У нас появился новый автор, фамилию которого один раз прочтёшь и никогда не забудешь - Борис Поженин.
Мнения о его заметке разделились. Одни считают, что её давать не надо, ибо она слишком специфична и её никто и никогда не прочтёт. Другие (это я, В.Ш.) считают, что такие материалы могут быть и кто-нибудь рано или поздно их прочтёт.
Нам нужны заметки, комментарии и статьи разного толка.
С интересом прочту ваши отклики.
Владимир Шахиджанян
***
А все же, с какой целью был создан этот мир? – спросил Кандид.
– Чтобы постоянно бесить нас, – отвечал Мартен.
Вольтер
Русское сознание, сформированное классической литературой и публицистикой XIX века, привыкло обозначать важнейшие жизненные и общественные проблемы с помощью абстрактных вопросов. Житель Петербурга и Лондона А.И. Герцен выпустил свою дебютную книгу «Кто виноват?» в 1846 году, где на первое место вставал вопрос неудачной любви; его младший современник и отчасти идейный соперник Н.Г. Чернышевский, заточенный в крепости, создаёт роман «Что делать?» в 1863 году и на полстолетие формирует сознание революционной молодежи (эта книгу называли любимой, например, Ленин и Маяковский); общий друг, Н.А. Некрасов, до последних дней жизни (1877 год) сочиняет свою главную поэму «Кому на Руси жить хорошо», где ответа на вопрос также не дал - вероятно, вопрос и не подразумевался вовсе. Однако если мы рассмотрим европейскую традицию, то найдем более ранние тексты, ставящие вопросы личного и общественного бытия во главу угла - пусть и не в заголовок. Одним из таких является самая знаменитая повесть Вольтера «Кандид, или Оптимизм».
К середине XVIII столетия просвещенная Европа прочитала такие произведения, как «Приключения Гулливера» Свифта, «Робинзон Крузо» Дефо, а также некоторые сочинения Франсуа Мари Аруэ, успевшего побывать и во Франции, и в Пруссии, и в Англии, и в Нидерландах, причем как при королевском дворе, так и в качестве ссыльного. Он, более известный как Вольтер, занимался прежде всего философией, однако успешно облекал её в простую и понятную прозаическую форму повестей.
В повести «Кандид, или Оптимизм» (1758 год) главный герой предстаёт перед читателем юным и неопытным, не имеющим никаких ориентиров в жизни. С самого детства в замке, где он воспитывался, Кандид испытывает преобладающее влияние доктора Панглоса. Философ уверен, что наш мир – лучший из всех возможных, в котором невероятными паутинками связаны причины и следствия, а значит, всё уже определено. Сам он, кстати, совсем не чужд похоти и низменных чувств: Панглос заражается сифилисом от служанки. Однажды героиня Кунигинда «увидела между кустарниками доктора Панглоса, который давал урок экспериментальной физики горничной ее матери… Она поняла достаточно ясно доказательства доктора, усвоила их связь и последовательность и ушла взволнованная, задумчивая, полная стремления к познанию». Вскоре после изгнания пинком из замка Кандид, уже не надеясь встретить знакомые лица, натыкается на своего же учителя Панглоса, который напоминал нищего и выплевывал по зубу после каждого приступа кашля. На удивление, болезнь философ опять-таки оправдывает с помощью собственной доктрины. Так как повесть состоит из сочетаний плутовских похождений и серьезного путешествия, Панглос ещё много раз будет в разных ситуациях оправдывать, казалось бы, невообразимые по циничности вещи. Так, во время корабельной катастрофы за борт падает спаситель Кандида и, кстати, самого Панглоса – анабаптист Яков. «Кандид хочет броситься в море, философ Панглос его останавливает, доказывая ему, что Лиссабонский рейд на то и был создан, чтобы этот анабаптист здесь утонул». Излечившись от сифилиса, пережив кораблекрушение, вскоре учитель-философ умудряется попасть на виселицу из-за своих взглядов. Отдавая дань авантюрному жанру, Вольтер и тут чудесным образом спасает его от гибели. Весьма примечателен диалог, состоявшийся после неожиданной встречи героев. «Ну хорошо, мой дорогой Панглос, – сказал ему Кандид, – когда вас вешали, резали, нещадно били, когда вы гребли на галерах, неужели вы продолжали считать, что все в мире к лучшему? – Я всегда был верен своему прежнему убеждению, – отвечал Панглос (…) Лейбниц не мог ошибаться, и предустановленная гармония всего прекраснее в мире, так же как полнота вселенной и невесомая материя.
Второй учитель-философ Кандида – ученый Мартен. По убеждениям он – манихей, то есть сторонник биполярной системы мира и религии. «Дьявол вмешивается во все дела этого мира, – сказал Мартен, – так что, может быть, он сидит и во мне и повсюду; признаюсь вам, бросив взгляд на этот земной шар, или, вернее, на этот шарик, я пришел к выводу, что господь уступил его какому-то зловредному существу (…). Мартен необычайно спокоен и опытен почти во всем, что интересует Кандида. Все свои мысли ученый излагает в пессимистичной манере, словно отстраняясь сентиментальными чувствами и разумом от предмета обсуждения и судя о нём лишь посредством собственного опыта. Мартен во всём сомневается и поэтому заставляет Кандида серьезно пересмотреть свои оптимистичные взгляды на лучший из всех миров, предлагая ему позицию бесстрастного и пессимистичного наблюдателя.
Так как же жить Каниду, этому собирательному образу любого добродушного и честного человека, стремящегося понять жизнь? В конце повести Кандид, Мартен и Панглос, поживая спокойно в Турции и возделывая землю, иногда спорят о метафизике, но перестают друг друга понимать. В голове Кандида, пережившего столько событий, перемешались принципы оптимизма и пессимизма, однако нельзя судить об этом как об отрицательном влиянии. Наоборот: освоив, хоть и с трудом и не полностью, обе философские концепции, Кандид стал способен жить размеренно, попеременно чередуя хорошие и плохие воспоминания, грустные или весёлые дни. Благодаря синтезу идей он наконец-то смог жить реально, а не в мире абстрактных категорий и ценностей метафизики. Абсолютным индикатором этого тезиса являются последние строчки повести.
– Это вы хорошо сказали, – отвечал Кандид, – но надо возделывать наш сад».
Эти слова – точная квинтэссенция всех эмпирических и рациональных исканий Кандида, обозначающая необходимый баланс между витанием в облаках и реальной жизнью, между абстрактным поиском смысла жизни с помощью многочисленных теорий и обычным, полным взлетов и падений, способе вести хозяйство и жить размеренно, мудро и счастливо.
Вероятно, в этом заключается различие российской и западной культур: мы осмысляем важнейшие вопросы и не видим ответа, а они отвечают на те вопросы, пусть несколько наивно и по-своему.
Борис Поженин
