“Вы лечиться или учиться?” — интересуется вахтер Московского стоматологического института. “Журналистка я”, — отвечает самый трусливый по части стоматологов корр. “МК”. “Вы к профессору Дойникову! — радостно угадывает вахтер. — Пишите-пишите! Он у нас легенда!” Потом было воплощение детского кошмара: заходишь в лифт, а там — больничные ароматы и добрый десяток зубодеров. Зато уже через пару минут последовало солидное вознаграждение: дверь открыл легендарный кремлевский дантист. С 1953 по 1984 год Дойников был главным стоматологом знаменитого 4-го управления Минздрава СССР, лечил зубы всей партийно-правительственной элите. Именно он придумал стоматологический символ СССР — зубной порошок “Особый”, а всего на его счету более тридцати изобретений. Врач, профессор, педагог, доктор медицинских наук и прочее-прочее. В этом году ему исполнится 85.
— Алексей Иванович, чем же элитные зубы отличаются от зубов простых смертных?
— Мои пациенты следили за здоровьем очень аккуратно и не могли допустить, чтобы в зубе появилась дырка. Хотя не могу сказать, что у всех все замечательно складывалось. У пациента Берии, например, была болезнь, не зависящая от врача. И я при всем желании не мог сделать состояние его зубов идеальным. Лаврентий Палыч страдал пародонтозом — это когда зубы постепенно расшатываются и выпадают. Причины пародонтоза наследственные, и полностью остановить процесс нельзя.
Больше таких пациентов припомнить вроде бы и не могу. Разве что Тито. У него тоже была тенденция к расшатыванию зубов. Да, вот про Микояна забыл. Он сравнительно рано потерял все свои зубы и носил полный протез. Анастас Иванович был невероятно положительным и культурным в обращении с врачом человеком. И он тщательно следил за зубами, но болезнь, увы, победила. У Сталина же к концу жизни осталось только три своих зуба.
Кстати, никто и не догадывался о том, что у некоторых первых лиц государства полные протезы — настолько качественно они были выполнены. У Подгорного, к слову, своих зубов тоже не было.
Основной фактор сохранения зубов — это питание, разнообразное, своевременное и полноценное. С этим у “первых” проблем, конечно, не возникало. Особенно хорошие зубы были у Молотова: он был одним из моих самых любимых пациентов. Умер в девяносто с лишним лет — и у него сохранились все свои зубы! Молотов обычно приходил на прием ночью и часто засыпал прямо в спецкресле. Будить наркома запрещала охрана, но в этом и не было необходимости: он просыпался сам через пятнадцать минут. И так — почти каждый раз.
— Слышала, что своей “фикцией” Брежнев был обязан дантистам…
— Крайне много кривотолков почему-то ходит о зубах именно Брежнева. Так вот что я вам скажу: у Леонида Ильича все зубы были своими. А косноязычие, которое у него появилось под конец жизни, — это результат частичного паралича языка. Он же перенес два небольших инсульта и пару инфарктов. Ему пытались помочь, даже логопеда приглашали, но безрезультатно. Мы привыкли представлять Леонида Ильича капризным, странным, больного вида человеком. И мало кто вспоминает о том, что помимо такого рода “особенностей” у него имелись и другие: Брежнев ведь был и необычайно эрудированным человеком, мог в три часа ночи читать всего Есенина наизусть...
— Но в последние годы Леонид Ильич вообще был малоадекватен. Вы это замечали?
— Все замечали. Кстати, Брежнев очень следил за собой, и появившееся из-за парализации кончика языка косноязычие его очень угнетало.
— Вы лечили только рулевых или всю их родню скопом?
— Помимо первых лиц партии я принимал и “прикрепленных” членов их семей. Каганович значился на обслуживании с женой, Молотов — тоже с женой, Брежневы — все, Хрущевы — все. Однажды на прием пришла Жемчужина, жена моего любимого пациента Молотова, — капризная, надо заметить, женщина. Подошла к шкафу и так пальчиком по нему провела — пыль искала. Не нашла!..
