В 2003 г. одно из предприятий российской ракетно-космической отрасли, возглавляемое Решетиным, передало китайцам результаты проведенных нашими специалистами исследований. Действовали вроде бы по согласованному во всех инстанциях международному договору, однако после завершения контракта директора обвинили в незаконной передаче в Китай технологий, которые могут быть использованы при создании ракетных средств доставки оружия массового уничтожения. Российское космическое агентство, крупнейшие профильные институты представили экспертные заключения о том, что переданная информация не секретна и не является технологией, тем не менее в декабре 2007 г. Лефортовский суд Москвы приговорил ученого к 11,5 года лишения свободы в колонии строгого режима. Впоследствии срок наказания был сокращен, а в июне 2012-го Решетина выпустили, удовлетворив его ходатайство об условно-досрочном освобождении.
Следствие учености
— Чем сейчас занят свободный человек Игорь Андреевич Решетин?
— Главное занятие — адаптация при переходе из одного образа жизни в другой. Знающие люди утверждают, что она может длиться около полугода: ведь выход из тюрьмы — это мощнейший стресс, сравнимый с тем потрясением, которое возникает, когда тебя сажают за решетку.
— Арест стал неожиданностью? Тревожных звоночков не звенело?
— Уголовное дело по мне возбудили еще в декабре 2003-го. Вяло тянулось следствие, изредка вызывали на допросы... Почти 2 года, вплоть до ареста 25 октября 2005 г., мою свободу никак не ограничивали — даже подписки о невыезде не брали. Только попросили — тоже без всяких расписок, — чтобы, если куда-то уезжаю, предупреждал по телефону. В итоге за эту пару «подследственных» лет я 18 раз был в загранкомандировках! Все перевернулось 25 октября...
— Почему так резко изменился ход следствия?
— Поменялся состав следственной группы, назначили нового руководителя, а тот стал проявлять энергичность... Однако с моей стороны не было никаких действий, которые спровоцировали бы арест. Если не считать, конечно, того, что я все время пытался доказать свою правоту.
Вы знаете, чем удобна следствию работа с учеными? Ученые же — люди с логическим складом ума, и когда следователь хочет им какую-нибудь фигню навесить, они пытаются переубедить оппонента, приводят доказательства. Вся жизненная практика людей науки на этом построена. А следователи очень любят, когда их переубеждают: из этих аргументов оправдательных они отбирают нужные фрагментики и комбинируют из них классное обвинение! То есть получилось, что на допросах я фактически сам против себя свидетельствовал. Но понял я это слишком поздно...
— Кстати, как вы попали в науку?
— Отец и мать работали у С. П. Королёва. Поэтому с самого раннего сознательного возраста я хотел «продвигать» космическую науку и после школы поступил в Физтех. В 1975-м молодым выпускником оказался в ЦНИИ Машиностроения — одном из головных институтов советской космической отрасли. Работал там физиком-экспериментатором, пройдя за 15 лет путь от инженера до зам. начальника отдела.
— В период «перестроечной» чехарды не возникало желания сменить род деятельности? Или рвануть за рубеж?
— Уехать и мысли не возникало... Слово «патриотизм», конечно, сейчас обесценено, но тут без него не обойтись: я ведь вырос в такой среде — мои родители, их коллеги «по космосу»... Я с молодых ногтей впитал эту «ауру». Серьезный развал, наступивший в космической отрасли с конца 1980-х, заставил искать выход из положения. Мне помогли внешние обстоятельства. В 1990 г. «наверху» приняли решение, благодаря которому у предприятий отечественного оборонного комплекса появилась возможность выхода за рубеж: в Мюнхене была запланирована «Конверсия» — выставка последних достижений нашей «оборонки». Руководство ЦНИИМАША предложило мне возглавить работу по подготовке институтских материалов для нее.
