В конкурсной программе
Это
Корреспондент «Вечерки» встретился с режиссером сразу же после премьеры фильма на фестивальном экране.
— Константин Сергеевич, довольны результатом?
— Да, доволен. Когда так долго складывается история, то радуешься, что она вообще завершена. Что удалось добежать, доползти до финала. Что удалось собрать такой актерский состав, которым я горжусь. Вообще творческий состав, включая оператора и художника. А производственная команда во главе с Андреем Сигле внесла очень многое. Поэтому все сложилось…
— У картины ведь непростой путь к экрану?
— Эта история очень давняя. Такой долгострой, чье время неожиданно пришло, когда понимаешь, что не делать нельзя… Сама жизнь заставила нас сделать фильм. Сценарий (первый вариант) был написан Павлом Финном еще тридцать лет назад. Тогда и были заложены очень ценные стилистические основы литературных образов. Уникальная работа! Два года Финн сидел в Ленинской библиотеке, изучая материал. Но все было закрыто советской цензурой. Потом началась цензура коммерческая. В 2003 году мы с Финном опубликовали сценарий в «Искусстве кино», надеясь, что он привлечет внимание. Увы… Опять нет. И только недавно Андрей Сигле принял решение рискнуть и стал нашим генеральным продюсером. Так жизнь вела…
— Вы снимали в непростых условиях…
— Да, в Белоруссии. Там очень качественные павильоны, фактура, предметы быта, подобранные художниками. Даже паровоз настоящий нашелся! Но некоторые сцены снимались в
— Максим Суханов оправдал надежды?
— Более чем. Он был единственным актером, пробовавшимся на главную роль. И мы почти сразу утвердили его. Я всегда относился к нему с огромным пиететом. Мне он был очень интересен как актер. А тут он раскрылся вблизи. И я увидел, что актерские возможности у него просто уникальные. Это глубина эмоций, которая есть в нем, так называемый культурный интеллект, который помогает ему видеть многие вещи…. Это дает третий и четвертый актерский план, который мало кому удается. Обычно идет первый сюжетный план. А у него масса ассоциаций возникает. И как ему это удается загадка. Великое актерство…
— Но его герой совершает свое экстремальное путешествие не для того, чтобы
— Понимаете, эта безнравственность присуща любому художнику. Любой художник — писатель, режиссер, композитор — хочет достигнуть высшей точки в своей профессии.
Очевидно, что высшая точка в актерской профессии — сыграть в жизни. Достичь той степени правды, выше которой нет. И он себе ставит эту планку. Но она соединяется с другой темой — потому что он заглядывает не
— А стоит ли роль человеческой жизни?
— Не знаю. А роман? А любое искусство? Это выбирает для себя художник. Может, и не стоит, конечно. Но стоит ли жизнь большой цены без главного романа, роли, симфонии? Тут обратная точка отсчета может быть. Если следовать концепции Тарковского, что фильм должен быть поступком — как и любая
— «Весь мир театр, а люди в нем актеры» — эти слова Шекспира как нельзя лучше иллюстрирует ваш фильм. А в жизнь играть не опасно — для души самого актера?
— Профессия эта опасная. Я уж не говорю, как общество реагирует — когда актеров не хоронили на общих кладбищах. Это понятно. Но все, на мой взгляд, наоборот. Актерство — очень жертвенная и гладиаторская профессия. Потому что человек на алтарь ставит свою душу. Входит незванно в чужой мир. Это всегда небезразлично своей собственной душе, чревато последствиями, психологическим ив том числе. Бывают роли, после которых актеры не могут долго сниматься и должны себя психологически восстановить. Таких примеров масса. Это так. Писатель написал книгу, роман — это его мир. Он должен от него потом отойти. Любой художник, создавая придуманный мир, часть себя оставляет в этом мире. В большей или меньшей степени. Талантливое произведение, безусловно, больше влияет на душу…
— Обычно говорят что жизнь диктует искусство. А у вас напротив, искусство меняет жизнь. Вы в это верите?
