Первые преступления, как известно, были описаны еще в Библии. Но с каждым новым витком развития человечества появлялись все новые виды злодейств. Описывали их не только следователи и прокуроры, но и писатели, конечно же. Причем если протоколы допросов хранятся недолго (а даже если они уцелели — там слишком мало деталей), то романы, повести и рассказы едва ли не вечны. Изучая их, можно понять, какой была преступность и как ее пытались остановить, как менялся образ среднестатистического преступника, какими были мотивы, как трансформировалось само отношение власти к криминалу и как это отражалось на видах наказания.
Уникальное (единственное в своем роде!) исследование, которое может помочь нашему следствию и судам, а также всем нам в понимании феномена преступности, провел главный научный сотрудник Университета прокуратуры РФ, доктор юридических наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ Анатолий НАУМОВ.
От взятки до проституции
— Анатолий Валентинович, зачем вы вообще стали изучать преступность по русской литературе? Ведь в ней нет социологии, нет статистических данных, которые вам как криминалисту необходимы?
— Художественная литература не служит лишь иллюстрацией к научному пониманию проблемы преступления и наказания. Она дает глубину осознания социологии преступности и психологии преступника. Для правоприменителя (судьи, следователя, прокурора, адвоката) прочтение, допустим, «Преступления и наказания» и «Братьев Карамазовых» Достоевского не менее важно, чем изучение учебников уголовного права и специальной литературы. Это, например, поможет лучше понять мотивы преступлений.
Вот, к примеру, нигилистов (как будущих революционеров, посягающих на государственные устои) открыл Иван Тургенев в образе Базарова. Уголовно-правовая доктрина же этого не увидела.
— Почему тогда для одних писателей преступный сюжет являлся очень значительным для творчества, а для других (в том числе, кстати, упомянутого вами Тургенева) нет?
— Да, для Тургенева преступление само по себе не представляло особенного интереса (в отличие, например, от Достоевского, Льва Толстого, Лескова, Бунина).
Некоторые задавались вопросом: нужно ли вообще так детально и эмоционально описывать злодеяния? Известный советский литературовед Юрий Лотман дал на него исчерпывающий ответ: «Возьмем Шекспира. Что мы читаем в его трагедиях? Убийства, преступления, кровосмешение. Но в искусстве это почему-то оказывается возможным. И никто не обвинит Шекспира в безнравственности! Правда, было время, когда обвиняли. Но почему убийство как предмет искусства не становится призывом убивать? Искусство стремится быть похожим на жизнь, но оно не есть жизнь».
— Вы стали изучать преступный сюжет с XVIII века. А как же древнерусская литература? «Повесть временных лет», «Слово о полку Игореве», «Домострой»…
— Начал я действительно с века XVIII. Для меня важно было сравнить описанные преступления с теми, что совершаются в современной России. Вот, скажем, распространенное у нас и ныне взяточничество было прекрасно рассмотрено драматургом Сухово-Кобылиным, автором пьес «Свадьба Кречинского» и «Дело». Со времени событий, изображенных в них, прошло более 150 лет, однако некоторые разновидности взяток перекочевали в век нынешний. Изображенная автором «промышленная взятка» напоминает современный «откат».
Продолжение столь модной ныне коррупционной преступности можно увидеть и у Куприна в его рассказе «Канталупы». Термина «коррупция», так понятного всем нам сейчас, в те времена ни в уголовном праве, ни в криминологии не существовало, но явление-то было. Так вот, в этом рассказе запечатлен классический случай… взаимодействия, выражаясь по-современному, власти и бизнеса: получение чиновником взятки от богатого помещика, занимающегося через биржу поставкой леса для государственных нужд. И взяткополучатель был наделен полномочиями разрешить такую деятельность. Как и сейчас, цена вопроса — в цене вознаграждения (по-современному «отката»).
