Казанский стрелок Ильназ Галявиев считал всех биомусором, а себя богом, имеющим право распоряжаться чужими жизнями. В мае 2021 года он устроил стрельбу в казанской гимназии — погибли семь человек, десятки были ранены. 13 апреля 2023 года ему вынесли приговор: вменяем, отправлен на пожизненное.
Хотя первоначально судебно-психиатрическая экспертиза показала, что Галявиев страдает параноидальной шизо-френией. Но затем еще одна экспертиза показала, что он вполне осознавал, что делал. Насколько справедлив приговор, или все-таки более правильным было бы отправить этого человека на принудительное лечение?
С одной стороны, все понятно — вряд ли бы сегодняшнее российское общество нормально восприняло, если бы убийца детей уехал не за решетку, а на больничную койку. Пусть и в лечебное учреждение специализированного типа с интенсивным наблюдением.
С другой — это вор и убийца должен сидеть в тюрьме, а душевнобольной — все же лечиться в больнице. Кстати, в России таких спецбольниц восемь. Содержится в них порядка 5000 человек. И соблюдение их прав, кем бы они ни были и что бы ни совершили, никто не отменял.
Согласно опросам, большинство наших сограждан полагают, что попасть не в колонию, а в психиатрическую больницу, пусть и особого типа, — все равно что избежать наказания, отмазаться.
В свое время Чикатило тоже признали вменяемым и расстреляли. Даже советские люди, гораздо более спокойные и миролюбивые, чем наши современники, вряд ли поняли бы, если бы серийного убийцу признали невменяемым и на этом основании оставили жить. Хотя в том, что ростовский маньяк, один из самых кровожадных в мировой истории, был душевнобольным, врачебное сообщество не сомневается и спустя десятилетия после казни.
«На самом деле критерии вменяемости достаточно размыты. Это все очень субъективно, — по моей просьбе согласился оценить ситуацию знакомый врач-психиатр. — Один эксперт посчитал так, другой эдак, а судья, не являющийся медиком, выносит окончательное решение исходя из собственных внутренних убеждений и жизненного опыта, которые также могут быть субъективными. Все мы люди, а людям свойственно ошибаться или идти на поводу у коллективного большинства. Того же Брейвика в Норвегии, расстрелявшего десятки человек, в свое время признали вменяемым. Лично у меня есть в этом сомнения. Юрию Буданову, расстрелявшему в 2003 году чеченку Эльзу Кунгаеву, проводили аж четыре экспертизы: сперва его признали невменяемым, диагностировали «органическое расстройство личности и поведения в связи с травмой головного мозга», связанное с пережитыми контузиями, а затем все же вменяемым и отправили в исправительную колонию. Запрос общества на тот момент требовал именно такого решения, в другое время при подобных обстоятельствах, возможно, было бы вынесено иное. В этом случае диагноз, по моему мнению, вообще был вторичен».
Кстати, сами прошедшие через подобные лечебные учреждения уверены: лучше обычная зона. Больше надежды на то, что рано или поздно выйдешь на свободу. Даже у пожизненника.
Как там писал Пушкин: «Не дай мне бог сойти с ума, уж лучше посох и сума».
На самом деле это очень тонкая грань — вменяемость, невменяемость. Даже наличие психического заболевания не отменяет того, что человек осознавал, что совершает противоправное деяние. И, следовательно, должен отвечать по всей строгости закона.
«Но задача гуманного общества не мстить душевнобольному, а изолировать и обеспечить свою безопасность в будущем», — считает эксперт.
На принудительное лечение могут отправить любого осужденного, признанного невменяемым и, следовательно, не способного отвечать за свои поступки, — от обычного воришки до маньяка-убийцы. (Хотя, по статистике, маньяки-убийцы как раз чаще и признаются вменяемыми по причине, которую мы описали выше. — Авт.)
Для врачей все это пациенты, а не преступники. Впрочем, разница не слишком велика. Врачи тоже люди. Как и судьи. И у них тоже свой жизненный опыт.
Но возможностей изменить свое положение у такого «пациента», скажем честно, гораздо меньше, чем у обычного преступника.
Тот же пожизненник имеет право просить об УДО по истечении 25 лет отбытия наказания, а вот пребывание в лечебном учреждении зависит не от тяжести совершенного, а исключительно от вердикта врачей. Вообще никакой прямой связи между совершенным преступлением и назначенным наказанием нет.
В бытность мою правозащитником я общалась с вором-рецидивистом с психиатрическим диагнозом «шизофрения», который отсидел 23 года. Каждые полгода врачебная комиссия продлевала ему лечение.
Врачей тоже можно понять. Бывали случаи, когда выпускали, брали на поруки, а уже на воле человек совершал новое преступление, иногда даже более страшное, чем предыдущее, и снова заезжал на свою же койку.
Никому не хочется нести такую ответственность. Поэтому пусть лучше уж так — под присмотром и навсегда.
Первые несколько лет на интенсивном лечении. Под огромными дозами лекарств. Фактически — не сознавая себя. Разговариваешь с такими больными и не понимаешь: на этом они свете или на том.
Да, палаты здесь не напоминают тюремные камеры. Это именно что больничные палаты. Днем можно спать, разрешают читать книги и газеты. Так проходят годы…
Без надежды что-то изменить или исправить. Без надежды даже повлиять на то, чем и как лечат. С этой точки зрения родственники потерпевших могут быть полностью удовлетворены — возмездие свершилось.
Кстати, судебные ошибки тоже никто не отменял. Три года провел в спецбольнице на Ставрополье Дмитрий Медков, которого некогда обвинили в убийстве родной сестры. А потом выяснилось, что девушка просто сбежала к жениху в соседний Дагестан. Когда парня выпустили на свободу, он был почти овощем. Да, виновные понесли наказание, но кто вернет человеку здоровье и годы жизни?
Все время, проведенное в спецбольнице, Медков пытался объяснить, что он никого не убивал. Но кто поверит шизофренику? Это, кстати, одна из проблем таких учреждений — жалуйся не жалуйся, но психиатрический диагноз — это стигма. Особенно если больной — преступник.
Конечно, Галявиев — это совершенно другая история, массовое убийство он совершил на глазах множества свидетелей, но закон един и должен соблюдаться при любом раскладе, как и права человека.
Но тем же правозащитникам попасть в подобные учреждения во многих случаях гораздо сложнее, чем в исправительные колонии. И еще сложнее добиться каких-то позитивных перемен в этой системе. Которая вроде бы больше медицинская, чем исправительная. Хотя, скорее, два в одном. Причем минусы и недостатки одной плюсуются к минусам другой.
Екатерина Сажнева