— Не знаю. Есть мистическая тайна визуализации образов. Так мы создаем факт реальности. Пусть иллюзорной. Но она существует в сознании тех, кто это видит, кто эмоционально прожил. Эта реальность становится частью биографии этих людей. И
Раньше романтические девушки даже говорили: вот прочитали эту книгу, посмотрели этот фильм — и стали другим человеком. Наивность юных лет несет за собой определенную правду. Да, бывают произведения, которые тебя меняют. На долгие годы ошеломляют. Становятся частью твоего духовного опыта. Иногда позитивного, иногда негативного.
— Сейчас, к сожалению, чаще мы видим на экране последнее…
— Об этом и говорю. Поток низкопробного визуального искусства, несущий насилие, становится частью души. Человек приходит в кинотеатр, платит деньги. И получает в душу негатив — раз, два, три… Но тут надо быть очень осторожным — можно впасть в вульгарную цензуру или в морализаторство… Но художник не имеет права этого не учитывать! Это вопрос совести души. Он должен понимать свою ответственность перед зрителем.
Да, жестокость есть и в «Андрее Рублеве." Но это великая духовная картина, поднимающая человека на вершину осмысления мира.
Важен контекст правды. Например, мы видим ужасы войны. И обретаем опыт наших отцов и дедов, которого у нас нет.
Мы становимся мудрее за счет чужого опыта. А если все делается только ради того, чтобы дразнить зрителя, вытягивать эмоции… Это в высшее степени безнравственно, на мой взгляд…
— Есть в революции некая сила, которая неотвратимо влечет?
— Всматриваться в бездну на краю — часть национального менталитета. Это так проявилось и в герое, кроме того, что он актер. Мотивация рискованная, необычная, из ряда вон… Но это присуще национальному характеру на подсознательном уровене — заглянуть в бездну, где все обречено… Чтобы понять революцию, ее кровь и зверства.
— В вашем фильме все дышит Платоновым… Этот отсыл не случаен?
— Платонов наиболее известен как выразитель этой эстетики литературных образов
— При этом в поступке героя —
— Все эти идеи Евреинова кажутся нам экстравагантными. Они были навеяны символизмом. И в этом, согласен, есть некое эстетство. Но когда понимаешь, что это эстетство над бездной… Что это единственный способ опустить туда лот, другого нет… Мне кажется, это идеи нового времени. Кстати, о Серебряном веке сказано в кино на редкость мало…
Сегодня вскрыть ту эпоху может реализм. Он дает возможность погружения в культуру…
— Константин Сергеевич, вы такие сложные картины снимаете… Верите в умного зрителя?
— Верю. Но механизм строится так. Не очень умный зритель через время становится умным. А бывает так, что и наоборот. Это такой процесс изменчивый. Вода времени течет и все меняет, всех нас. И я рассчитываю, что если зритель будет смотреть серьезное произведение искусства, он вырастет духовно.
Когда я учился в музыкальном училище, а потом в консерватории, помню, мне совсем не нравился Прокофьев. А мы его изучали. Прошли годы, и теперь я думаю — боже, мой, как он мог мне не нравиться? Каким идиотом я был! Это вопрос культурного уровня. Просто я не был готов к восприятию такой музыки.
Это вопрос воспитания. Важно не забывать, что мы зрителя воспитываем тем, что мы ему даем. И давая низкопробное искусство, мы сами себе готовим бездну…
— Но такая жуткая история страны способна оттолкнуть молодого зрителя…
— Тогда придумайте историю страны, которой не было. Красивой, как сталинский плакат. Что лучше? Пусть человек всю жизнь живет с этим обманом или узнает правду? И будет ею закален? Не знаю… Говорить неправду само по себе безнравственно. Мы же знаем, как это с детьми нехорошо…
С другой стороны, говоря о
— О чем
— О загадках русской души. Конечно, об актерстве, о тайне это великой профессии, о тайне искусства, которая вдруг в это истории соединяется с судьбой страны, с судьбой того страшного перелома в истории страны, с судьбой многих людей. Вот об этом.
