Премьерный спектакль Романа Виктюка «Крылья из пепла» - это драма о запретной любви, главный дуэт в которой сыграли ведущий актер театра Игорь Неведров и Анна Нахапетова. Сюжет пьесы - любовь между единокровными братом и сестрой – табу, посягать на которое никто не решался. Виктюк же увидел в нем драму любви, за которую пришлось заплатить жизнью.
- Роман Григорьевич, пьеса пролежала 400 лет. Для вас такая любовь – не табу? Почему Вы поставили это?
- Потому что герои молили о том, чтобы их поняли, 400 лет! Пьеса была написана современником Шекспира, его имя - Джон Форд. Эта пьеса - код, зашифрованное письмо. Оно было отправлено свыше и ждало, пока кто-нибудь на планете услышит тревогу обращения. Тот, кто сможет прочесть этот шифр. Это может восприниматься как табу и не как табу, как запрет и как заклинание, как напоминание о любви и как мольба, - все есть в этом шифре. И расшифровать его может только энергия, которая соответствует энергии автора, который закодировал эту тему. Пьеса называется «Жаль, что она шлюха». И кто-то слышит это буквально. Ждет комедии, глупости, фарса. А фарс не в пьесе, он в жизни. Эти шлюхи сейчас везде.
- По поводу кода. Вы своих авторов чувствуете?
- Конечно.
- Сразу?
- Моментально.
- Когда вы впервые встретили своего автора?
- Во Львове. Это была пьеса драматургессы из Москвы, Ларисы Инсаровой. Пьеса называлась «Все это не так просто». Это была ее первая пьеса. Сюжет: десятиклассник заключает пари со своими одноклассниками, что он влюбит в себя девятиклассницу, и та сойдет с ума. От любви. А он ее не любит. Я понял по первым же строчкам этой пьесы, что буду ее ставить. Там начинался этот колдовской шабаш, потому что там, где расчет, где нет любви, а есть ее имитация, всегда есть нечистота. А есть черная сила. И победить ее можно только чистотой. Все участники сговора хохотали и ждали победы. А победила она. Потому что на ее стороне был свет, была любовь.
Это был непростой год в моей жизни. Была цензура мощная. Меня окружили все эти пожилые работницы райкомов, отвечающие за воспитание молодежи. «Как вы могли решить такое ставить? Как дети вообще могли вступить друг с другом в отношения, ведь у нас раздельное обучение?!» Тогда было раздельное обучение. Я руководил львовским театром во Дворце пионеров. Это был мой первый театр после окончания ГИТИСа. У меня занимались замечательные, талантливейшие ребята, из разных школ города. Набор был фантастический! Они так умели меня слышать! Эта пьеса была для них музыкой утверждения любви, и на всю жизнь они этот урок вынесли. Я поставил это вначале в пионерском театре, а потом перенес на сцену львовского театра юного зрителя и соединил моих детей с артистами театра юного зрителя. И вот эти дряхлые мозгами и душой люди пришли проверять мой спектакль. Люди, которым вообще нельзя было подходить к детям, они не понимали их совершенно. И, думаю, они ушли из жизни, так и не поняв, какое поколение пришло в жизнь. А дети, которые играли главные роли, были - огонь, который сметал их метод понимания жизни, огонь, который они не понимали совершенно! И дети залезли под сцену и слушали это собрание священной инквизиции. И даже записывали обсуждение карандашами в тетрадь. Потому что детей они участвовать в обсуждении пьесы не пустили, им просто не дали право голоса.
И вот эти дряхлые люди с мертвым мозгом распинали меня, распинали, и тут попросили право голоса две дамы. Одна – лучший преподаватель русского языка и литературы львовской школы Юдифь Львовна Львова, я ее запомнил и потом дружил с ней. Она была человеком понимающим, чувствующим, и она кричала этой комиссии: «Вернитесь в детство! Стыдно быть ханжами! Эта пьеса о торжестве любви! Ведь побеждает девочка, побеждает любовь и чистота!» Второй моей защитницей была театральный критик Светлана Рябокобыленко, которая написала статью в главную львовскую газету. И вот две эти женщины бросились на этот костер невежества. И они сказали: не мешайте ему. И дети в конце не выдержали, нашли какой-то ход и просто вышли из-под земли, выползли буквально на сцену. И стали просить не уничтожать спектакль, дать ему шанс быть увиденным. А ханжи кричали: «В школе не может быть никакой любви! У вас раздельное обучение!» Вот с этого началась моя жизнь. Все это не так просто.
- Все эти ханжеские типы ушли сегодня?
- Куда они могут уйти? Все типы людей вечны. И священник, который освящает союз без любви. И учительница, которая может назвать ханжей ханжами. И критик, который единственный найдет силы сказать слово в защиту. Героя, десятиклассника, играл мальчик, который очень рано ушел. Он был очень похож на Игоря Неведрова, который играет подобного ему героя в премьере. И который пришел ко мне двадцать лет назад.
- Бог посылает Вам Ваших?
