Далеко не все мои знакомые (особенно те, что помоложе) отчётливо представляют себе плацкартный вагон. О себе подобного сказать не могу. Я бывала в плацкарте.
ФОТО: АЛЕКСЕЙ МЕРИНОВ
В детстве мне приходилось вместе со студенческим строительным (а по сути — археологическим) отрядом, который возглавляла моя мама, добираться на поезде к месту назначения — станице Крымской, что в Краснодарском крае, и обратно до Москвы. Примерно 20 часов пути в одну сторону. И, конечно же, в доступной по цене плацкарте.
Но такого плацкарта, как тот, в котором мне довелось ехать на недавние майские праздники из Москвы в Псков, я и представить себе прежде не могла. Удобные полки и столики, чистое бельё, биотуалеты, даже душ, в который немедленно, чуть поезд тронется, выстраивается очередь.
Но даже яркие технологические новации не впечатлили меня так, как правила обитания в вагоне, о которых нам поведала соседка. Сейчас, оказывается, не принято, чтобы пассажиры с билетами на верхние полки сидели на нижних. И чемоданы свои им тоже не следует запихивать под нижние сиденья. Позже я попыталась выяснить, насколько строго это регламентируется, и обнаружила разъяснение на сайте РЖД: «Пассажир верхней полки может воспользоваться нижней полкой с согласия пассажира, оплатившего проезд на ней». Правда, весь мой жизненный опыт свидетельствует о том, что нижних пассажиров раньше никто ни о чём особо не спрашивал: и вещи заталкивали туда, где они помещались, и сидели в дневное время на нижних местах не только соседи сверху, но нередко и друзья-товарищи из соседних отсеков, а на ближайших к туалету местах — так вообще все поочерёдно. Оказывается, это было не только неделикатно (о чём мы, разумеется, догадывались), но и незаконно. Но привычка и опора на традицию нередко бывают сильнее любых правовых соображений. Да и где есть жареную курицу и бренчать на гитаре, как не на стихийно обобществлённой нижней полке?
Плацкартный вагон 2022 года выглядел поначалу образцом законопослушного поведения. Поразил сосед — счастливый обладатель билета на верхнее место. Сначала он легко, как пушинку, забросил куда-то под потолок свой огромный чемодан, а потом вознёсся сам, вытянулся на верхней полке — и затих до момента прибытия в Псков. Даже в туалет не ходил, хотя правила этого пока вроде бы не запрещают.
А уж когда все наконец угомонились и в разных концах вагона раздался заливистый храп, я с облегчением и одновременно с ужасом осознала, что коммунальный мир никуда не ушёл и вряд ли может быть потеснён с завоёванных позиций — по крайней мере, в ближайшие десятилетия.
Коммунальное сознание есть во многих из нас. Мои родители выросли в коммунальных квартирах. В той, где прошли детство и юность мамы, сосуществовало 11 семей — несколько десятков человек. В единственный туалет всегда стояла небольшая очередь. Ванной комнаты не было. Квартира представляла собой срез советского общества: в ней соседствовали рабочий класс и интеллигенция, жили бок о бок люди тихие и буйные, честные и вороватые, относительно благополучные и нищие.
Первые семь лет моей жизни тоже прошли в коммуналке, но маленькой — на две семьи. В детстве меня нисколько не удивляло, что у нас есть соседи по квартире (и у других были), а наш первый крошечный телевизор стоит в общей прихожей — всем ведь хочется его смотреть!
Коммунальный мир — прежде всего бедный. У богатых отдельные квартиры или даже дома, они ездят в собственных автомобилях, а уж если на поезде — то в дорогущем СВ. На коммунальных кухнях не готовят омаров, а в плацкартных вагонах не мажут на хлеб черную икру.
Коммунальный мир быстро и эффективно самоорганизуется. То, чего не хватает (а в силу бедности чего-нибудь не хватает обязательно), можно попросить у соседей. У них найдутся спички, соль, открывашка, табуретки. Соседи же в случае необходимости покормят кошку и присмотрят за детьми. Правда, вполне вероятно, что сделают всё это кое-как. Но на произвол судьбы не бросят.
