Во что веришь, то и притянешь, считает актриса Ирина Климова. Она уверена, что Театр Моссовета оберегают духи великих Раневской и Плятта, а за роль Марии Магдалины на нее не обрушится кара небесная. Об этом заслуженная артистка России рассказала «Известиям» после спектакля «Иисус Христос — суперзвезда»: легендарная постановка Павла Хомского отметила 30-летие.
— Вы — первая Мария Магдалина в спектакле «Иисус Христос — суперзвезда». И до сих пор играете эту роль. Помните, как Павел Хомский предложил поставить рок-оперу на академической сцене?
— Павел Хомский приехал из Америки в 1972 году. Я тогда еще даже в школу не пошла. (Смеется.) На Бродвее Павлу Осиповичу удалось посмотреть рок-оперу, причем чуть ли не по приглашению самого Эндрю Ллойда Уэббера. От увиденного Хомский был в полном восторге. И когда вернулся в Москву, всем рассказывал о спектакле. Он загорелся идеей поставить «Иисус Христос — суперзвезда» в Москве. Тогда Хомский еще работал в ТЮЗе, не в Театре Моссовета. В то время в каждом театре за артистами и режиссерами следили сотрудники госбезопасности. В один прекрасный момент Павла Осиповича пригласили для беседы в КГБ. Ему сказали: мол, понимаем все ваши восторги, но советская сцена, советское искусство не для этой «загнивающей буржуазии». И попросили забыть и не упоминать больше это произведение. А идею постановки «Иисус Христос — суперзвезда» держать при себе.
— На сколько лет режиссер забыл про спектакль?
— Хомский вернулся к задуманному только в 1989 году, когда властям было не до буржуазного искусства. Думаю, неким толчком для Павла Осиповича стало то, что у него появилась поющая артистка на роль Магдалины. В 1988 году, поступая в труппу Театра Моссовета, я решила сразить его вокальными данными. И в тот момент у Хомского стал складываться пазл, появилась возможность реализовать мечту. У него уже был Валерий Яременко, которого в театре тогда все называли «танцор-певец».
Мы вдвоем стали тем плечом, на которое можно было опереться. Я репетировала роль Магдалины, а Валера — Иуду. А вот Иисуса не было. Исполнителя главной роли нашли в Театре на Таганке. Им стал Олег Казанчеев.
— Как идею худрука поставить рок-оперу восприняли артисты?
— Надо сказать, что она встретила очень серьезное сопротивление. Никогда подобных музыкальных постановок в театре не было. На нас смотрели косо. Открыто говорили: «Что это вы тут развели театр оперы и балета? Мы — академический драматический!»
Поэтому спектакль начинался очень-очень скромно. Первый наш показ был на Сцене «Под крышей». Мы просто пропели вокальные партии, чтобы коллеги поняли, о чем грезил режиссер. После показа нам сказали: «Ну, ладно».
— Вам было важно одобрение?
— Да. Самое главное было — не только убедить, а успокоить коллег. Потому что они очень сильно возбудились. Все великие — Марков, Терехова, Пшенная, Жженов, Шапошникова — весь цвет, мощнейшие фигуры не поддерживали нашу историю. Как так? Молодежь, без народных артистов устраивает практически переворот на сцене.
— Получается, вы подрывали устои театра?
— В общем, да. А потом Павел Осипович сказал, что будет набирать балетную труппу с улицы. Он хотел, чтобы «толпа» была действующим лицом с особой энергией. Хомский нашел хореографа Володю Аносова. И в театр потянулись толпы народа без актерского образования. Они были на всё готовы, чтобы в этом поучаствовать. Происходящее дико всех раздражало. В какой-то момент Павел Осипович поставил почти ультиматум: «Всё, дорогие друзья. Либо вы верите мне и даете доказать. Либо, если не получится, я уйду из театра. Обещаю». В результате наши колоссальные усилия не пропали. Правда, мы фактически изобретали велосипед. Никто не знал, как делать рок-оперу.
— Пришедшие с улицы закрепились в театре?
— Лет 15 пластическая группа при спектакле просуществовала. Теперь мы уже понимаем, насколько далеко он посмотрел.
