«Кто не любит своих героев – полюбит чужих»

С какими трудностями приходится встречаться подросткам? Как найти взаимопонимание? Многое ли поменялось в нашей жизни и что нужно сберечь? Об этом мы беседуем с писателем Эдуардом ВЕРКИНЫМ.

Где бы он ни жил — в Воркуте, как раньше, или в Иванове, как сейчас, — его книги всегда о реальной жизни.

— О детях сейчас нередко услышишь: «Они другие». Так ли это? Другие ли у них потребности — культурные, литературные?

— Каких-то качественных отличий не вижу. Скажем так: они другие в реакциях на внешние раздражители. В моё время подросток на замечание, сделанное в автобусе, просто промолчал бы, а сейчас может и послать. «По умолчанию» взрослый для них уже не авторитет. Юношеский максимализм слабо сдерживается, иногда очень заметно, что в последние десятилетия далеко не все родители уделяли воспитанию должное внимание. При этом, мне кажется, они умнее (про средний уровень образования помолчим). И, как ни странно, добрее, мягче. При всей разболтанности, порой распущенности и языкастости большинство подростков всё-таки тянется к «гуманистическим идеалам». Определённая тенденция такая есть. Хотя и сейчас примеров ожесточения тоже можно привести немало, и они зачастую зримее.

Культурные и литературные потребности — дело вкуса, не поколения. Но время, конечно, вносит коррективы. Основное отличие детской литературы от подростковой, на мой взгляд, заключается в том, что подростковая литература, к сожалению, устаревает. Полка детской и малышовой литературы постепенно прирастает — к проверенной классике аккуратно присоединяются новые имена. А подростковая литература обречена быть «вечно молодой». Для нас приключения д%u2019Артаньяна были зубодробительным экшеном, для современных ребят это тягучая история про древних непонятных французов. Другое восприятие, другой темп, во всём (даже порой в литературе) смещение в сторону визуальной составляющей, пресловутая клиповость.

— Но ведь книги о д%u2019Артаньяне были написаны более полутора столетий назад! И даже то поколение, которому сейчас тридцать, ещё читало их с удовольствием. Несмотря на колоссальные исторические перемены, проистекшие с середины XIX века. Что же так радикально поменялось в последние десятилетия?

— Перемены были социальные, мировоззренческие, экономические, но плотность информационного потока им примерно соответствовала. А с середины 90-х этот поток увеличился если не на порядок, то в разы. Следовательно, увеличилась и скорость восприятия. Д%u2019Артаньян всё так же скачет на своём оранжевом конике, а читатели пролетают мимо на «Сапсане». Они его просто не видят.

— Призвана ли литература и сегодня — как об этом нередко говорилось прежде — воспитывать читателя?

— Любая хорошая литература заставляет думать, следовательно, воспитывает. Авторы подростковой литературы в большинстве своём тоже родители, куда же от воспитания скрыться? Но бывает, что родители находят ребёнку правильные книги, а сами в жизни вынуждены вести себя по-другому… Однако если книги утверждают высокие принципы, а подросток (он же не слепой) видит, что мир построен совсем на иных правилах и носители книжной морали в нём преуспевают мало, как, вы думаете, он будет себя вести? Живой пример воспитывает куда мощнее, чем бумага, иначе все проблемы человечества были бы давно решены.

Во всём должен быть здравый смысл. Вряд ли кому придёт в голову написать подростковую книгу о жизни маньяков. Или всерьёз описывать экзистенциальные кризисы (лакомая тема для взрослой литературы) среднего школьного возраста. В этом возрасте свои кризисы, свои проблемы.

— Вы написали книгу о первой любви «Друг-апрель» с, скажем так, не самым счастливым концом. «Так бывает» — завершающая мысль её. Что это — книга-утешение для тех, кто переживает подобное?