Благодаря той первой поездке на выставку в Германию я получил опыт контактов с зарубежными специалистами и учеными. По возвращении подготовил отчет, сформулировав в том числе и некоторые предложения о дальнейших перспективах таких международных презентаций. Через полгода меня вызывает замдиректора института: «Ваши предложения одобрены. Возьметесь за их реализацию?» Так я стал директором созданной при институте компании «ЦНИИМАШ-Экспорт», которой предстояло заниматься продвижением на зарубежных рынках научных, экспериментальных разработок в космической области. Удалось собрать очень профессиональный коллектив, но в определенный момент на нашей работе поставили точку — компанию просто разгромили...
— Сейчас, после всего, что с вами произошло, есть ли желание вновь вернуться в науку?
— Доказано, что существует временной период, за который человек, отойдя от дела, теряет основную массу профессиональных знаний, навыков, — порядка семи лет. Мой вынужденный тайм-аут длился как раз столько, за эти годы неволи я слишком много потерял — как специалист, ученый, организатор. Нет иллюзий, что будет легко вернуться. Кроме того, не забывайте, у меня же теперь «черная метка», с которой туда попросту не возьмут! Работать я буду, пока еще не знаю, где и кем.
Бригадир «из космоса»
— Как вы сами оцениваете эти проведенные за решеткой годы?
— Можно вспомнить заочный спор наших писателей-«лагерников» Солженицына и Шаламова. Александр Исаевич утверждал, что тюрьма — это своеобразная школа жизни, а его оппонент возражал: мол, опыт, получаемый в этой «школе», абсолютно не нужен нормальному человеку. Мне ближе точка зрения Шаламова, поэтому считаю эти без малого 7 лет потерянным временем, «черной дырой» в жизни.
В одной из колоний работал в цехе деревообработки, даже стал бригадиром. Хорошо освоил специальность, так что теперь могу на глаз легко определять плотность древесины.
— Какое было отношение к вам? Другие «сидельцы» знали, кто вы, почему оказались за решеткой?
— Я убедился, что «там» действительно работает своего рода «телеграф». Куда бы меня ни привезли — на новом месте зэки обо мне уже знают. А по поводу отношения... Поскольку возраст у меня весьма «серьезный», то и отношение со стороны сокамерников было практически во всех ситуациях уважительное. К людям, обладающим неординарной, скажем так, биографией, зэки относятся с уважением, ну а академики в тюремном сообществе встречаются не часто.
Признаюсь, я все-таки имел «учителя». Когда оказался в исправительной колонии, у меня появился наставник — один из «сидельцев», который помог адаптироваться, научил не делать глупостей в такой специфической обстановке.
Нас свела судьба тюремная. Человек этот к тому времени уже не первый год сидел, повидал многое. Он попал за решетку в потоке громкого дела «оборотней в погонах». Неординарная, сильная личность, умный, энергичный, и ему было, наверное, скучно в окружении того «лагерного планктона», который обитал вокруг. А тут появляется новичок — ученый, академик. Его это заинтересовало, возникло желание помочь своему совершенно неопытному сотоварищу.
— Что было в неволе самым трудным?
— Труднее всего — сохранить себя. В самом широком смысле: не сойти с ума, сберечь честь и достоинство... И не просто в себе сохранить, а чтобы и окружающие видели, что в тебе есть стержень. Там к каждому относятся, в первую очередь исходя из того, как человек себя ведет, как он себя поставил. Это требует на первых порах определенных усилий и даже некоторого мужества. Зато меня не пытались «обламывать»... Если зэки видят, что человека невозможно свести на свой уровень, то они и не станут этого делать (а уж психологи среди лагерного контингента есть хорошие). Я всегда старался вести себя естественным образом, как привык в обычной жизни. И могу сказать, что за все это время не совершил ни одного поступка, за который мне было бы стыдно.
Навидался там всякого. На моих глазах люди с ума сходили, бились головой о стену в истерике. Немало сломанных судеб, разрушенных семей... Это известный факт: 90% семей распадается, если один из супругов попадает в тюрьму. У меня, к счастью, получилось по-другому. За эти непростые годы я глубочайшим образом переоценил отношения с близкими. Из-за моих приключений им пришлось столько пережить, они такие тяготы вынесли!
