Незадолго до смерти настоящий нобелевский лауреат академик Иван Петрович Павлов сказал будущему нобелевскому лауреату и академику Петру Леонидовичу Капице: «Ведь я только один здесь говорю, что думаю, а вот я умру, вы должны это делать, ведь это так нужно для нашей родины, а теперь эту родину я как-то особенно полюбил, когда она в этом тяжелом положении...»
Иван Петрович прожил лишь конец жизни «в тяжелом положении родины», а Петр Леонидович, за недолгим пребыванием в лаборатории у Резерфорда в Кембридже, почти всю. Однако (выполнял ли завет физиолога или по характеру был таков) он говорил обычно то, что большинство заметных в науке и культуре людей «этой родины» опасались не то что повторить, но и услышать.
Будучи смелым и остроумным в науке и столь же блистательным вне ее, Капица стал безусловной и значительной фигурой в цивилизованном пространстве XX века. Частью привлекательной и таинственной легенды о физиках. В орбиту профессиональных связей и человеческого обаяния Капицы можно было бы вписать самые замечательные имена — от Иоффе и Резерфорда до Бора и Ландау.
А уж каких людей привлекал Капица на знаменитые семинары-«капишники» и как просто и смело там говорили о проблемах, название которых стало известно демократически настроенным гражданам после того, как это разрешила власть... А какие беседы с початой (может быть, нам так повезло) бутылкой «Хванчкары» или без нее велись у мраморного камина, где в разное время сиживали Туполев и Тарле, Эйзенштейн и Нестеров, Мухина и Солженицын, которых, я уверен, Петр Леонидович расспрашивал с участием, поскольку был человеком любознательным и все хотел знать из первых рук.
—Что слышно об Александре Исаевиче? —спрашивал он нас с Ярославом Головановым, сидя у камина в мягкой клетчатой рубашке с галстуком. И мы, работавшие тогда в «Комсомольской правде», участвовавшей, как и остальные газеты, в травле Солженицына, подробно рассказывали о том, что знали весьма приблизительно, до той поры, пока Капица не пожалел нас: — Что же это я вас мучаю... Он ведь за час до вашего прихода был у меня.
Он должен был сам все услышать, сам увидеть, сам проверить.
...Капица делал лишь то, во что верил, и заставлял мир верить тому, что он делал.