— На Бродвее партию Иисуса пел Йэн Гиллан из Deep Purple. У Хомского не было порыва пригласить отечественную рок-звезду?
— Думаю, нет. Если посмотреть на наш спектакль, это не совсем рок-опера Уэббера и Райса. Заслуга Хомского, что он внес больше подробностей, работающих на драматический смысл. У нас есть моменты, которых нет ни у кого. Например, роль Марии Магдалины заканчивается в первом акте, больше музыкального материала у нее нет. Мы же задумались, а куда она могла пойти? Рассуждали и достроили ее историю. Дописывать музыку за Уэббера, конечно, в голову никому не приходило. Появилась идея: взять мелодию «Чаши Христа» и на нее наложить моление Магдалины к Пилату.
А через год к нам присоединился Валера Анохин, рок-певец, сейчас фронтмен группы «Круиз». Он пел Иисуса во втором составе.
— Был ли какой-то трепет или страх, когда брались за библейскую историю?
— Когда мы осознали, к какому материалу прикасаемся, пошли в храм. Я спрашивала совета у своего батюшки и просила благословения на роль Магдалины.
В Библии говорится «по вере и воздастся». Во что веришь, то и притянешь. Не может мне что-то прилететь, если я делаю роль искренне, с любовью и уважением. К сожалению, Олег Казанчеев считал, что все неприятности, которые на него сваливаются, из-за того, что он играл Иисуса. Три года назад он умер.
— У спектакля армия фанатов. Редкий случай преданности постановке и артистам. За вами поклонники не ходили по пятам?
— Конечно, этого не избежал ни один артист спектакля. Большинство наших фанатов с нами до сих пор. Я их очень люблю, бесконечно благодарна за то, что они тратят время, деньги на цветы и билеты. У спектакля с начала 1990-х есть фан-клуб. Поклонники создали сайт. Сейчас фанаты повзрослели и в театр приводят уже своих детей.
Я видела, как люди «подсаживаются» на спектакль. Для них это своеобразный наркотик. В этот момент человек не замечает, что становится зависимым от театра. Глоток эмоций, иллюзия, а твоя жизнь при этом никуда не двинулась. Всё хорошо, но в меру. Я знаю этих людей. Несколько раз просила их делать паузы, не ходить на каждый спектакль. Я их просто остановила. Некоторые прислушались, и сейчас мы дружим.
— В какой-то момент, на взлете популярности вы на время ушли из театра. Что случилось?
— Это был 1993 год — время, когда театр был никому не нужен. Помню спектакли, когда артистов на сцене было больше, чем зрителей в зале. Удручающая картина. У меня вдруг возникло ощущение, что я занимаюсь бесполезным делом. Я перестала верить в иллюзию, которую мы создаем.
— Куда вы ушли?
— В никуда. Варила борщи, ждала мужа у окошка. Я расхотела заниматься этой профессией. А через год вдруг поняла, что совершила очень большую ошибку. Надо было перетерпеть, подождать, отвлечься. Я не справилась, рубанула с плеча и хлопнула дверью.
— Пошли обратно на поклон?
— Нет. Насидевшись дома, глотнув свободы, решила, что хочу заниматься профессией или хотя бы чем-то похожим на это. Тогда возникла идея попеть. Когда я оказалась в мире шоу-бизнеса, поняла, здесь надо идти на компромиссы, к которым я не всегда была готова. Без продюсера там делать нечего, а продюсеры подчас требовали слишком многого.
— Денег или чего-то иного?
— Не только денег — личных уступок и связей. Это крайне дорогая история. Причем чем больше ты вкладываешь, тем больше нужно. Поэтому я продюсировала себя сама.
— В шоу-бизнесе таланта недостаточно?
— Тогда он был вообще не нужен, да и голос тоже. Вспомните, сколько у нас всяких дочек, жен, невест безголосых появлялось. Достаточно спеть две ноты, а высоту и чистоту тебе натянут в компьютере.
