Не алкаш, но пьющий
Как бывает четыре стадии опьянения, – павлин, обезьяна, лев и свинья, – так потребители алкоголя делятся на категории. Наверное, у психологов и наркологов существует своя градация, для себя же я вывел (наблюдая за окружением) такие группы. Не трезвенники (могут иногда позволить), выпивающие (по поводу и при желании), пьющие (любители, не страдающие зависимостью), сильно пьющие (не зависящие, но злоупотребляющие), алкаши (или «синяки»; не просыхающие, но в рамках оставшихся приличий), запойные (могут квасить по два месяца непрерывно, по литру в день), опустившиеся (готовы пропиться до нательного креста), пропившие всё (в том числе совесть), конченые (неизлечимо больные, для кого «белочка» как своя), совсем конченые и, наконец, покойники, сведённые в могилу циррозом и другими сопутствующими разрушителями организма.
По этой шкале я себя отношу к выпивающим по поводу и при желании. Не все поводы я для себя благословляю, а желание у меня бывает раз в квартал. Но тут есть один нюанс: мне губы нельзя мазать, я меры не знаю. Правда, больше трёх дней я этот марафон не выдерживаю, столько же болею, столько же выветриваю из мозгов зловредные пары для полного прояснения ума. Мне как человеку творческому замутнённое сознание вредит. Некоторые могут совмещать, в журналистской среде (среди старой гвардии в особенности) и в творческих кругах это не редкость, со мной этот номер – к сожалению или к счастью – не проходит. Я или пью, или работаю. То есть мухи отдельно, котлеты отдельно.
Я знал редакционных старичков, которые прикладывались к рюмке прямо с утра, придя на работу. Они помнили ещё Гагарина (освещали полёт и приземление). У них был свой шкафчик, там всё стояло и лежало. И так они подогревались в течение всего рабочего дня. При этом выпускали серьёзную газету. А вечером твёрдой походкой отправлялись по домам. Я им даже завидовал. Вот это закалка! Сразу видно: школа!
Такие же ветераны питейного дела находились в книжных издательствах. Однажды я был в одном, туда приехали какие-то провинциалы, вечером состоялось «чаепитие» в одном из номеров гостиницы «Украина». Я присутствовал. Кончилось это тем, что домой на Остоженку (а это рядом) я попал лишь к утру. Дело было зимой. Я решил срезать путь, заблудился вдоль Москва-реки, долго не мог вылезти (там крутые откосы плюс скользко) и брёл вдоль берега, пока не нашёл выход из лабиринта. Поймал такси где-то на окраине, а утром обнаружил, что забыл в гостинице сумку, где было всё. Постояльцев там, скорее всего, уже не было, с сумкой я распрощался. Как с паспортом, диктофоном, проездными и прочим содержимым. Но мой однокашник как-то умудрился найти и вернуть мою пропажу. Радости моей не было предела, а проклятий в свой адрес я в себе не сдерживал.
Сумку в Москве я терял трижды. Где-то в центре, где мы от издательства справляли корпоратив в некоем питейном заведении, откуда я пешком отправился домой, встретил на пути компашку, присоединился, пили на какой-то квартире, я там всё и оставил. Ни имён, ни адреса не помнил. Ту сумку я не вернул. Самое ценное было – это не дочитанный бестселлер «Парфюмер». Финал истории я узнал много лет спустя по экранизации. Вторую сумку я посеял на Курском вокзале. Тоже в компании случайных собутыльников. Не бомжей. Ребята походили на гостей с солнечного юга. Дело было тоже зимой. Долго крутился (не успел далеко уйти), эти ребята мне сумку вернули. Из неё ничего не пропало. Это было сродни чуду. Или само чудо. А я был чудак, только на букву «м». Пословица, что раз в год и грабли стреляют, сработала в положительную сторону. А то, что на те же грабли я наступаю регулярно на протяжении многих лет, ничему меня не научило.
Лицейские пирушки
Мой лицей Царскосельский – это МГУ. И как во всех лицеях всех веков, студенческие увеселения никто не отменял. В мутные девяностые на столах главенствовали немецкие водка «Распутин» и спирт «Ройял». Ну, по-нашему, «рояль». В кустах он оказывался не всегда, его надо было принести. Кстати, настоящий рояль (а вернее пианино) я перемещал дважды. Дело это катастрофически вредное, доложу я вам. Во-первых, очень тяжело (чугунная станина), во-вторых – неудобно (это же не шкаф и не гроб, он на руки не ложится, а на ремнях и верёвках предательски кувыркается), а в-третьих, при подъёме наверх это всегда был не первый этаж. Плюс узкие лестничные проходы, повороты и два ряда носильщиков по ширине. Последний инструмент на ходу развалился – как гроб Панночки в кинофильме «Вий». В разные стороны. Даже холодильник заносить легче, достаточно четырёх рук.