В конкурсной программе
Это
Корреспондент «Вечерки» встретился с режиссером сразу же после премьеры фильма на фестивальном экране.
— Константин Сергеевич, довольны результатом?
— Да, доволен. Когда так долго складывается история, то радуешься, что она вообще завершена. Что удалось добежать, доползти до финала. Что удалось собрать такой актерский состав, которым я горжусь. Вообще творческий состав, включая оператора и художника. А производственная команда во главе с Андреем Сигле внесла очень многое. Поэтому все сложилось…
— У картины ведь непростой путь к экрану?
— Эта история очень давняя. Такой долгострой, чье время неожиданно пришло, когда понимаешь, что не делать нельзя… Сама жизнь заставила нас сделать фильм. Сценарий (первый вариант) был написан Павлом Финном еще тридцать лет назад. Тогда и были заложены очень ценные стилистические основы литературных образов. Уникальная работа! Два года Финн сидел в Ленинской библиотеке, изучая материал. Но все было закрыто советской цензурой. Потом началась цензура коммерческая. В 2003 году мы с Финном опубликовали сценарий в «Искусстве кино», надеясь, что он привлечет внимание. Увы… Опять нет. И только недавно Андрей Сигле принял решение рискнуть и стал нашим генеральным продюсером. Так жизнь вела…
— Вы снимали в непростых условиях…
— Да, в Белоруссии. Там очень качественные павильоны, фактура, предметы быта, подобранные художниками. Даже паровоз настоящий нашелся! Но некоторые сцены снимались в
— Максим Суханов оправдал надежды?
— Более чем. Он был единственным актером, пробовавшимся на главную роль. И мы почти сразу утвердили его. Я всегда относился к нему с огромным пиететом. Мне он был очень интересен как актер. А тут он раскрылся вблизи. И я увидел, что актерские возможности у него просто уникальные. Это глубина эмоций, которая есть в нем, так называемый культурный интеллект, который помогает ему видеть многие вещи…. Это дает третий и четвертый актерский план, который мало кому удается. Обычно идет первый сюжетный план. А у него масса ассоциаций возникает. И как ему это удается загадка. Великое актерство…
— Но его герой совершает свое экстремальное путешествие не для того, чтобы
— Понимаете, эта безнравственность присуща любому художнику. Любой художник — писатель, режиссер, композитор — хочет достигнуть высшей точки в своей профессии.
Очевидно, что высшая точка в актерской профессии — сыграть в жизни. Достичь той степени правды, выше которой нет. И он себе ставит эту планку. Но она соединяется с другой темой — потому что он заглядывает не
— А стоит ли роль человеческой жизни?
— Не знаю. А роман? А любое искусство? Это выбирает для себя художник. Может, и не стоит, конечно. Но стоит ли жизнь большой цены без главного романа, роли, симфонии? Тут обратная точка отсчета может быть. Если следовать концепции Тарковского, что фильм должен быть поступком — как и любая
— «Весь мир театр, а люди в нем актеры» — эти слова Шекспира как нельзя лучше иллюстрирует ваш фильм. А в жизнь играть не опасно — для души самого актера?
— Профессия эта опасная. Я уж не говорю, как общество реагирует — когда актеров не хоронили на общих кладбищах. Это понятно. Но все, на мой взгляд, наоборот. Актерство — очень жертвенная и гладиаторская профессия. Потому что человек на алтарь ставит свою душу. Входит незванно в чужой мир. Это всегда небезразлично своей собственной душе, чревато последствиями, психологическим ив том числе. Бывают роли, после которых актеры не могут долго сниматься и должны себя психологически восстановить. Таких примеров масса. Это так. Писатель написал книгу, роман — это его мир. Он должен от него потом отойти. Любой художник, создавая придуманный мир, часть себя оставляет в этом мире. В большей или меньшей степени. Талантливое произведение, безусловно, больше влияет на душу…
— Обычно говорят что жизнь диктует искусство. А у вас напротив, искусство меняет жизнь. Вы в это верите?