Или вот возьмем проституцию. У Куприна есть повесть «Яма» (1915), посвященная этой острой социальной проблеме дореволюционной России. По справедливой оценке криминалистов того времени, проституция являлась одним из социальных факторов преступности вообще. Куприн в принципе признавал связь проституции с преступностью и обоих явлений с несправедливым политическим и экономическим устройством общества. Но при этом он видел, что кроме социальных причин проституция имеет и интимно-личностные корни, объяснимые специфическими чертами личности и характерами так называемых «жриц любви». Время расставило все на свои места. И отечественная криминология отказалась от перспективы полного искоренения преступности. В действующий российский Уголовный кодекс вошли составы преступлений, являющихся проявлением (формой) проституции, а их реальное бытие фиксируется в ставшей гласной уголовной статистике.
Терроризм по Достоевскому, безнравственность по Толстому
— Не могу не спросить про Достоевского, у которого что ни сюжет, то преступление. Что вы открыли там для криминологии?
— Во-первых, Достоевский феноменально показал возможность раздвоения мотива преступления. В «Преступлении и наказании» автор не дает однозначного ответа на вопрос, чем руководствовался при убийстве Раскольников. С одной стороны — «наполеоновский» мотив («тварь я дрожащая или право имею»), а с другой — благотворительный (помочь нуждающимся близким — матери и сестре). Решение писателя не вписывается в обычную уголовно-правовую доктринальную трактовку этого вопроса, но является более точным с психологической точки зрения. Во-вторых, он опять-таки феноменально описал такое явление, как соучастие в преступлении. «Братья Карамазовы» могут служить учебником для практикующего юриста. Именно учебником, так как в нем очень точно нарисованы причины типичной следственной и судебной ошибки.
В-третьих, он описал проблему терроризма в «Бесах». Роман основан на документальных материалах судебного процесса по делу террористической организации Нечаева, исповедовавшей теорию анархизма Бакунина. Фактически писатель дает оценку не только оголтелым нечаевцам, но и авторскому отношению к «путанице русской жизни». Российское общество запуталось и в предоктябрьские (1917) события, и в перестроечные 1980–1990-е, и в последующие годы. И многие из нас, наверное, не раз вспоминали известную поговорку «бес попутал». Выделенные Достоевским основные черты политического экстремизма и терроризма присущи и современным их аналогам. Вот почему художественное изображение «бесов» писателем будет всегда современно. В первую очередь это устрашение населения под угрозой насилия. И это настолько современно, что данный признак включен в уголовно-правовое понятие террористического акта (ст. 205 УК РФ). И думается, что при применении соответствующих уголовно-правовых норм об ответственности за различные проявления терроризма, в особенности для установления целей террористических актов, ознакомление правоприменителя с романом «Бесы» будет совсем не лишним.
— А Лев Толстой?
— Это кладезь для уголовно-правовой науки! Из художественных произведений его уголовно-правовые взгляды больше всего выразились в романе «Воскресение», драмах «Живой труп» и «Власть тьмы», повестях «Крейцерова соната» и «Фальшивый купон», рассказе «Отец Сергий». Во-первых, поражает частота (если не постоянство) обращения великого писателя к использованию криминального сюжета. Он так или иначе вписывается в канву едва ли не всех его художественных произведений. Даже в «Войне и мире» писатель находит место для изображения такого мелкого преступления, как кража (случай с пропажей кошелька Денисова, присвоенного интендантом Телегиным). В «Воскресении» в основу сюжета положена история Катюши Масловой, подвергшейся необоснованному осуждению судом присяжных по обвинению в убийстве клиента-купца и завладении его деньгами. Все эти и другие произведения пронизывает идея Толстого о безнравственности как основном признаке преступления. Для него преступление являлось в первую очередь не столько нарушением закона, сколько аморальным, безнравственным поведением, грехом. Сильнее всего это отражено писателем в повести «Фальшивый купон». В уголовно-правовой науке до сих пор идет спор о том, является ли аморальность признаком преступления. Великий писатель давно решил этот вопрос.
От любви до изнасилования
— Кто из писателей лучше всего описал любовный мотив преступления?
