17 ноября не стало народного артиста РФ Романа Виктюка. Ему было 84. Этот разговор с Романом Григорьевичем состоялся год назад. Он был в приподнятом настроении, готовился к новому сезону, репетировал премьеру, хвастался нарядным пиджаком от итальянских дизайнеров. Энергичный, молодой, справедливый, бесконечно одаренный, «поцелованный Богом» режиссер всегда был в движении. А несколько недель назад он попал в больницу с коронавирусом. 28 октября, в свой день рождения, Роман Виктюк рвался в театр. Тогда все были уверены, что эта динамо-машина вот-вот поправится и всё заработает с новой силой. Но…
— Вы видите в своем коллективе преемника?
— Вопрос не в преемнике. Товарищи, что же думать про уход? Мы и так знаем, что мы уйдем. Но должны быть те, кто может все мои идеи продолжить. Эти ребята со мной более 20 лет.
— Они вам преданы?
— Конечно. Они всё понимают, им не надо никаких высоких идей, ничего. Им нужна только сцена.
— Вы научили актеров режиссерскому ремеслу?
— Вопрос не ремесла, вопрос в служении. А сегодня никто не служит искусству, все только зарабатывают.
— Ваш ученик, заслуженный артист России Дмитрий Бозин теперь еще и ставит спектакли. Как вы оцениваете его режиссуру?
— Если бы я в него не верил, то он бы не ставил здесь. Еще Игорь Неведров о режиссуре даже не думал. А я ему сказал: «Вот у тебя пьеса. Ставь». Он даже не удивился. Где-то в подсознании у него было, что может такое с ним произойти. И он поставил. Я не вмешивался — даже не приходил, не смотрел.
— По вашему мнению, артисты театра не должны предавать его, уходя на телевидение?
— Они могут идти на телевидение, если это что-то качественное.
— Например?
— Я сам был в телевизоре. Читал на «Культуре» Хармса, «Старуху». Один час с чем-то, всего. А удовольствия — масса. Посмотрите. Я театру говорю, что это — мое завещание.
— В смысле?
— Как надо играть.
— Ну, вы хватили. Сказали бы — мастер-класс.
— Это не мастер-класс. Если бы я хотел учить их — учил бы. Но в этом фильме и есть моя душа, исповедь перед камерой, если хотите. Это не игра!
— Вы уже задумываетесь о конце, если завещание записали?
— А как же? Если ты видишь, как на сцене играют, надо все-таки прийти и поиграть самому. Света Крючкова, замечательная артистка, посмотрев «мое завещание», сказала: «Это — гениально. Это — нам всем урок». И я поддерживаю ее и говорю: «Конечно».
— Почему вы не пошли в артисты? Представляете, какую актерскую карьеру могли бы сделать.
— Зачем? Боже упаси, мне лучше с детьми. Я своих артистов называю «дети».
— Почему не ученики?
— Это не ученики. Ученики всё время есть. А дети — это совсем другое.
— Что вас сейчас раздражает в театре как явлении?
— Пошлость и зарабатывание денег.
— Могут быть дорогими билеты в театр?
— Нет. Это неправильно. Потому что искусство должно быть доступным.
— Но театр тоже должен жить на что-то. И если есть популярный спектакль, ваши коллеги поднимают цены.
— Пусть повышают. Это их проблемы. Что вы ко мне-то с этим? У нас так себя не ведут. Поэтому и лица приходят в Театр Виктюка совершенно другие. Вы видели лица наших зрителей? Я вам передать не могу. Они светятся. Поверьте мне.
— Я видела. Это просто фан-клуб Виктюка. В фойе ставят вашу картонную куклу, и они делают селфи с вами.
— Совершенно верно. Влюбленные женщины. Ну а что? Я не против. Понимаю, просто не думал, что так любят. Я уже не говорю о фанатах по миру. Мы же ездили по всем странам, и по нашим городам. И там есть клубы фанов! В Израиле очень много поклонников, например.
— Вы любите модные наряды. От кого это у вас?
— Моя мама как-то привезла себе из поездки Chanel. Откуда она могла знать, что Chanel — это высокая мода? Она просто купила и носила ее. И отец был таким же. При всей нищете всегда был одет с иголочки, да. Если бы мама могла увидеть, в каких нарядах я хожу!
— А как относитесь к моде на нецензурщину на сцене?
— Это всё чепуха. Это модно сейчас. Но время проходит очень быстро, и всё исчезает. Когда отсутствует божеское начало, когда в театре не служат, а зарабатывают, тогда все средства идут на то, чтобы людей обмануть чем-то.
Когда был раздел МХАТа, когда Таня Доронина ушла — вернее, ее «ушли» — я решил поставить с ней спектакль. Я же ставил и у Ефремова до этого. И вот, пришел я с гениальным артистом Жорой Бурковым к Тане и принес ей пьесу «Старая актриса на роль жены Достоевского» Радзинского. Я сказал ей: «Завтра начинаем репетировать». И что в итоге? 30 лет она играла этот спектакль.
— А не вы ли сосватали ее Радзинскому?
— Нет. Это у них было раньше. Я вернул их. Второго сватовства уже не было.
— Вы оказались рядом и с Ириной Мирошниченко, когда у нее в жизни случилась трагедия.
— В том МХАТе у Ефремова до сих пор идет мой спектакль «Татуированная роза» Теннесси Уильямса. Ирина Мирошниченко играет ее более 30 лет. А вначале было так. У Иры — беда. Ее отправили за границу, была проблема с позвоночником, травма. И она лечилась полтора года. А мне спектакль ставить с ней в главной роли. Театр меня убеждал: «Надо ввести другую артистку». Я сказал: «Никогда». Ефремов и Степанова говорили: «Зачем из Мирошниченко делать звезду?» Ну как так можно? Пропесочил я тогда и Олега Николаевича, и всю труппу Художественного театра. Потому что здесь основа была — любовь к человеку. С этого Станиславский и Немирович-Данченко начинали театр. В итоге я дождался Иру и мы сделали спектакль.