Я не желала идти на компромиссы, поэтому мой удел был петь по ночным клубам, когда вокруг едят, ходят, звонят по телефону. Это чудовищно. Однажды меня пригласили в очень дорогое место. В пустом зале за ширмой сидела компания. Я не понимала, что мне делать: выкладываться или петь, как радио? Самое противное, что после того, как я отпела свои час пятнадцать, ко мне подошли и попросили: «А можете еще раз? За двойную цену».
— Вы согласились?
— Жажда наживы, к сожалению, тогда победила. Я еще раз спела всю программу. А когда приехала домой, меня чуть не стошнило. Захотелось под душ, и стоять там часа два. Постепенно пришло понимание, что шоу-бизнес — не мой мир.
— Непристойные предложения вам делали?
— Как без этого, конечно, делали. Этот мир очень темный. Либо надо родиться дочкой нефтяного магната, как Алсу. А я шла одна по этой извилистой дорожке.
— Театр ведь тоже сложный коллектив. Интриги, скандалы. Разве нет?
— В нашем театре интриг практически нет. Это не значит, что мы без конфликтов живем — с кем не бывает. Но надо открыто идти на разговор и вовремя расставлять точки над i. Удивительно, но у нас здоровая атмосфера.
— Говорят, артисты стараются не конфликтовать с Валентиной Талызиной.
— Что бы ни говорили, есть поговорка: «Страшна не та собака, которая лает, а та, которая исподтишка кусает». Валентина Илларионовна — абсолютно открытый, очень прямой человек, она все говорит в лицо.
Да, кто-то, может, этого не выдерживает, кому-то нужно вуалировать какие-то вещи. Ну, значит, старайтесь близко не подходить. (Смеется.) У меня с ней полное понимание. И потом, Валентина Илларионовна — это большой талант. А кто сказал, что талант это легко?
— О Театре Моссовета ходят легенды. Одна из них — что здесь до сих пор живет дух Фаины Раневской. Вы верите в потусторонний мир?
— Душа никуда не девается. Они все живут здесь, и мы никуда не уйдем из этих намоленных стен. В Театре Моссовета была в свое время особая культура. Все были взаимно вежливы, невозможно было пройти и не поздороваться. Ты не мог в театре ходить в сапогах, а уж по сцене — тем более. Только в сменной обуви. За кулисами старались не шуметь. К сожалению, культура истончается, если ее не поддерживать, она иссякает вовсе. Когда я пришла в театр, история передавалась из поколения в поколения, старшие считали своим долгом остановить тебя и рассказать, как здесь принято. Эти беседы проводились регулярно.
Нельзя было подходить к артисту с разговорами, отвлекать его перед выходом на сцену. А за два-три часа до спектакля заходить в гримерку. Потому что артисты приходили заранее, готовились, настраивались. Если вечером спектакль, ты должен с утра пребывать в этом состоянии. Это не сумасшествие, это твоя профессия.
Не думаю, что дух только Раневской здесь жив. Здесь и Марецкая, и Плятт. Бортников, Жженов, Марков, Саша Леньков — наш прекрасный домовой.
Этот театр им был очень дорог, они не дают нам совершать непоправимые ошибки. Когда наступают тяжелые времена, думаю, многие из нас к ним обращаются и говорят: «Ребята, помогите, направьте, оградите нас». Наверное, это больше психологический момент. Но какие-то мистические вещи происходят.
— Почему вас мало снимают?
— Объяснить рационально довольно сложно. Судьба по-разному складывается. Иногда нужно переключить свое внимание не на профессию, а на семью и детей. Я за этими вещами очень слежу. Точно знаю, этот период без кино будет продолжаться еще года полтора-два. Я это чувствую, совершенно не педалирую и абсолютно спокойно к этому отношусь. Ломиться в закрытую дверь глупо.
— Судьба и на печке найдет?
— Найдет, абсолютно точно. Я ничего специально для этого не делаю, наблюдаю. Это не значит, что я отказываюсь или не хожу на кастинги — хожу, понимаю, что делаю это не для сегодняшнего момента, а для будущего. Любая встреча с людьми не случайна. Верю, у меня всё будет хорошо.
Зоя Игумнова