— Расскажите про Галину Леонидовну Брежневу.
— Про Галю можно говорить много. Помимо того что она была дамой любвеобильной, Галя отличалась хорошим воспитанием и начитанностью. Кроме того, она была очень экстравагантной. С ней у меня такая история связана. Начало 60-х, 8 Марта. Снежок идет. Температура на улице — пять градусов мороза. Приходит Галя — в босоножках, без носков, юбочка короткая. И потом, кофточка такая, что видно: никакого бюстгальтера под ней нет. Я не выдержал:
— Галя! Холодно же! В мороз — босоножки…
— Алексей Иванович, отсталый вы человек, — засмеялась дочь Брежнева. — Сейчас не только не носят носки — сейчас и лифчики, и трусики не носят!
Поднимает юбку — и… действительно ничего. Этот эпизод — это ее мода и типичный для Гали поступок. И в то же время она была очень целеустремленной и собранной. Зубы у Гали были отличными, как и у Леонида Ильича. Беда в той семье была не из области стоматологии: брат Брежнева “употреблял”, сын очень пил, сам Леонид Ильич — одно время тоже, Галя злоупотребляла… Сейчас про нее много пишут и говорят, накручивают всякое. Она, конечно, была необычной, но и лишнего не стоит ей приписывать.
— Чем отличалось лечение высокопоставленных больных от всех остальных?
— Стоматологический кабинет для членов Политбюро располагался в Кремле, рядом с Оружейной палатой, до 1956 года. Потом его перенесли на улицу Грановского, недалеко от дома, где жила наша элита. Врач всегда должен был приходить раньше и дожидаться пациента. А когда тот придет — дело его. Иногда ожидание затягивалось на три часа. Дисциплина была железной. Как-то поехал в командировку в Германию, готовил доклад для международного конгресса. Вдруг — телеграмма из Москвы: “За вами отправлена машина. Рейсовый самолет готов”. У Брежнева внезапно зубы разболелись...
Особенностей лечения этих больных не было, если не считать внутреннего большого страха.
1953 год — дело “врачей-вредителей”, если вы знаете. Стоматологов среди них не было, но именно тогда меня впервые пригласили лечить Кагановича. Я отказался, потому что было очень страшно. Пригрозили Магаданом. Ковригина, министр здравоохранения, сказала мне: “Алексей Иванович, ради бога, не отказывайтесь. Идите и помогите там, потому что, если вы скажете “нет”, вам будет неприятность, но кроме вас неприятности будут у многих, в том числе и у меня. Если вы пойдете и ошибетесь — вас накажут одного. Подумайте об остальных”. Хотя, мне кажется, им было абсолютно все равно, соглашусь я или нет: к ночи пришла машина со штатским сопровождающим, и меня повезли к пациенту Кагановичу.
Пришел он часа в три ночи.
— Кто здесь врач?
— Я, — ответил я.
— Вы?! Такой молодой… Я вам не доверяю.
Стою молчу. Каганович собирается уходить. Значит, завтра, размышляю, мне надо собираться в Магадан…
— Я доцент стоматологического института.
— Ладно. Я к вам завтра жену пришлю — у нее тоже зубы больные. А там посмотрим.
На следующий день, точнее, ночью, пришла жена Кагановича. Начали лечение — и она, видимо, осталась довольна. Потому что на третий день явился сам Каганович.
Смотрю — у него шесть стальных коронок. У меня глаза на лоб. Чтоб у такого человека — и сталь стояла?! Самые лучшие материалы, которые только можно было себе представить, для первых лиц всегда имелись в наличии. Под коронками зубы совершенно разрушены, потому что работа сделана много лет назад...
— Лазарь Моисеевич, надо коронки снимать, зубы лечить. На все, что останется, — а я думаю, останется все, — поспешно добавил я, — поставим новые.
— Не рассказывайте мне! Что нужно, то и делайте!