— Да уж, про кумиров лучше не знать подробностей.
— Они уже ушли. А Мирошниченко — звезда. Но это не имеет никакого значения.
А вы видели, какой поставили памятник Немировичу и Станиславскому перед театром?
— У нас не было ни одного памятника этим людям. Замысел хороший.
— Ну, так надо было скульптуру дать тому, кто в этом понимает. А памятник Чехову? Памятник стоит, а рядом туалет.
— Вы разделяете убеждение, что зрителей в театр можно заманить только на звезду?
— Это неправда. Только кажется, что на звезду.
— Кино делает артиста знаменитым. Вы отпускаете артистов сниматься?
— Боже упаси. Те, кто пошли, проиграли. Потому что они променяли живое искусство на халтуру сознательно. Это всё пустое. Но возвращаться обратно в театр — бессмысленно.
— Вы не примете?
— Не потому! Они уже не смогут. Тот, кто остался, ведь двигался дальше, выше, а они приходят со всем опытом плебейства.
— Когда вы ставили «Служанок», артисты даже жили в театре. Тоже, чтобы не растерять?
— Конечно. Они и жили с утра до ночи. Оберегал душу. Чтобы суетное не разрушало ничего. И я добился этого. Спектакль же вышел. Я уж молчу, что «Служанки» протоптали дорогу в театр. К нам пошел наш зритель.
— Вы знали сотни известных людей. Мало того, вы успели записать с ними интервью, успели снять при жизни. Вы смотрели вперед? Думали о памяти?
— Нет. У меня была передача на телевидении «Поэтический театр Виктюка». И всех великих я успел снять. Яковлев, Ульянов — да все! А когда оглянулся, люди-то уже ушли. Вот и оказалось, на память.
— Зачем вам в кабинете велотренажер?
— Ну а зачем оно стоит? Кручу педали.
— Вы следите за собой и актерам спуску не даете. Я слышала, как вы их отчитывали за то, что на тренинг не пришли. Хотите, чтобы стройными были?
— А кто не стройный — уходи.
— Некоторые любят рубенсовских девушек.
— Пускай. Но это в другом театре. В нашем — нет! Все обязательно занимаются растяжкой, движением. Это входит в репетиционный период. А когда тело тренировано, это наслаждение для самого актера. Потому что потраченную энергию восполняет божественной. Оттуда!
И я вас уверяю, актер не устает, не падает. А то, что потеряет вес? Это смешно. Всё восполняется. Движение в XXI веке — это движение той энергии, которая выше Земли, выше Солнца. Кто-то для себя это только открывает, а я уже давным-давно об этом знаю. И принцип этой энергии — очистка организма. Если этого не будет, то и не нужна вам вовсе подзарядка.
— Вы показывали красоту тела, а в некоторых театрах снимают штаны ради эпатажа.
— Потому что это легче. И еще говорят: «О, это новое слово в искусстве». Какое это новое слово? В бане, в туалетах все видели это.
— Что вам сейчас доставляет радость в жизни?
— Делать только то, что я хочу. Это не вкалывать ни молотком, ни гвоздями. А заниматься только театром.
— Раскройте секрет вашей молодости и энергичности?
— А я выхожу и говорю: «А мне 19». И все вокруг реагируют: «Ой, правда». Сейчас развесили пятиметровые мои фотографии по городу — и такие красивые одежки. Еду по Тверской, а на Телеграфе — я в голубой рубашке. Красавец-мужчина.
— Вы в политические передряги не вникаете?
— Нет, совершенно. У меня все звания есть, мне ничего не надо.
— Можно подумать, что вы ради званий работаете.
— Нет. Я даже не знал, что они дают мне их! Каждый раз это был сюрприз. Приятный. Да мне вообще некогда было думать о признании или чтобы меня кто-то заметил. Я делом занимался. Любимым.
— Были коллеги, которым вы бы в ноги поклонились?
— Конечно. Одна из великих мира — Елена Образцова. Не только потому, что я ее знал, дружил с ней, обожал. Она играла в спектакле «Реквием по Радамесу». А в Большом театре, которому она отдала жизнь, даже нет ее портрета. Хотя у них вообще портреты не принято вывешивать. Как мне говорит Татьяна Васильевна Доронина: «Это удел. Так должно быть». Хотя я считаю, что это совершенно несправедливо. И жаль, что именно «несправедливо» сейчас имеет значение.
— Вы часто задумываетесь о смерти?
— Как можно об этом не думать? Они все, мои друзья, все встречают смерть, как переход в иной мир. Поэтому не ужасаются. Вот и моя подруга Елена Образцова, только перед самым своим финалом смогла сказать мне: «Всё, Рома. П****ц». Она была готова к смерти, но не говорила о ней никогда.
— И не жаловалась?
— Совершенно.
— Елена Образцова говорила, что поет для Бога, а не для народа.
— Всё правильно. Сколько лет я ее знал… Что мы только ни вытворяли, немногим доступно для понимания. Я ее впервые увидел в Большом театре. Она спускалась по лестнице прямо на меня. Молодая, с таким нервом, такой энергией! Я ее не знал еще и даже понятия не имел, кто это. Но мы как глянули друг на друга — и поняли, что это любовь навсегда.
— А вы с Богом в серьезных отношениях?
— А сейчас можно по-другому?
— Что бы вы попросили, встреться вы с Богом?
— Я бы только просил Бога меня не покидать. Всё. Когда он с тобой, это всё люди слышат
Зоя Игумнова