Наши пирушки чаще были кофейными. Кофеина мы потребили с центнер, если на всю ораву. Кофе по ночам, кофе на работе, кофе в заведениях… С кофеином было проглочено и всосано столько же никотина. Наверное, столько же вбирает в себя этих веществ только офисный планктон. Но на работе. Там требуется устойчивая бодрость. Став старше по курсу мы перешли к горячительным. Правда, по праздникам (дни рождения и некоторые календарные). Регулярно в нашей дворницко-студенческой коммуналке закладывали за воротник соседи – из суриковской академии и МАИ. Художники были все рослые, как баскетболисты, импозантные, а технари – приземистые и простонародные. Причём, интернационал. Татарин Рафик, якут Коля, такие же их гости. Там на столе царил плов. Он заменял все разносолы. Варишь полдня, но крайне выгодно и вполне удобно в смысле возни с готовкой и сервировкой. Готовил Рафик, а Коля знал адреса тех мест, где есть девушки пониженной социальной ответственности. Однажды его услугами воспользовался гостивший у меня брат.
Серьёзно и крепко наша братия набралась на 80-летие «Вечерней Москвы». Праздник был общегородским, мы базировались у станции метро «Сокол». Дело было накануне Нового года. Погода стояла чудесная – бесшумно и густо падали пушистые хлопья снега. Полевые армейские кухни варили бесплатные пельмени, всем наливалась бесплатная водка. От такой халявы мы на Остоженку уволокли коробку замороженных пельменей на 20 кг и ящик водки. По бедности холодильника тогда у нас ещё не было, пельмени выставили на крышу под окном ванной. Но случилась оттепель, и пельмешки все слиплись. Мы их потом готовили, как пиццу – лепёшками на сковородке. А водке что будет? Водка до праздника дожила!
Хозяева и гости
Наши остоженские застолья любили москвичи. Друзья и знакомые по универу. Наносили визиты и гости именитые. Городская легенда гласит, что до нас там побывали даже продюсер «Бони-М» и автор песен группы «Наутилус Помпилиус» Илья Кормильцев. Я верю. И вспоминаю фильм «Брат», где в квартиру во время бандитских разборок с Сергеем Бодровым случайно заглядывает Вячеслав Бутусов, сыгравший в фильме самого себя, который приехал к кому-то в гости и потерялся. Почему я верю в легенду? Потому что и у нас выпивали и закусывали всякие знаменитости. Например, Сергей Кушнерёв с канала НТВ, Иван Евдокименко – корреспондент программы «Время» на Первом канале (он даже ночевал у меня в комнате), музыкант (перуанец, т.е. настоящий индеец в пончо и головном уборе из перьев – так он и пришёл) из группы «На-На», главный редактор одной известной газеты (имя утаю, потому что там вышла некрасивая история), клоун мим-театра «Микас» Паганель (Сергей Давыдов), серебряный призёр конкурса «Цирк завтрашнего дня» в Париже и других смотров, наш однокашник Паша Бардин, сын известного режиссёра-мультипликатора Гарри Бардина, ныне сам состоявшийся кинорежиссёр, оставивший стезю журналиста ради творческого продолжения династии…
Сергея Кушнерёва и Вани Евдокименко уже нет в живых. С Паганелем мы всё ночь пили вино, и я профукал утренний зачёт по политологии (пересдавал осенью), а Пашка забыл у меня зонтик или шарфик, уже не помню – относил ему на факультет. Трагически погибший Сергей Бодров тоже тут фигура не случайная. На Остоженке он не бывал, но он же был соведущим телепрограммы «Взгляд», ещё до проекта «Последний герой», тогда мега-популярной (вот вам Сергей Кушнерёв), в этой команде работала ассистентом Аня Рыбина – жена моего сотоварища по коммуналке Макса Лысова, москвичка, но проживавшая с мужем. С Сергеем Бодровым уже лично я сидел за одним столиком в баре на Пушкинской площади, в издательском комплексе «Московских новостей», они же «Нувель де Моску» и «Москоу ньюс». Вот так и сидели за общим столиком (случайно), потому что в баре работал барменом Лёшка Горбунков – друг Макса Лысова по гарнизону в Щербинке. И Лёха угощал нас за счёт заведения водочкой. А я работал через дорогу – в газете «Неделя», приложении к «Известиям».
В наших застольях был шарм. Москвичи завидовали. Во-первых, лимита, а устроилась в самом центре (15 минут пешего хода от Кремля и нашего же журфака). Прямо у возводящегося Храма Христа Спасителя. Во-вторых, военным бортом нам доставляли с Тикси или Ямала красную икру в трехлитровых банках. Они строем стояли на свежеположенном линолеуме вдоль стены. И муксуна. Это рыба. Макс умел её готовить на праздник. Не жарил, не солил, а варил в какой-то хитрой смеси приправ и фруктов в большой кастрюле. Аромат стоял невообразимый. И вообще у нас стол ломился. Если поначалу мы довольствовались картошкой, жареной на воде, из ларя моего соседа Юры Майданика, в лучшем случае магазинными пельменями, то довольно скоро мы зажили по-купечески.