— В «Друге-апреле» долго не придумывался финал. Откровенно плохой финал, как и откровенно счастливый, выглядели бы искусственно. Выбор пал на финал наиболее реалистичный. «Так бывает». Что касается утешений по поводу краха первой любви… Вряд ли тут утешения помогут, это нужно просто пережить. Тяжело, в одиночку.

— Однако ведь у героев ничего не получилось. И даже — в отличие, к примеру, от «Дикой собаки Динго» — ничего не осталось…

— Герой повзрослел и не озверел, даже напротив — стал человечнее, ответственнее. Конечно, хороших воспоминаний и прочей «светлой грусти» у него осталось немного, но с чего вдруг молодой человек должен жить воспоминаниями? Кстати, одна из ошибок подростковых авторов: героям прививается способность «светло грустить о прошлом лете». Нормальный подросток о прошлом мало грустит, жизнь-то впереди. Финал «Апреля» оптимистичный, мне кажется.

— Что допустимое во «взрослой» литературе, на ваш взгляд, запретно или попросту не нужно в юношеской?

— Взрослый читатель оброс жирком культурного и жизненного опыта, у подростка его слой гораздо тоньше. То, что взрослый понимает с полуслова, подростку приходится объяснять. Именно поэтому, а не в силу криворукости автора искушённые читатели замечают в подростковых книжках костыли, подпорки и прочее педалирование. Они забывают, что текст рассчитан всё-таки не на них, что он создан по определённым правилам.

Отсюда напрямую вытекает и некоторая ограниченность тем и приёмов. Я убеждён, что в подростковой литературе недопустима откровенная эстетизация зла, его оправдание. Следовательно, приём «ищи хорошее в плохом» использоваться должен осторожно, ведь подросток может попросту не понять, что хотел сказать автор. Или понять совершенно превратно, подхватив только поверхность. Впрочем, если судить по школьной программе, к старшей школе люди уже должны вполне разбираться в литературных тонкостях и авторских замыслах.

— А если судить по жизненной правде?

-То есть соответствует ли школьная программа уровню учащихся? Здесь всё очень по-разному. Встречаются герои, опережающие школьную программу по литературе года на два, на три, чуть ли не на уровне филфака. Есть те, кто эту программу не освоит никогда. Основная масса, при условии достаточного прилежания, вполне способна понять суть нравственных терзаний Раскольникова и причину метаний Григория Мелехова. А вообще мне порой кажется, что подростки, особенно активно читающие, через подростковую литературу частенько просто перескакивают, сразу обращаясь к литературе взрослой либо к откровенно жанровой.

— Может быть, они просто раньше прочитывают подростковую?

— Прочитывают. Квалифицированные читатели или те, кому помогают в выборе родители или библиотекари. Те, кто читает самостоятельно, стихийно, думаю, мимо специфических подростковых текстов часто проскакивают, к сожалению. Со мной было так, многие подростковые книги я прочитал уже в возрасте, когда заинтересовался темой. Ту же «Динго». А в юном возрасте я не «Динго» читал, я Кинга читал.

— Вы сумели снова ввести в юношескую литературу тему Великой Отечественной войны. Для чего сейчас беседовать с детьми о войне?

— Для того, что о ней не беседовали толком с начала 90-х. Для того, что в головах даже двадцатилетних молодых людей серьёзный по этой теме бардак. Иногда катастрофический, точно вместо уроков истории в школе они Геббельса по радио слушали. Кто такой Лёня Голиков, не знают уже два поколения школьников. А почему, собственно? Любой народ помнит своих героев, это ведь даже не пафос, это вопрос самоуважения. Американцы вообще своих героев всему миру транслируют — и реальных, и выдуманных, а мы как-то нет. А иногда даже стесняемся, иронизируем, переосмысливаем. Матросов не падал, Гагарин не летал, Голиков… А его мы вообще забыли. Нет, я совсем не хочу, чтобы было как в моём детстве: унылое заучивание отжатых биографий пионеров-героев шестым уроком под присмотром равнодушных вожатых, что вызывало лишь отторжение и раздражение и как раз во многих юных умах поселяло сомнения и иронию. Но говорить как-то надо. Кто не любит своих героев, рано или поздно полюбит чужих.