— Конечно, Иван Бунин. Чаще всего литература, причем в самых высших ее классических проявлениях («Отелло» Шекспира, «Цыганы» Пушкина, «Маскарад» Лермонтова, «Крейцерова соната» Л.Толстого), связывает любовный мотив преступления (обычно убийство) с ревностью как следствием неразделенного потерпевшим чувства любви преступника к последнему. Такая ревность-любовь тесно переплетается с местью. Виновный в убийстве из ревности мстит потерпевшему за действительную или предполагаемую измену. Не обходит вниманием такое проявление любви и Бунин, например в рассказе «Легкое дыхание», в котором описывается убийство юной гимназистки Оли Мещерской. Но! Бунин сумел сойти с проторенной до него в литературе дороги и показать совсем иной уровень любви как возможного мотива преступления. Это то же убийство, но начисто лишенное и ревности, и мести. Впервые это сделано в рассказе «Сын». Как бы ни было странно, но в описываемом писателем преступлении его мотивом была именно любовь. Но совершенно иная, чем ревность. Любовь-болезнь, любовь-наваждение. А венцом ее — добровольный уход из жизни влюбленных. Но самоубийство влюбленного не состоялось, а следовательно — он превратился в преступника, убийцу. Рассказ был написан автором в 1916 году. Но тема эта не отпускала его, и почти через десять лет (1925), уже в эмиграции, он возвращается к ней в своей повести «Дело корнета Елагина».
— Я не припомню произведения, где бы описывалось изнасилование.
— В ходе революции 1905–1907 гг. часть интеллигенции оказалась разочарована в ней и даже пришла в ужас от вспышки «революционного» насилия. Именно в эти годы Россию захлестнула буквально волна бульварной литературы, ориентированной на массового читателя (низкопробные детективы, эротика и порнография). Эротико-порнографические мотивы, в художественной форме изображающие такое преступление, как изнасилование, нашли место и в серьезной литературе этого времени, в том числе и в произведениях известных писателей. Куприн в своем рассказе «Морская болезнь» (1908) в натуралистической форме описывает изнасилование молодой социал-демократки. Немного раньше Леонид Андреев в основу своего рассказа «Бездна» (1902) положил достаточно подробное описание группового изнасилования юной гимназистки. Николай Гумилев в этом отношении пошел чуть дальше, описав в рассказе «Лесной дьявол» (1908) попытку изнасилования в лесах Африки юной красивой девушки ни много ни мало павианом.
— Максим Горький пытался глубоко вникнуть в проблему преступности?
— Некоторые из названий горьковских рассказов и очерков: «Вор», «Кража», «Убийство», «Тюрьма», «Преступники». Согласитесь, что их названия напоминают оглавление учебников по уголовному праву или криминологии.
Горький отрицал «врожденную преступность». Он считал, что если не будет частной собственности, то и не будет преступлений. Цитирую один из его очерков: «Совнарком РСФСР постановил уничтожить тюрьмы для уголовных в течение ближайших пяти лет и применять к правонарушителям только метод воспитания трудом в условиях возможно широкой свободы… может быть, «Бутырки», «Таганки» и прочие школы этого типа удастся закрыть раньше предположенного срока?»
Увы, все эти надежды писателя не сбылись. Кражи, как при Горьком, так и сейчас, занимают в статистике ведущее место. А уж о том, что преступность когда-нибудь будет искоренена, и разговоров не ведется.
«Мастер и Маргарита»: преступление против власти
— В «Мастере и Маргарите» Булгакова описывается «преступление» Иешуа Га-Ноцри. Что необычного было в его квалификации?
— При допросе арестованного и избитого бродяги Иешуа Га-Ноцри прокуратор Иудеи Понтий Пилат задал обвиняемому вопрос: «Так это ты собирался разрушить здание храма и призывал к этому народ?» На что тот ответил: «Я, игемон, никогда в жизни не собирался разрушать здание храма и никого не подговаривал на это бессмысленное действие». В голове прокуратора сложилась формула — и состава преступления он не нашел. Бродяга-философ оказался душевнобольным. Вследствие этого смертный приговор Га-Ноцри, вынесенный Малым Синедрионом, прокуратор не утверждает. Но! У прокуратора возник вопрос о том, нет ли в действиях арестованного нарушения закона об оскорблении римского императора — кесаря. «Всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, никакой либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть» – эта фраза, как посягательство на власть вообще, а значит, и на власть кесаря, вызвало возмущение прокуратора, и тот утвердил смертный приговор «преступнику Иешуа Га-Ноцри».
