Понятно, что людям всегда приходилось работать. Но также понятно, что, во-первых, не всем одинаково много, а во-вторых, что и к самой работе люди не всегда относились одинаково. Это сейчас «праздность» — скорее, ругательство. Но так было не всегда. А точнее, почти всегда было по-другому.
Греция. Праздность создает политику
Сократ говорил ученикам, что никакой труд не является позором, а позорна леность. Однако эти предельно банальные для нас слова современники воспринимали как дичь, крамолу и «внушение рабского образа мысли».
Греки вообще к труду относились довольно презрительно, и вся логика их жизни и представлений о мире строилась на основании формулы «работают рабы».
Собственно, сама необходимость трудиться — результат мести богов Прометею, который так увлекся людьми, что едва не сделал их равными богам. Гесиод выводит происхождение труда прямо из ящика Пандоры (где хранились, согласно мифам, все мыслимые беды).
Идеалом же для свободного человека у греков была праздность. Не лень, а именно праздность. То есть отсутствие необходимости трудиться ради пропитания и обеспечения жизни. Объясняя идеал жизни, Аристотель пишет: «В величавом соединяется деятельность души и праздность жизни». По Аристотелю рабы — те, кто природой предрасположены к труду (потому рабство естественно и справедливо), а свободные люди природой расположены к занятиям политическим, к обустройству жизни города и взаимоотношений его с соседями и миром.
Впрочем, работали в Греции, конечно, не только рабы. Работали женщины — делали домашние дела, следили за рабами. Работали ремесленники — это часто был довольно напряженный труд. Были торговцы, которые торговали на рынке, или предпринимали экспедиции за товаром. Но в социальной иерархии они занимали место по мере уменьшения непосредственно вложенного физического труда. Женщины ниже ремесленников, ремесленники ниже торговцев. Таким отношением к труду объясняется, например, странный для нас факт — гетеры в социальной иерархии стояли выше замужних женщин.
Рим. Праздность создает человечность
В Риме изначально к труду относились с большим, чем в Греции, уважением. Рим начинался как маленькая, небогатая земледельческая республика, а потому среди трех занятий, которые считались достойными свободного гражданина были: война, участие в делах общины (политика по Аристотелю) и возделывание полей. Однако Рим стремительно разрастался и богател. И сделался огромной державой, властвующая надо всем Средиземноморьем. Война стала делом профессиональных солдат, поля обрабатывали пленные рабы, и только у крайне ограниченного числа граждан остался доступ к политике.
Таким образом в Риме I века до н. э. образуется феномен чистой праздности (otium), которой не знали греки. Появились люди, не просто избавленные от необходимости труда для обеспечения жизни, а вообще не занятые каким-либо общественным трудом. Все это порождает новую культуру развлечений, увлечений и всего такого прочего. То есть деятельность, направленную на наиболее полную реализацию досуга. Впрочем, как замечает М. Л. Гаспаров, именно этот вид праздности создает пространство человеческого общения. Пространство где люди выступают не от лица полиса (общины), не как представители какой-то профессиональной группы со своими интересами, а буквально как люди. Собственно, то, что мы сегодня называем человечностью, и образовалось из этой самой новой праздности римлян в I веке до н. э.
Святой Франциск. Как проповедь праздности победила мрачное средневековье
Средневековый мир, как известно, делился на тех, кто работает — крестьян, тех, кто молится — священников и монахов, и тех, кто воюет — феодальную знать. Никакого идеала праздности не было. Впрочем, как и пафоса труда. Скорее, наоборот: те, кто трудится, рай и райское блаженство воспринимали в первую очередь как место, где не надо будет работать. Впрочем, иногда люди не дожидались рая, и устраивали что-то типа массовых восстаний (то есть примыкали к радикальным религиозным движениям), и на какое-то время выстраивали жизнь на основании базового христианского идеала, как он им представлялся — на отсутствии работы. А чтобы реализовать этот идеал, им приходилось грабить и убивать.
Мысль о том, что христианский идеал не предполагает хозяйственную деятельность в монастыре или епископских землях, а едва ли не прямо заповедует праздность, пришла в голову сыну торговца шелком из города Ассизы Франческо Бернардоне. Его идея была предельно простой: чтобы служить Христу, чтобы реализовать то, что сказано в Новом Завете, вовсе не надо монастырских стен, отрешенности от мира. Совсем наоборот, нужна праздность — деятельная, радостная, вдохновленная. Ничего не иметь, ничего не зарабатывать, Просто ходить и рассказывать людям о Новом завете, о радости божественного мира вокруг, о великом чуде и могучей силе, дарованной нам Иисусом, — о силе добра. Разговаривать с людьми. Слушать их. Молится за них. Заступаться за них.
И люди откликнулись. Они оторвали взгляд от земли и увидели небо. Не мрачное и грозящее, а живое, полное сочувствия и понимания. Свет Нового Завета.
В общем, проповедь Франциска Ассизского и его последователей действительно изменила мир. Мрачное средневековье закончилось.
Протестантизм наносит ответный удар.
Реформация с ее идеей предопределенного спасения загнала собственных адептов в угол. Представьте себе: вы веруете в то, что ваше спасение вообще никак не находится в вашей власти, любые ваши действия спасти вас никак не могут, зато легко могут погубить. Даже зацепиться не за что.
Впрочем, зацепка как раз нашлась. Мы уже писали, а точнее ссылались на Макса Вебера, когда рассказывали, как дотошные протестанты вычитали из Книги Премудрости Иисуса, сына Сирахова фразу «любое занятие богоугодно» и восприняли ее как руководство к действию. Итак. Чтение Библии богоугодно, размышления над Библией богоугодны — это понятно, но также богоугоден труд. Остальное — пагуба. Работать и зарабатывать — по сути дела единственное, на что человек может направлять свои волю и усилия. А следовательно, праздность становится едва ли не самым тяжким грехом.
Впервые в истории человечества была сформулирована жесткая доктрина, которая придавала работе высшую ценность. И эта доктрина стремительно распространялась вместе с самим протестантизмом.
Дело, начатое протестантизмом, довершил марксизм. Маркс (ну и Энгельс, разумеется) всю свою стройную научную теорию построил на логике развития от труда. То есть, и сам человек получился из труда (произошел от обезьяны в результате создания и совершенствования орудий труда), и развитие общества полностью зависит от производственных отношений. И вообще все крутится вокруг труда и тех, кто присваивает его результаты. Понятно, что в концепции Маркса труд — это всегда хорошо и прогрессивно, а праздность — плохо и вообще отвратительно. В общем, даже когда победят силы добра (то есть пролетариат), труд все равно будет главным мерилом ценностей.
Научный пафос Маркса не сильно отличается от религиозного пафоса протестантизм. Вместе они и превратили необходимость трудиться в самоочевидный этический императив.
Андрей Громов
