Оскаровский номинант и обладатель многих престижнейших наград. Автор искусного фильма «На краю земли», создатель сногсшибательных крошечных опусов и первого полнометражного хита из богатыриады «Алеша Попович и Тугарин Змей». Казалось бы, живи и радуйся. Но недавно Бронзит вместе с коллегами покинул стены питерского киноинститута, потому что так и не дождался нормального технического оснащения, нельзя же обманывать студентов и анимацию преподавать «на пальцах»!..
Если спросить Бронзита о фильме, над которым он сейчас работает, вздохнет устало: «Не то что делаю… мучаю. Даже не так: это кино меня мучает».
— Кто же именно и как долго тебя пытает?
— Уже три года. Двое космонавтов. Классическое рисованное кино.
— Как всегда сам рисуешь?
— Впервые решился взять художника-постановщика: хватило ума понять, что от своих полукруглых носов и выпученных глазок не убегу.
— Но ведь в твоей недавней «Любовной истории/Уборной истории» эти носы никого не смутили, даже Оскаровский комитет.
— В лав стори это еще прокатило…чудом. Здесь тоже пытался, делал эскизы. Ни черта не получалось. Зато дальше было просто: я присмотрел одаренного художника. Рома Соколов со студии «Смешарики», автор чудного фильма «Друзья». Надо было его уговорить: такие люди всегда заняты. Но он как-то проникся. И каждый его эскиз был «в десятку».
Конечно, и у меня был жестко сконструированный выписанный аниматик. На это ушло два года. Это психологическая драма. Жанр для мультипликации неподъемный. 15 минут.
— Для Бронзита — долгое кино.
— Я из 10 минут прежде почти не вылезал. Да и не очень хотелось драму делать, провались она пропадом. Когда сюжет стал разворачиваться в сценарий, я осознал: «Боже мой, я вляпался в драму!»
— Еще никогда ты не отказывался от комического. Даже твоя любовная история была мелодраматической трагикомедией.
— Конечно, я еще не сошел с ума. Как говорит Норштейн про свою «Лису и Зайца» — это психологическая драма, но с комическими элементами. И у меня они будут. Пафос надо «срезать». Больше всего люблю многокрасочную чаплинскую интонацию. Чрезмерная серьезность мультипликации — искусству условному — противопоказана. Я вроде бы нащупал этот баланс.
— В твоем кино будут диалоги?
— К счастью, я их избежал, притом что персонажи общаются. Мечтал закончить к концу года… выбиваюсь из графика.
— Движешься от анимации в сторону?
— Угадала. И меня радует, что двигаюсь куда-то за пределы профессии. В жизни столько вещей более притягательных, чем кино. Когда-то мой коллега Миша Алдашин бросил фразу, в меня запавшую: «Костя, это всего лишь кино: одним фильмом больше, одним меньше». Недавно вычитал в дневниках Бунина совет Толстого: «Пишите, пишите, если очень хочется, только помните, это никак не может быть целью жизни». Я это чувствую.
— Может, ты в игровое кино решил пойти? Есть аниматоры, рассчитывающие: вот натренируются в рисованном — и уйдут в кино «настоящее»…
— А там все те же проблемы. Лет десять назад у нас был схожий разговор с Александром Татарским, который снисходительно заметил: «Костя, трудно найти анимационного режиссера, который бы не мечтал об игровом кино».
— Автор может заявить себя на любом метраже, в любом виде искусства.
— Но чего это стоит! Вот закончу фильм… Наступит лучший день жизни. Я же вменяемый — не делаю широких жестов: «Вау! Завершаю профессиональную карьеру!» Не зарекаюсь — как пойдет. Но правильно Норштейн говорит: «Задача должна только повышаться». И я так всегда чувствовал-пытался… но тогда как же должно екнуть, зажечь… чтобы несколько лет жизни потратить на маленький фильм.
— То есть все твои проблемы не связаны с внешними обстоятельствами. Ни с цензурой, ни с финансированием. Исключительно с самим собой.
— Безусловно. И еще с профессией, пониманием ее внутреннего содержания.
