доходили до Саши как бы издалека. Между двумя ложками, не выпуская из рук банки, он монотонно-спокойно молвил время от времени: «Не мешай... Не мешай...» Резо потом вставил этот эпизод в сценарий фильма «Дюма на Кавказе». Только персонаж картины заглатывал не сгущёнку, а малину. Причем горстями.
Мама подарила мне редкостную по тем временам дублёнку. И Резо, и Саша в один голос сказали, что я похожа в ней на Снегурочку из-за белого меха. Когда достали коричневую цигейку, я оказалась в полной растерянности.
— Сейчас я тебе покажу, как надо резать и шить мех, — авторитетно заявил Резо.
— Откуда ты можешь знать? — спросила я запальчиво сценариста.
— У меня был сосед — скорняк. — Резо взял бритву, взял иголку, и дело лихо двинулось.
Когда дублёнка приобрела необходимый образ, Резо признался, что никакого скорняка никогда в жизни не знал. Просто, увидев мою растерянность, быстро сообразил, как меня из неё вытащить.
Когда мы оставались совсем «на мели», приходилось кормить ребят блинами. Пакет блинной муки разбавлялся водой, получалось вполне съедобное блюдо. В Грузии культура кулинарии была раз в сто выше моих способностей. Резо воспринял моё простенькое творчество как экзотику и очень полюбил это кушанье. Уже несколько дней, несмотря на то, что мы вышли из кризиса, Резо просил блинов. Мне однообразие поднадоело. В очередной раз, когда он завел разговор о блинах, я раздосадовано заявила: «Хочешь... Ну и делай сам...» — в полной уверенности, что ничего у него не получится. Ушла на работу. Когда мы с Сашей вернулись вечером домой, а Резо ещё не было, то увидели над столом, приколотый к стенке, румяненький, напоминающий солнышко... Огромный Блин! Тут-то и вошёл Резо, и все мы в восторге бросились друг другу на шею.
В голове у Саши внезапно созрела идея улучшить жилищные условия. Для этого нужно было оформить официальный развод. Хмурым утром мы, втроём сгорбившись от ветров и морозов, пришли в ЗАГС. Чиновница, похожая на гибрид комиссара с пистолетом и учительницы средних классов, выглядела очень строгой. Резо оказался самым отважным из нас. Он выступил вперёд и стал рассказывать.
— В Грузии у меня есть маленькая сестрёнка. А этот человек, — он кивнул в сторону Саши, — сделал её беременной. — Тут Саша совсем съёжился в клубочек и стал похож на ёжика. — А теперь, — продолжал Резо, — по нашим законам, его должны убить! — Тут я не выдержала, закатившись за спину ёжика, стала мяться от смеха. Уж очень был непохож Саша на существо, способное кого-то «обеременить». — Теперь, продолжал Резо, — он должен развестись и жениться на моей сестре. — Саша лягнул меня ногой. Но я уже не могла остановиться и сдержать хохота. Резо посмотрел на меня грозно. Он хотел сделать для Саши хорошо. Поэтому прибегнул к «верному», как объяснил еще дома, средству — стал шуршать. Специально для этого была приготовлена новенькая крупная купюра, которую надо было перебирать пальцами. Накануне Резо потренировался и уверил нас, что этот звук «шуршания» согревает все холодные сердца. Делает всех чиновников ласковыми и мягкими. Но, видимо, не всех. Может быть, помешал трагическому монологу Резо мой нахальный смех или дама не с той ноги встала, но она отправила нас всех за дверь непреклонно.
Резо жил на два города. После Тбилиси, порой без предупреждения, появлялся у нас. Никогда не забывал привезти большой пакет грузинских трав, которые я любила.
Услышав, как к подъезду подъехала машина, я выкатилась с третьего этажа в лёгкой ковбойке, несмотря на мороз. Кинулась обнимать Резо. На этот раз он привёз что-то объёмное и хрупкое. В квартире он попросил нас выйти на кухню. А когда вернулись, Грузинский Князь и Тбилисский Плут исполняли замысловатый танец на письменном столе. Это были первые куклы-марионетки из будущего Театра Резо Габриадзе, которые позже объехали полмира с огромным успехом. Первые дни, может, месяцы рождения, ещё не прославившиеся, они жили над нашей тахтой. А Резо в это время ходил по влиятельным лицам и уверял их, что кукольный театр Тбилиси необходим. Иногда в компанию он брал с собой Князя и Плута. В результате втроём они уломали высоких начальников. Моя встреча с Князем и Плутом, спустя несколько лет, состоялась в старинном уютном особняке в старом центре Тбилиси. Куклам явно было здесь комфортнее, чем в моей однушке в Кузьминках.