Жена добивалась свиданий, когда я сидел в тюрьме под следствием. Отец старался меня приободрить. Помню, на первом же свидании в «Лефортово», едва увиделись, говорит: «Сынок, помни, в нашей стране все порядочные люди сидели!» Оказывается, эту фразу он услышал от Сергея Павловича Королёва, с которым вместе работал и который отсидел 6 лет в ГУЛАГе. Это высказывание стало для меня «подпоркой», которая помогала выдержать то, что со мной происходило. Пока я сидел, умерла мама. На похороны не отпустили. Наверное, не рискнули, опасаясь, что, едва «засвечусь» где-то на воле, тут же журналисты набегут... Друзья прошли «через фильтр». Было, не скрою: считал человека другом, а в такой ситуации — раз! — и оказалось, что он со мной не знаком. Впрочем, таких не много.
— Какая-то мечта заветная преследовала, будоражила мысли?
— У меня достаточно здоровая психика, потому — никаких навязчивых идей и мечтаний. Но когда приехал в первую колонию... Понимаете, до того была «бесконечность»: 2 года и 7 месяцев в камере «Лефортово», неделя в «Матросской Тишине», две недели в пересыльной тюрьме... — и везде я видел только каменные стены да решетки на окнах. А тут привозят нас в ИК в поселке Идрица на Псковщине. А на дворике травка зелененькая растет! И вот я, очень взрослый уже мужик, вышел туда, сел на землю и стал травку эту гладить...
Как физику-экспериментатору, мне было даже интересно за собой наблюдать в новых, совершенно непривычных условиях жизни. Интересный эффект проявился, когда мне в камеру принесли для ознакомления обвинительное заключение по моему делу. Едва прочитал несколько строк — вдруг подкатывает к горлу приступ рвоты. Не могу читать, что там следствие из моих же оправдательных объяснений «сконструировало», наизнанку вот-вот вывернет! Пришлось отложить заключение, и прошло дней пять, прежде чем я смог прочитать его до конца.
Список Решетина
— Не хотите воспользоваться интервью, чтобы объяснить все случившееся с вами?
— Говорить, почему, по каким причинам возникло наше уголовное дело, не стану. Это не значит, что я не знаю ответа. Знаю, но не пришло еще время все это предавать гласности. Не хотелось бы сейчас навешивать какие-то ярлыки на людей, на действия, совершенные в отношении меня и моих коллег. Не склонен пока этого делать потому, что и законы российские теперь стали жестче — взять хотя бы недавно принятый Закон о клевете. Практически любого можно подцепить на такой крючок... Я лишь хочу отметить, что те специалисты, ученые, которые хорошо разбираются в той области, где я работал, высказывают однозначное мнение: никакого экспорта двойных технологий не было. С моей точки зрения, случившееся в «ЦНИИМАШ-Экспорте» — скорее всего осознанные действия тех, кому было выгодно убрать слишком шустрых цниимашевцев.
— Вы будете пытаться восстановить свое доброе имя, настаивать на пересмотре дела?
— Обязательно буду пытаться в рамках тех возможностей, которые предоставляет наше и международное законодательство. Но тут я хотел бы поговорить о другом. Со мной вместе было осуждено еще три человека. (Четвертый — мой заместитель в компании — еще на стадии предварительного следствия умер, не дожив до 48 лет: сердце не выдержало.) Двое, которые получили меньшие сроки, уже освободились, но один человек из нашего «потока» до сих пор отбывает наказание, а его тоже должны были по всем нынешним законам выпустить. Дело в том, что в России в последние годы шла кампания по либерализации наказаний за экономические преступления. Были внесены серьезные изменения в Уголовный кодекс, в том числе по тем статьям, по которым мы были осуждены...
— ...Давайте, кстати, уточним, что в вашем списке. Много раз СМИ упоминали «шпионаж»...
— Может, я кого-то разочарую, но не было в приговоре «шпионажа». Все «мои» статьи в итоге оказались экономическими. 189-я, часть 3-я — незаконный экспорт технологий, к ней «прицепом» 188-я — контрабанда, а кроме того, еще три статьи-«довеска».