Мне кажется, схожие вопросы многих гложут. Мы говорили об этом и с режиссером Игорем Ковалевым, и с культурологом Анатолием Прохоровым, и с Тицианой Лоски, 17 лет возглавлявшей главный анимационный форум «Аннеси», только что оставившей фестиваль. Она призналась мне: «Я перелистнула эту страницу». Почему? Пропал «эксайтинг» — удивление, новизна. Сидишь в темном зале, смотришь поток анимации. Вроде даже неплохой. И в какой-то момент становится скучно. Дело не в качестве кино. Просто вот здесь экран, а глазам хочется от него развернуться к жизни. Занимаясь своими «картинками», я всегда хотел взращивать в себе нечто другое. Наблюдать за миром, размышлять о нем. Кино от этого тоже другим становится.
— В этом году ты возглавил отборочную комиссию КРОКа, и программа стала сильнее, короче, внятнее. Но что в этом потоке современной мировой анимации больше всего тебя расстроило? Отсутствие мощного авторского начала, прорыва, вроде «Мадагаскара», вдохновенного путешествия, восхитившего нас несколько лет назад?
— Но это же не зависит от селекции: такие работы или случаются — или нет.
— Сейчас поразительно мало смешного кино. Это тенденция? Куда уходит смех?
— Несколько лет назад прочитал беседу Александра Татарского с драматургом Владимиром Головановым — «Цветение авторства и увядание профессионализма». Там причина всех болезней обозначена. Работа с гэгом, комедия требует реального владения профессией. Пукнуть, рыгнуть или шлепнуться в лужу — это не гэг. И авторы, интуитивно чувствуя, как сложно «держать вес», уходят от комического. Как говорил Татарский, режиссеры подкладывают тревожную музыку под тревожное, непонятно нарисованное изображение, искренне думая, что получают глубоководный саспенс. А выходит хрень. На руинах профессии процветает псевдоавторство. Опыт накопления профессиональных навыков в области кино, анимации, культуры требует колоссальных усилий. Я 25 лет сознательно отдал обучению. Это трудный путь. И это отторгает. Хочется быстрее получить результат.
— Да и фестивали любят «непонятное». Вот и Иван Максимов, снявший прозрачную историю «Длинный мост в нужную сторону», решил снова сделать нечто абсурдистское, чтобы вернуть любовь фестивальных отборщиков. Однако смех уходит не только из работ молодых, но и из твоих.
— Ха… Да, вначале я культивировал «школу комического». Мне и на экране нравилось видеть смешное. Я научился это делать, чего там греха таить. И стало тянуть к другим «землям», где я еще не копался. Другим минным полям. Интересно думать об иных, более тонких отношениях. А про молодежь я вообще мало понимаю. Хотя депрессивное кино было всегда.
— Ну а что тебя порадовало?
— Мне еще по селекции запомнился американский фильм «Дикий» — о ребенке, вскормленном волчицей и усыновленном охотником. Там есть нерв — то, за что я всегда бьюсь. С точки зрения сюжета не новая история. Но постановочная часть — потрясающая. Идеальное композиционное соотношение черного и белого в каждом кадре, блестящий ритм. Все аккумулировано живой эмоцией, хотя к финалу автор немного увлекся символизмом. Герой превращается в птицу… и улетает в лес. Чрезмерная символика — обычная болезнь молодых авторов. Но эта картина цепляет, как и деревянные Зайцы из «Белой земляники», живущие в лесу, где смерть прячется за каждым кустом.
— Критики любят говорить о кризисе искусства. Понимая беспредельность анимации, мы замечаем, что большинство авторов топчется на одном пятачке.
— Исчерпанность — проблема не анимации, конкретных авторов. Я и сам больше всего боюсь топтаться на месте. Или ходить, бряцая фестивальными медалями, надувая щеки: «У меня новый фильм!» А он изначально такой же старый, как и предыдущие. Только сюжет поменялся.
— Как говорил наш главный киноархивист Владимир Дмитриев: «Все лучшее в кинематографе было снято 50 лет назад».
— А в литературе сколько всего написано! Но я убежден, что все прорывы, новизна в искусстве творились и будут твориться масштабными личностями — Авторами, которые будут идти против течения. Но, наверное, это не я…
Лариса Малюкова