Когда Резо жил у нас, он писал замечательный сценарий о путешествии французского классика по Кавказу. Резо зачитывал отдельные сцены. Мы веселились. В домашний обиход входили фразочки: «он был тихий, как подушка», или «сидел под развесистой клюквой», «глаза, как пуговицы от кальсон», «как сладостен твой голос», какие-то еще... За постановку взялся самоуверенный режиссёр, отравленный рано скатившимся на него успехом. Съёмки проходили под Тбилиси. Журнал «Советский экран» выдал командировку на съёмки.
В Тбилиси всё было на нервах. Работа шла со скрипом и ссорами. Все злились друг на друга. Не знаю, написала бы я репортаж, если бы не люди, которые делились душевным теплом, спокойствием, мудростью, что «всё пройдёт, и это тоже». Так же, как и Резо, я полюбила его жену — Крошку. (Официально Елену.) В съёмочной группе был замечательный художник — Валера. Снимался в фильме Иван Петрович Рыжов. Все помнят его старика в «Калине Красной». С Иваном Петровичем встречались потом в Москве. Написала про него буклет. Когда он встречал меня в дверях квартиры, трогательно спрашивал: «Супчику хотите?..» — а на моё ответное: «Давайте кофейку» — всегда вспоминал: «А вот Вася супчик предпочитал. Дома его не баловали». Васе (Шукшину) он был верен долгие-долгие годы. Такие люди, как Рыжов, согревали. Может быть, благодаря ему, и Крошке, и Валере — разворот в «Экране» получился достойным.
Жизнь разводила нашу недолгую крепкую триаду в разные концы. Другие времена, другие привязанности. Затрудняюсь сказать, были ли дни лучше тех. Когда гремел успехом «Мимино», когда писался сценарий про Дюма, когда создавался кукольный театр.
Теперь Резо редко показывался на горизонте. Как-то, спустя год-два, забежал. Москва задыхалась жарой. Он носился тогда по каким-то своим, видимо, не очень приятным делам. Был усталым. Что-то не складывалось.
— Сейчас бы сидеть в гамаке на даче и читать бессмертную «Сагу о Форсайтах», — мечтательно молвил он. — А какая-нибудь курица будет разглядывать тебя с крыши, тупо, не соображая, зачем она там оказалась.
Этот монолог Резо я восприняла по-своему. Во-первых, что дела у него не блестящие. Во-вторых, что Голсуорси надо удосужиться и, наконец, прочитать. Потом на даче несколько лет читала. С огромным удовольствием.
Спасибо тебе, Резо, за добрый совет. Спасибо за «Не горюй», за «Чудаков», за «Необыкновенную выставку». Позже мне довелось познакомиться со Скульптором, который стал прообразом главного героя.
В начале 90-х мы встретились с Резо у метро «Улица 1905 года», за крупами лошадей. Когда я призналась ему, что внезапно начала рисовать, он тут же согласился посмотреть мои художества. Картинки мои были печальны. Мало кто в бывшем СССР радовался в те времена.
— Ты лучше рисовала бы цветы, — сказал он невесело. — Ты же женщина.
Про отсутствие женственности в моих работах говорили многие. Но ведь и стихи, и картины пишутся сами. Наши руки только обводят слова или линии. Поэтому, услышав такое, удивилась.
Прошло более полутора десятков лет. Изредка Резо появлялся в телевизоре. Уже с трудом верилось, что была когда-то другая жизнь. Жизнь, полная нежности, сострадания, лукавства и смеха.
В январе этого года, на Татьянин день, получила эсэмэску с пожеланием успехов в живописи. Запомнил. Понял. Простил. Хотелось тоже отправить SMS с текстом — «Как сладостен твой голос». Но мой мобильник не пишет русскими буквами, а точный перевод по-английски я сделать бы не сумела.
Татьяна Ивановна Лотис.