— Не знаю. Есть мистическая тайна визуализации образов. Так мы создаем факт реальности. Пусть иллюзорной. Но она существует в сознании тех, кто это видит, кто эмоционально прожил. Эта реальность становится частью биографии этих людей. И
Раньше романтические девушки даже говорили: вот прочитали эту книгу, посмотрели этот фильм — и стали другим человеком. Наивность юных лет несет за собой определенную правду. Да, бывают произведения, которые тебя меняют. На долгие годы ошеломляют. Становятся частью твоего духовного опыта. Иногда позитивного, иногда негативного.
— Сейчас, к сожалению, чаще мы видим на экране последнее…
— Об этом и говорю. Поток низкопробного визуального искусства, несущий насилие, становится частью души. Человек приходит в кинотеатр, платит деньги. И получает в душу негатив — раз, два, три… Но тут надо быть очень осторожным — можно впасть в вульгарную цензуру или в морализаторство… Но художник не имеет права этого не учитывать! Это вопрос совести души. Он должен понимать свою ответственность перед зрителем.
Да, жестокость есть и в «Андрее Рублеве." Но это великая духовная картина, поднимающая человека на вершину осмысления мира.
Важен контекст правды. Например, мы видим ужасы войны. И обретаем опыт наших отцов и дедов, которого у нас нет.
Мы становимся мудрее за счет чужого опыта. А если все делается только ради того, чтобы дразнить зрителя, вытягивать эмоции… Это в высшее степени безнравственно, на мой взгляд…
— Есть в революции некая сила, которая неотвратимо влечет?
— Всматриваться в бездну на краю — часть национального менталитета. Это так проявилось и в герое, кроме того, что он актер. Мотивация рискованная, необычная, из ряда вон… Но это присуще национальному характеру на подсознательном уровене — заглянуть в бездну, где все обречено… Чтобы понять революцию, ее кровь и зверства.
— В вашем фильме все дышит Платоновым… Этот отсыл не случаен?
— Платонов наиболее известен как выразитель этой эстетики литературных образов
— При этом в поступке героя —
— Все эти идеи Евреинова кажутся нам экстравагантными. Они были навеяны символизмом. И в этом, согласен, есть некое эстетство. Но когда понимаешь, что это эстетство над бездной… Что это единственный способ опустить туда лот, другого нет… Мне кажется, это идеи нового времени. Кстати, о Серебряном веке сказано в кино на редкость мало…
Сегодня вскрыть ту эпоху может реализм. Он дает возможность погружения в культуру…
— Константин Сергеевич, вы такие сложные картины снимаете… Верите в умного зрителя?
— Верю. Но механизм строится так. Не очень умный зритель через время становится умным. А бывает так, что и наоборот. Это такой процесс изменчивый. Вода времени течет и все меняет, всех нас. И я рассчитываю, что если зритель будет смотреть серьезное произведение искусства, он вырастет духовно.
Когда я учился в музыкальном училище, а потом в консерватории, помню, мне совсем не нравился Прокофьев. А мы его изучали. Прошли годы, и теперь я думаю — боже, мой, как он мог мне не нравиться? Каким идиотом я был! Это вопрос культурного уровня. Просто я не был готов к восприятию такой музыки.
Это вопрос воспитания. Важно не забывать, что мы зрителя воспитываем тем, что мы ему даем. И давая низкопробное искусство, мы сами себе готовим бездну…
— Но такая жуткая история страны способна оттолкнуть молодого зрителя…
— Тогда придумайте историю страны, которой не было. Красивой, как сталинский плакат. Что лучше? Пусть человек всю жизнь живет с этим обманом или узнает правду? И будет ею закален? Не знаю… Говорить неправду само по себе безнравственно. Мы же знаем, как это с детьми нехорошо…
С другой стороны, говоря о
— О чем
— О загадках русской души. Конечно, об актерстве, о тайне это великой профессии, о тайне искусства, которая вдруг в это истории соединяется с судьбой страны, с судьбой того страшного перелома в истории страны, с судьбой многих людей. Вот об этом.