— И каким же контрабандным товаром вы «приторговывали»?
— Согласно обвинению, прозвучавшему в суде, все отчеты о проведенных исследованиях мы пересылали заказчикам-китайцам контрабандным путем. И это притом что документация отправлялась в соответствии с официально заключенным договором и соблюдением всех таможенных процедур!
Так вот, возвращаясь к теме... В соответствии с последними изменениями статью 188 из УК убрали. Отныне контрабанда перешла в разряд административных правонарушений и наказывается штрафом. В моем случае это привело к тому, что суд пересмотрел приговор, исключив из него упраздненную статью и сократив соответственно срок. В итоге вместо первоначальных 11,5 года мне оставили «всего» 7. Но моему коллеге, сидящему в тверской колонии, упразднение «контрабандной» статьи не помогло — ему тамошние судьи при пересмотре приговора оставили ее в списке «прегрешений», и областной суд данное решение подтвердил. Теперь представьте себе всю парадоксальность ситуации: человек отбывает срок по статье, которой уже нет в УК!
— То, что произошло с вами, это «штрих эпохи»? Во времена СССР такое могло бы случиться?
— В конце 1970-х — начале 1980-х подобного бы не произошло. Потому что раньше у нас прислушивались к мнению научной общественности, крупных ученых. Теперь же это с легкостью игнорируется. В нынешнее время простая экономика, перейдя определенные границы, становится вдруг политикой. Я это ощутил на себе. Красноречив уже тот факт, что дело мое вело Следственное управление ФСБ. А оно занимается обычно лишь крупными экономическими преступлениями, которые в силу этого несут в себе и политический подтекст. Так что когда протестное сообщество причислило меня к категории политзаключенных, я в принципе с этим согласился: по моему делу суд принял политически мотивированные решения.
— Условно-досрочное освобождение стало для вас неожиданностью? Высказывалось мнение, что это, мол, издевка власти — продемонстрировать снисхождение к узнику, отпустив его на свободу лишь за 4 месяца до истечения срока приговора.
— Ну при чем здесь издевка? Ведь я сам подал ходатайство на УДО сразу, как только появилась такая возможность. 4 июня состоялось заседание суда, который рассмотрел это мое заявление и вынес положительный вердикт. Потом — предусмотренная законом процедура введения в законную силу такого решения. Как только все формальности были выполнены, меня выпустили.
К слову сказать, немного раньше, в 2010-м промелькнула вдруг возможность освобождения. Я тогда ничего об этой истории не знал, а оказывается, семеро российских академиков направили на имя президента ходатайство о моем помиловании. Из администрации Медведева запросили колонию, где я сидел. Начальство местное засуетилось. Меня вызвали, спрашивают: «Ты „помиловку“ писал?» — «Не писал». — «Так пиши скорее. Из президентской администрации звонили!» Я накатал прошение о помиловании на восьми листах — с объяснением всех хитросплетений моего дела. Отправили эту бумагу — и ни-че-го! Видимо, в «высоких кабинетах» надеялись, что я сдамся и вину свою признаю в обмен на свободу, ну а увидев, что это не так, положили дело под сукно.
х х х
— Еще до ареста, когда шло следствие, чекист, занимавшийся моим делом, почему-то решил провести очередной допрос на конспиративной квартире. Может, другого места не нашлось, может, по иной причине, но ясно было, что квартира эта, расположенная на Тверской, уже «бывшая» и потому расшифровать ее не побоялись. Так вот зашел я там в туалетную комнату и увидел на стене небольшой листок, а на нем изречение написано. Настолько мудрое, что я его запомнил:
«Не думай!
Если думаешь — не говори!
Если думаешь и говоришь — не пиши!
Если думаешь, говоришь и пишешь — не подписывай!
Если думаешь, говоришь, пишешь и подписываешь — не удивляйся!»
Я и не удивляюсь...
материал: Александр Добровольский