— По закону и обычаю одного из преступников необходимо было отпустить на свободу в честь наступающего великого праздника Пасхи. Первосвященник попросил отпустить вора Вар-раввана, а Понтий Пилат посчитал ошибочным такое решение. По его мнению, преступление Вар-раввана несравненно опаснее, так как он убил стража. Что скажет про этот спор современная наука?
— Спор этот происходил относительно одного из основных и традиционных вопросов уголовного права о сравнительной тяжести преступлений и полагающихся за их совершение наказаний. И преступление, и наказание — прерогатива (в том числе и по римскому праву) государственной власти. И в этом смысле первосвященник был прав. Высказываемые Иешуа идеи посягали на самое святое — на государственную власть как таковую. Поэтому преступления против власти (во многих государствах не только против светской, но и божественной) признавались и признаются наиболее тяжкими и строго наказываются. Но если, например, в России до Октябрьской революции они наказывались примерно одинаково с убийствами при отягчающих обстоятельствах, то в Советской России произошла переоценка указанных ценностей. Так, контрреволюционные (особо опасные государственные) преступления по УК РСФСР 1926 г. (действовавшему во время написания романа) наказывались гораздо строже, чем квалифицированные убийства (притом, что, например, хранение антисоветской литературы фактически приравнивалось по тяжести к умышленному убийству при отягчающих обстоятельствах). Почему это произошло?
Большевики по собственному опыту знали, к чему привело либеральное царское законодательство в борьбе с ними и другими революционерами. Большевики очень хорошо понимали, чем для царского правительства окончилась игра с гуманным исполнением такого наказания, как ссылка. Поэтому-то они и изменили порядок направления в ссылку, сделав его «конвойным».
— В знаменитом романе есть описание взяточничества (получение взятки председателем жилищного товарищества одного из московских домов Никанором Ивановичем Босым). Что тут вам показалось интересным?
— Полученные в виде взятки деньги во время обыска, проводимого у Босого чекистами, каким-то образом превратились в валюту. Последнее — дело, разумеется, чисто бесовское, однако сами действия Никанора Ивановича — чистейшей воды криминал. Во-первых, в соответствии со ст. 117 УК РСФСР (действовавшего до 1 января 1960 г.) это получение взятки. Ну а в связи с тем, что нечистая сила превратила рубли в доллары, Никанору Ивановичу светила еще и другая статья УК — ст. 59(12) о нарушении правил о валютных операциях, влекущая еще более строгое наказание.
На самом деле бесконтрольная безбрежная власть всегда и всюду приводила к злоупотреблениям, в том числе и преступным. Большевики это ощутили сами едва ли не с первых дней существования советской власти. Со времени прихода их к управлению страной прошло совсем немного времени — и уже возникли дела о служебных преступлениях (еще и законов таких не существовало, а уголовные дела в судах уже были!), в особенности о казнокрадстве и взяточничестве, свидетельствующие о быстром перерождении правящей партии. Этим в особенности был озабочен сам Ленин. На основании его указания СНК принял постановление, обязавшее Наркомюст разработать проект декрета о высоком минимуме наказания за взяточничество и всякую прикосновенность к взяточничеству. Проект был разработан и с уточнениями, внесенными Лениным 8 мая 1918 года, принят Декрет «О взяточничестве». В дальнейшем (как при Ленине, так и после него) власть неоднократно усиливала уголовное наказание за взяточничество. Тем не менее и в 30-е годы должностные преступления (включая получение и дачу взятки) занимали в статистике осужденных за общеуголовные преступления второе (после хищения государственного и общественного имущества и хулиганства) место, и к усилению наказания за взяточничество российское руководство возвращалось еще не раз, в том числе в хрущевские и брежневские времена.
Ева Меркачева
