Еще одним доказательством того, что деятели искусств лучше подготовились к 100-летию революции, чем «не заметившие» его политики, стал декабрьский концерт Персимфанса (Первого симфонического ансамбля) — коллектива, рожденного на гребне революционных преобразований, закрытого сталинским руководством и воссозданного в наше время.
Персимфанс был создан в 1922 году по инициативе скрипача, профессора Московской консерватории Льва Цейтлина и отличался от обычных симфонических оркестров отсутствием дирижера, в чем его участники видели воплощение идей свободного коллективного труда. Объединяя лучших музыкантов столицы, ансамбль добился международного признания (хотя ни разу не выезжал за пределы Москвы), о его игре высоко отзывался композитор Прокофьев, по его образцу возникали симфонические коллективы в других городах страны, в Германии, Америке... Играли московские ансамблисты и классику, и специально написанные для них сочинения. В 1932 году прочно вставшей на тоталитарные рельсы советской империи все это оказалось не нужным, и ансамбль был распущен. А вместе с ним ушел в забвение большой пласт музыки первых революционных лет.
В 2009 году пианист Петр Айду вместе с друзьями решил возродить Персимфанс. Правда, о былой интенсивности работы говорить не приходится: тот давний коллектив, имея поддержку Моссовета, давал по 70 концертов в сезон, выступал и на академических площадках, и на промышленных предприятиях. Сейчас спонсора нет, и этих концертов — два-три в сезон. Тем интереснее каждая из программ.
Нынешняя, под названием «Нечеловеческая музыка» (привет Горькому и его очерку «В.И.Ленин» со знаменитыми словами вождя об Аппассионате Бетховена), примечательна еще и тем, что подготовлена совместно с музыкантами Дюссельдорфского симфонического оркестра. Т.е.это и знак памяти о тесном сотрудничестве между русскими и немецкими деятелями искусств в 1920-е годы, когда обе наши страны после военных и революционных катаклизмов лихорадочно стремились к будущему, еще не зная, что одной оно принесет сталинизм, а другой — гитлеризм.
Нас с первых минут погрузили в музыкальную обстановку тех давних лет. Под хроникальные кадры о трудовых подвигах советских людей со сцены зала имени Чайковского звучит... увертюра к «Волшебной флейте». При чем здесь Моцарт, спросите вы? При том, что такие компактные переложения классических партитур делались с культурно-просветительской целью для исполнения в кинотеатрах. А какая великолепная оркестровка, какой наполненный звук! Хотя задействовано не больше десятка музыкантов.
Тему русско-немецкой переклички подхватила знаменитая, если верить энциклопедиям мирового авангарда, «Изначальная соната» (Ursonate) немца Курта Швиттерса — произведение скорее ритмо-словесное, чем музыкальное. Хор (им стали музыканты оркестра) скандировал звучные, хотя не очень, как показалось, нагруженные смыслом фразы — слух неясно разбирал нечто вроде «ррррумпельштильцхен... метррррополитен», а то и вовсе «крекс-фекс-пекс» в многоголосной разработке, оттененной неожиданно отчетливым русским комментарием «Пострррроено по механическому способу» (уместно вставленная строка заумного стихотворения нашего дадаиста Алексея Крученых). Содержания немного, но духоподъемности хоть отбавляй!
Затем — вполне серьезный, даже перегруженный «учеными» хроматизмами 1-й струнный квартет Александра Мосолова — композитора, прославившегося своей симфонической пьесой «Завод. Музыка машин». Судьба Мосолова трагична: в 1930-х он был репрессирован, и хотя не погиб в лагерях, но вычеркнут из публичной жизни, умерев в 1973-м в полузабвении. Не могу, правда, сказать, что эта музыка, как и все остальное в нынешнем концерте, перевернула мое представление о главных ценностях ХХ века — все-таки шедевры Прокофьева и Шостаковича остаются недостижимы для конкуренции. Но это ни в коей мере не делает репрессии против их коллег менее чудовищными... Интересно, что в некоторых моментах Квартета посреди тревожной атональной музыки вдруг возникали островки прямо-таки гершвиновских мелодий!
И это не случайно — оказывается, Джордж Гершвин, величайший американский композитор, брал уроки у соратника Мосолова Иосифа Шиллингера, который вместе со знаменитым ученым и музыкантом Львом Терменом в 1929 году уехал в Штаты, но, в отличие от Термена, смекнул не возвращаться (тогда как Льва Сергеевича на родине ждала шарашка). Говорят, систему Шиллингера по конструированию музыки через манипуляции геометрическими фигурами Гершвин применил при написании оперы «Порги и Бесс». Выходит, метод, был неплох? Правда, от самого Шиллингера столь же ярких партитур почему-то не осталось. Во всяком случае исполненная в концерте его симфоническая рапсодия «Октябрь» (1927 год), где мелодии «Смело, товарищи, в ногу» и «Интернационал» гармонизованы в духе мистического «Прометея» Скрябина, но чередуются с простецкими «Красными кавалеристами» и «Цыпленком жареным», вызывает скорее улыбку, чем восторг.
После отменно исполненного сегодняшним Персимфансом бетховенского «Эгмонта» — новый «бросок в Германию»: демонстрация второй части фильма Эйзенштейна «Броненосец Потемкин» со специально написанной для тогдашнего германского проката музыкой австро-немецкого композитора Эдмунда Майзеля.
И — целый блок сочинений украинца Юлия Мейтуса. Мое поколение знало этого композитора как автора академично-тяжеловесных опер «Молодая гвардия», «Братья Ульяновы», «Ярослав Мудрый», «Рихард Зорге», «Иван Грозный». Оказывается, в молодости он был модернистом-леваком, сочиняя мелодекламации для певца под рояль «Удары коммунара» и «На смерть Ильича» в духе пафосного декаданса, а берясь за оркестр, выступал продолжателем дела Мосолова (сюита «На Днепрострое», содержащая страницы «индустриальной» звукописи, радикальности которых позавидовали бы и куда более поздние авангардисты 1960-70-х).
Концерт Персимфанса стал колоритным театральным действом. Музыканты, по традиции этого коллектива, расположились овалом, лицом друг к другу. Среди пестрых, нарочито неофициальных одежд выделялся старомодной тройкой лишь гражданин с бородкой и в кепке, словно забредший с Манежной площади, где принято фотографироваться «с Лениным». Этот «Ильич» играл в оркестре на контрабасе, но иногда вспоминал свое высокое историческое предназначение, оставлял инструмент и ложился на авансцене, вытянув руки, как в Мавзолее. Зал прыскал в ладонь, возможно, вспоминая формулуМаркса: история повторяется дважды, сперва как трагедия, потом — как фарс.
Сергей Бирюков