Забыть не могу, как много лет назад, когда мой сын был ещё совсем маленьким, в том же поезде Москва–Псков, тоже в плацкартном вагоне, он бегал по купе-отсекам и со всеми знакомился. И вернулся потом к родителям, едва удерживая в руках мандарины, печенье и конфеты (немало было также распихано по карманам). Понятно, что в такой ситуации было совершенно бесполезно внушать трёхлетнему ребенку, что беспокоить незнакомых людей нехорошо, а брать у них что-то небезопасно.
Одной из высших точек коммунальной самоорганизации были бесконечные советские очереди — такие, в которых полагалось записываться и «отмечаться». Всегда находились люди, которые составляли списки, вели учёт, направляли потоки. У меня в таких ситуациях всегда возникало ощущение, что эти люди, собственно, и есть советская власть.
А ещё коммунальный мир самоуверен, навязчив и напрочь лишён деликатности. Я ведь уже вспоминала, как полвагона запросто усаживалось на чью-то нижнюю полку в ожидании очереди в туалет, — и это далеко не самый яркий пример. Носитель коммунального сознания всем и везде делает замечания. Думаю, с этим сталкивается каждая молодая мама, которой во дворе, на улице, в магазине какая-нибудь женщина постарше обязательно скажет, что ребёнок не так одет, плохо себя ведёт и ему не то купили. Впрочем, и человек зрелых лет не избавлен от мудрых коммунальных рекомендаций. «Дома у себя дверью будешь хлопать!» — заявил мне на днях таксист, и я решила, что расстраиваться не надо: может быть, я ещё достаточно молодо выгляжу, чтобы этот хранитель коммунальной мудрости надеялся меня перевоспитать.
Лёжа на верхней полке в плацкартном вагоне, я вспоминала пионерский лагерь, где нельзя было остаться в палате и читать книжку, потому что «все идут» на дискотеку. Тогда коммунальные условия чуть не довели меня, десятилетнюю, до депрессии. Но ведь были и археологические экспедиции, и студенческая поездка на картошку — и там состояние слитности «со всеми» вдруг оказывалось самым что ни на есть счастливым. Правда, через какое-то время эйфория проходила, и оказывалось, что люди, с которыми я вроде бы стала одним целым, совсем разные, у всех интересы, в огонь и в воду за меня пойдёт далеко не каждый, несмотря на прекрасные общие воспоминания.
Видимо, «воспоминания» здесь ключевое слово. Коммунальный мир очень выигрывает, когда остаётся в прошлом. О соседе-сапожнике, которому ботинки отдавали чинить по одной штуке, зная, что пару он обязательно пропьёт, мои старшие родственники вспоминали с доброй улыбкой. Ужасы коммунальной скученности и неустроенности обретали в их рассказах какое-то неповторимое очарование. «Представляешь, а некоторые, чтобы не стоять в очереди в квартире, ходили в общественный туалет на площадь Ногина!»; «Ты только вообрази: вот чистишь на кухне зубы — а тут соседка ночной горшок выливает!»; «А однажды милиция связала пьяного соседа и положила в коридоре под дверь. Только дверь оказалась не его, и находившийся за ней тихий юноша-студент всю ночь слушал пьяное пение». И всё это сейчас, лет через 60, звучит как собрание анекдотов.
Наверное, и сегодняшний плацкартный вагон, гораздо более цивилизованный и значительно менее агрессивный, тоже станет предметом таких вот иронических воспоминаний. «Представьте себе, дети: так вот идёшь по проходу, а со всех сторон чужие голые ноги торчат…»
Выходя на перрон, наблюдая, как помогают друг другу с багажом и трогательно прощаются лишь вчера вечером познакомившиеся попутчики, я подумала, что коммунальный мир бессмертен. Он, собственно, и нацелен на совместное выживание. И надо быть ему благодарными за то, что он помог нам многое преодолеть. Наверняка поможет и в будущем. Но я всё-таки постараюсь в следующий раз взять билеты в купе.