У нас шла солидная дворницкая зарплата, тогда в миллионах, мы сотрудничали с газетами и журналами (я состоял в штате отдела информации «Вечерней Москвы», Макса жена пристроила на телевидение), мы получали стипендию, что уже не существенно. Лишение её за прогулы занятий нас не убивало, даже не ранило. Что касается разносолов и гастрономического дефицита, то времена стояли голодные, был слом эпох. Страна вообще бедствовала. У полупустых магазинов происходили драки за еду и градус. Градус драк был выше. А мы, студенты и дворники, как дворяне, как декабристы, воистину страшно далеки были от народа. Хотя и с ним, потому что в гуще революционных событий. Но Троцкий тоже был революционер и Главвоенмор, однако ездил по-царски по фронтам на личном комфортабельном бронепоезде. Не разделял полуголодное сосуществование с массами и весь Совнарком. Жили лучше Мамонтовых и Рябушинских в их же экспроприированных особняках.
Я это к чему? К тому, что перестройку, перестрелку и перекличку мы на Остоженке пережили вполне безболезненно и совсем не бедственно. Так сложилось. Было чему завидовать ровесникам-москвичам. Ведь не все они жили в центре, не у всех бывали такие гости и такие столы, не у всех была такая свобода.
Фуршеты, презентации и «днюхи»
Начну с дней рождения, а вернее – продолжу остоженский цикл. Не считая своих, мы праздновали и дни рождения друзей и знакомых. Но у нас. Так виновникам торжества порой было удобнее. У нас же весело и без церемоний. Вот мы накрыли поляну заведующему отделом информации упомянутой «вечёрки» Владимиру Сафронову. В ту пору это выпустившийся студент моего руководителя группы и мой непосредственный начальник. Поляну мы имениннику накрывали полдня. С домашней стряпнёй и личными пожеланиями юбиляра. Так себе мы налепили чебуреков с мясом, а нашему вегетарианцу – с творогом. Ну, это уже практически сочни, только не печёные, а жареные в масле. Стол всегда ставили у Макса – просторнее и деликатесы с северов под рукой. Это стараниями его отца Георгия Васильевича, полковника силового ведомства, служившего в Тюмени, военный борт подкармливал нас. У Макса на Щербинке была своя продуктовая база из армейских запасов. Консервы лежали горой. Макароны с тушёнкой (не нынешней, а настоящей, из чистейшей говядины) считались у нас кормёжкой на чёрный день. Ну, как та картошка из ларя.
Фуршеты и презентации в ту пору шли чередой. Для полуголодного или экономного студента это манна небесная. Мы бегали по ним без устали. Благо, вход свободный, а для журналиста тем более. Где-то я бывал по заданию, а чаще – самозванцем, волоча ещё и своих.
Вспоминаются мне презентация Фонда детского кино Ролана Быкова на Чистых прудах, презентация Фонда им. Евгения Матвеева в районе Военной академии (вот там был размах, но уже без Евгения Семёновича, умершего так же от рака). Меня с ним в пору его уже болезни познакомил кинорежиссёр Михаил Швейцер (фамилия эта ещё прозвучит) в Доме кино на «Белорусской», там я позже присутствовал на похоронах Г. М. Вицина, стоя у гроба бок о бок с Н. С. Михалковым напротив Зинаиды Кириенко. Последнюю уместнее отнести не к Георгию Вицину, а к Евгению Матвееву, в чьих фильмах Зинаида Михайловна снялась как минимум четырежды.
Фонд им. Е. Матвеева остался на моих ногах потёртостями до крови от неудобной обуви, обутой первый раз, я идти не мог. Но там я сидел рядом с Галиной Польских и Арменом Медведевым, побеседовал с драматургом Валентином Черных о его фильме «Свои» (про войну), видел награждение именитых гостей ёлочными орденами (было такое поветрие в стране, где наплодилось псевдодворянских и псевдоимператорских собраний, раздававших эти побрякушки уважаемым людям). В такую историю влип даже праправнук А. С. Пушкина, кажется, Григорий Григорьевич, которого балаганные графья пригласили, много чего насулили, с чистой совестью обманули и жестоко обидели, но ведь это были «лихие девяностые».
На какой-то презентации наша компания познакомилась со Львом Константиновичем Дуровым, курили вместе на лестнице, он травил свои непревзойдённые байки. Потом был фуршет японского руководителя ассоциации каратэ киокушинкай, устроившего встречу со столичной прессой в день своего рождения по поводу того, что некий проходимец по фамилии Колобашкин (могу напутать) отнял у него права на руководство российским отделением ассоциации. Японец много говорил, взывал, негодовал и свято верил, что Москва поможет ему отстоять правду-истину. А приглашённые ждали момента, чтобы рвануть к столам, где лежали бутерброды и было много саке. Дело было в районе Арбата, в летнем деревянном ресторане, напоминавшем большую полевую армейскую палатку. Хотя стоял апрель. Но саке всем дала по мозгам и взбудоражила кровь. Я закосел со второй рюмочки (японцы стаканами не пьют, пьют мензурками). Мы там были с Борей Голкиным, однокашником из Волоколамска и соседом по коммуналке на Остоженке. Боря и ныне выпить не дурак, хотя наполовину благородных кровей, его матушка Наталья Борисовна, актриса ТЮЗа, из рода мелкопоместных подмосковных дворян Тагуновых.
(продолжение следует)
Сергей Парамонов