Беру бор, но коронки не поддаются. Мучаюсь-мучаюсь, Каганович видит, что у меня что-то не выходит.
— Доцент, ты платину когда-нибудь видел?.. — саркастически поинтересовался Лазарь Моисеевич.
Чистейшая! А я платину действительно никогда до этого не видел. С большим трудом снял коронки. Лечение Кагановича прошло успешно, но после той первой ночи жена заметила у меня седые волосы...
— А ваши пациенты всегда послушно реагировали на ваши предложения относительно лечения?
— Однажды я сказал Хрущеву, что шестой нижний у него имеет слишком острые края. Может, обточить? “Не надо, у генсека должны быть острые зубы!” — ответил Никита Сергеевич. Георгию Константиновичу Жукову пришлось рвать коренной, я предложил ему наркоз, но он только отмахнулся: “Рви так!”
Мои пациенты — Молотов, Фурцева, Жуков, Шелепин, Шепилов — люди чрезвычайно высокой культуры. Бывает, домохозяйку принимаешь — больше капризов и неприятностей. У “власти” прихотей не так много случалось. Немножко капризничал Гришин, Каганович — этот не немножко, а основательно… А вот с моей стороны ответственность колоссальная и внутренний трепет такой, что не приведи бог! Валентину Терешкову я принимал много раз. Но при первой встрече она мне так и сказала: “Алексей Иванович, имейте в виду: я женщина смелая, но вас я очень боюсь и боли не терплю!” Давно не видел ее, но тогда первая женщина-космонавт была необыкновенно симпатичной.
— Признайтесь, на подарки благодарные пациенты не скупились?
— Подарки допускались, естественно, только тогда, когда они сами изъявляли такое желание. Часы дарили многие. Галя Брежнева как-то подарила красивую маленькую необычную вазочку. А Валя Терешкова узнала, что я собираю почтовые марки, и преподнесла мне полную подборку серии “Космос”.
— Подписку о неразглашении их “болячек” давали?
— Когда меня принимали на работу, очень долго проверяли. Никаких расписок тогда не было, но органы надзора (бывшее 9-е управление КГБ этим занималось) требовали строго: первое — тщательно документировать все в истории болезни, второе — абсолютно никому нельзя рассказывать о том, кого и как вы лечили. “Имейте в виду, при первом же сигнале о том, что вы поделились информацией хотя бы с женой, мы будем знать. Везде, где вы проводите свое время, есть наши люди! Во время работы можно разговаривать с пациентами, если инициатива исходит от них, но ни в коем случае нельзя ничего просить”. Можно ведь было бы заикнуться о квартире, машине, поездке куда-нибудь, мебели…
— Вам нравилась ваша работа?
— И по линии министерства, и по линии 4-го управления я постоянно ездил. Тщательно изучил стоматологию в двадцати странах. Я всегда знал о новых материалах, оборудовании, сервисе.
— Вы принимали участие в экспертизе останков семьи последнего российского императора. Казалось бы, такое ответственное дело, но даже тут мы не смогли обойтись без скандала!
— Да. Экспертиза останков проходила в Лондоне, в Америке и Ленинграде.
Помните, ведь даже Алексий не приехал на похороны. Невиданное дело: хоронят царя, а патриарх не присутствует. Наследники там все переругались, кто-то верил, что останки принадлежат Романовым, другие говорили, что семью сожгли, поэтому это не те останки... Похороны получились какими-то кощунственными. Хотя повода к тому никакого не было. Согласно нашей экспертизе останки всей семьи, за исключением маленького царевича, были обнаружены. То есть четыре дочери Николая II (а не три, как утверждала английская экспертиза), дневная девушка Демидова, лакей Трупп и доктор Боткин были найдены под Екатеринбургом, близ Ганиной ямы. Доказательств тому только по нашей линии — достаточно.