- Конечно. Какая ты наивная! А по-другому и быть не может. Игорь учился в ГИТИСе на курсе Любимова. И Любимов понял, что это мой ученик, и отправил его ко мне. И из театра Любимова пришла и эта английская пьеса. Один из переводчиков пьесы - Виктор Шуликовский – актер Театра на Таганке. Они перевели ее вместе с Дмитрием Креминским. Игорь Неведров прочел пьесу, она попала ко мне. И пригласили переводчиков на премьеру. Что с ними было! Ведь они были первыми, кто этот код принял. А потом они не знали, как его отправить туда, ввысь, чтобы кто-то его услышал и поставил. Я во все это верю. В этот поток космической энергии, которая прозрачно просвечивает человека, освобождая организм его от всех наслоений. И открывает душу ввысь. Невероятно, но это правда. Когда на спектакль пришла великая актриса Татьяна Доронина, она сказала: «Я потрясена. Это лучшее, что было когда-либо. Там есть такая высота, такая чистота!» И она смотрела на Игоря, как на чудо, такая в ней была видна мечта о подобном артисте. Она – одна из немногих сегодня, кто чувствует миссию театра. Она спектакль по пьесе Радзинского «Старая актриса на роль жены Достоевского», который я с ней поставил, играет 30 лет. Как молитву о спасении. Она говорит: «Если я не сыграю этот спектакль, я не знаю, как существовать. Все теряет смысл». И я верю. Потому что там - Достоевский. Там заложены и высоты, и глубина.
- Сейчас я вспомнила, как мы познакомились с вами 11 лет назад, в ТЮЗе, и мы так же громко говорили, потому, что шел спектакль, и трансляция, как и сейчас, перекрывала наши голоса… Была премьера «Последней любви Дон Жуана», и Вы говорили, что самое важное - это умение видеть впереди только свет... У вас не ушла эта устремленность?
- Ни в коем случае! Что бы ни было, должен быть свет. Всегда.
-Но как его можно сохранить?
- Вот видишь фотографию на стене моего кабинета? Это - мои папа и мама. Это были люди невероятные. Мама в шляпке, как у Марлен Дитрих. Меня тогда еще не было. Это только начало их любви. Свадебное фото. Они помогают мне сохранить свет.
- Вот еще вспомнилось. Это было в конце девяностых. Я пошла на спектакль Петра Фоменко, в какой-то ДК. У него, как и у Вас, не было своей крыши. Я рано пришла, стояла на задворках этого ДК, а рядом курил Фоменко. У него был вид внутренне бездомного человека. Почему в главном городе огромной страны не было дома для труппы двух великих режиссеров - Фоменко и Виктюка? Почему в 2002м выгонят из театра Васильева, вынуждая его бежать из страны? Скажите, наша театральная общественность просила за вас, хлопотала, чтобы вы прекратили мыкаться по углам чужих театров? Ваши братья по цеху что-то предпринимали, чтобы помочь?
- Ни-че-го! Зачем? У них другие цели. Они зарабатывают деньги. Придумывают что-то публике на потребу. Шутки, которые не прилично даже повторить. Животный смех. Когда человек не очищается, а загружает свою грязь. Как он приходит на спектакль, весь наполненный г…ном, так с этим г…ном и уходит. Потому что потребности очиститься от фекалий нет. К сожалению. Сейчас все делается для того, чтобы привести театр к развлекательной структуре. Чтобы только веселить. Тогда легче управлять.
- Но есть же, есть старые театры с традициями…
- Пойди туда! Пойди сейчас! О чем тут говорить?!
- Вы человек с большим даром предвидения. В спектакле «Давай займемся сексом» звучат лагерные песни. Возможно возвращение лагерей?
- Все уже есть. У нас прокуроры занимаются религиозными проблемами. В каком-то городе, недалеко от Москвы на Пасху, когда было холодно и сильный ветер, молодые ребята, чтобы не замерзнуть, попросились в церковь и начали пробовать акробатические упражнения, которые они учили в школе. Чтобы согреться. Ими занимается прокуратура. Почему? У нас церковь отделена от государства. Какое отношение имеет к этому всему прокуратура? И она детей отправляет в суд. За что? За то, что они пытались согреться? Это невероятно. Но это правда сегодняшних дней.
- На недавнем митинге против коррупции забирали детей. Школьников...
- Они душой кричали о правде. Слепые котята. Которые еле-еле открыли глаза. И вдруг захотели об этом сказать. И вышли на улицу А ты говоришь: «Возможно ли возвращение?» Это уже есть. Мы существуем среди этого.
- У меня есть тема, может быть, она покажется вам совсем зловещей. Но даже Меркель сейчас просила Путина с этим разобраться.
-Ты понимаешь, что это бесполезно? Не только она просит. Свои просят.
-Все началось с того, что в начале апреля «Новая газета» дала два материала о пытках гомосексуалов в чеченских тюрьмах. После этого лидер чеченского народа сказал, что этого нет.
- Все это есть.
- Если это "норма жизни", то мы живем в романе Стругацких «Трудно быть богом».
- Стругацкие все это предвидели.
- Ох, Роман Григорьевич, давайте уж лучше о творчестве. Что сейчас репетируете?
- Пьесу одного американца, который живет в Огайо. Он никогда не был в России. Он написал пьесу о Мандельштаме. В пьесе действует также его жена, Пастернак, жена Пастернака и Сталин. Сталин ведет с поэтами провокационные диалоги. Он такой хороший. Он такой правдивый. Он так хочет им помочь. И тут же убивает. И эту пьесу написал человек, который никогда не был в России.
- «Большое видится на расстоянии».
- Нет! Свыше! Это энергия душ пришла к автору пьесы через то самое главное вместилище всего. Там, в пьесе, такая точность диалогов! Как будто он жил в то время здесь. Этот человечек знает все о нашей земле. Клянусь тебе: все эти люди, уходя из этой земли, отправили те коды, не ожидая, что их кто-то услышит. И он их услышал. Мы сейчас начнем репетировать.
- Нужно быть фатально бесстрашным человеком, чтобы читать «…Что не казнь у него, то малина», публично.
- Мандельштам был ребенок.
- И гений.
- Ребенок - всегда гений...
Интервью вела Веста Боровикова