В 1952 году я познакомился с Аполлоном Павловичем Урушадзе, графом и заведующим кафедрой хирургической стоматологии института в Тбилиси. Он оказывал помощь (а не услуги, как теперь говорят) по лечению зубов и протезированию Николаю II. В частности, Урушадзе рассказал, как долго лечил периодонтит 4-го зуба, как восстанавливал нижний клык царя штифтовым зубом. Николаю Романову делали штифт из платины. И именно в четвертом правом обнаружился платиновый штифт во время экспертизы! Врачевал Аполлон Павлович и Анну Демидову — делал ей мостовидный протез из золота — коронки по кольцу с литой жевательной поверхностью по самой совершенной тогда в Европе методике.
— Вы сказали о всех княжнах, а как же красивая версия о том, что Анастасия могла спастись?
— Я не верю слухам, я верю зубам! Останки дочерей императора неоспоримы. Лучше всего сохранились все четыре кости нижней челюсти. На всех прослеживается четкая тенденция к задержке прорезывания 8-х зубов. Все они необычайно сходной формы, разница только в величине из-за разницы в возрасте. Останки Александры Федоровны тоже соответствуют всем описаниям. Поэтому я на все сто уверен, что в родовой усыпальнице — Петропавловском соборе — похоронена царская семья.
— За исключением наследника…
— Когда в шахте нашли останки и начали всевозможные проверки, оказалось, что два зуба, обнаруженные там, не принадлежат ни одной из княжон, ни их родителям, ни прислуге. Сначала их приписали Алеше. Но это не так. У зубов нет имен и фамилий, но у них есть возраст. Одному найденному зубу — лет 18—19, а другому — 11. Это мы доказали. А царевичу тогда исполнилось 14.
Кстати, наследника там и не могло быть. Об этом мне в 1952 году рассказал очевидец тех ужасных событий. Меня пригласили в Свердловск читать лекции. В первых рядах всегда сидела очень симпатичная студентка. Она постоянно улыбалась и даже немножко строила глазки. Когда лекции закончились и я принял у них экзамен, Ирина, так звали ту студентку, подарила мне букет от всего курса и сказала: “Вы, очевидно, любознательный человек. Я хотела бы пригласить вас в гости”. А я тогда уже в Кремле работал и, конечно же, знал, что оттуда следят за каждым моим шагом. Так вот дедушка молодого доктора Ирины, земский врач, присутствовал при расстреле царской семьи и рассказал мне подробности. После кровавой бойни в подвале Ипатьевского дома трупы упаковали в рогожные кули и повезли. Внезапно куль с Алешей зашевелился и по нему выстрелили. Но через какое-то время он снова подал признаки жизни, куль скинули с подводы и добивали царевича уже на земле. Остальных же Романовых везли к шахте, не останавливаясь. Труп расстрелянного мальчика скинули с моста в реку, а на этом самом месте на берегу оставили большой красивый камень из уральского родонита.
Когда я приехал в Москву, конечно же, молчал о том, что узнал. Но однажды не выдержал и поделился историей, рассказанной мне земским врачом, с одним очень хорошим моим пациентом — руководителем КГБ Александром Николаевичем Шелепиным. “Алеша, мерзавец, — сказал он тогда. — Если ты кому-нибудь еще об этом расскажешь, тебя завтра расстреляют!” Но дня через три я рассказал об этом Шепилову, главному редактору “Правды”. Тот мне тоже посоветовал молчать. С 1953 года я никому не говорил о том, что узнал в Свердловске.
— Алексей Иванович, вы о своих пациентах вспоминаете политкорректно, а о некоторых и с нескрываемой симпатией. А ведь некоторые их них принесли много горя нашей стране…
— Это мое субъективное мнение. Объективно я могу говорить только об их зубах!
...Он уже сильно опаздывает — помимо стоматологии, еще восемь общественных, как говорит сам Дойников, нагрузок. Не шутка ведь. Но находит пару минут подать даме шубку. Хорошему тону, по словам Алексея Ивановича, он учился у Тито. И это еще один штрих к портрету знаменитого кремлевского стоматолога.