— Вышла новая ваша книга с несколько пугающим названием — «Мертвец». В чём замысел и, если уж на то пошло, воспитательная идея её?

— Книжка сочинялась лет шесть назад, в период увлечения вопросом «отцы и дети». Планировал написать цикл о жизни в небольшом провинциальном городке, чтобы в каждой истории поднималась определённая тема. Третья книжка, юмористическая, до сих пор не написана. Вторая, про любовь, как раз «Друг-апрель». «Мертвец» — первая книга: отцы/дети, социальное неравенство, непонимание и нежелание сделать хоть шаг в направлении к другому.

Основная воспитательная идея? Не только родители должны понимать детей, но и дети должны стараться понять родителей. Понимать окружающих и учится довольно обозлённый главный герой.

— Иногда звучит мнение, что детской и подростковой литературы сегодня нет. Как вы относитесь к этому утверждению?

— Сторонники «небытия» детской литературы аргументируют свою позицию тем, что нет литературы как явления. Есть отдельные авторы, книги, достижения, но как институт детская и подростковая литература осталась в далёком прошлом, когда были… Тут обычно следует список того, что было раньше (кафедры на филфаках, критики, специализированные издательства и тиражи, имена, общественный резонанс) и что отсутствует ныне.

Но даже за час поверхностного изучения вопроса в интернете можно легко обнаружить обратное. Издательства есть, и крупные, и небольшие, у всех свои ниши, свой взгляд на книгоиздание, свой круг читателей. Я могу назвать более тридцати писателей, кто регулярно издаётся, бодро участвует в литературной жизни, конкурсах, семинарах. На самом деле авторов гораздо больше. Есть и критики, их мало, на всех детских писателей не хватает. Но зато свирепые. Есть ежегодные конкурсы в области детской литературы: «Книгуру», имени Сергея Михалкова, Крапивинский; многие взрослые конкурсы и премии имеют (или вводят), детские номинации. Проводятся фестивали детской книги и встречи с читателями от Калининграда до Сахалина…

С какими трудностями приходится встречаться подросткам? Как найти взаимопонимание? Многое ли поменялось в нашей жизни и что нужно сберечь? Об этом мы беседуем с писателем Эдуардом ВЕРКИНЫМ.

Где бы он ни жил — в Воркуте, как раньше, или в Иванове, как сейчас, — его книги всегда о реальной жизни.

— О детях сейчас нередко услышишь: «Они другие». Так ли это? Другие ли у них потребности — культурные, литературные?

— Каких-то качественных отличий не вижу. Скажем так: они другие в реакциях на внешние раздражители. В моё время подросток на замечание, сделанное в автобусе, просто промолчал бы, а сейчас может и послать. «По умолчанию» взрослый для них уже не авторитет. Юношеский максимализм слабо сдерживается, иногда очень заметно, что в последние десятилетия далеко не все родители уделяли воспитанию должное внимание. При этом, мне кажется, они умнее (про средний уровень образования помолчим). И, как ни странно, добрее, мягче. При всей разболтанности, порой распущенности и языкастости большинство подростков всё-таки тянется к «гуманистическим идеалам». Определённая тенденция такая есть. Хотя и сейчас примеров ожесточения тоже можно привести немало, и они зачастую зримее.

Культурные и литературные потребности — дело вкуса, не поколения. Но время, конечно, вносит коррективы. Основное отличие детской литературы от подростковой, на мой взгляд, заключается в том, что подростковая литература, к сожалению, устаревает. Полка детской и малышовой литературы постепенно прирастает — к проверенной классике аккуратно присоединяются новые имена. А подростковая литература обречена быть «вечно молодой». Для нас приключения д%u2019Артаньяна были зубодробительным экшеном, для современных ребят это тягучая история про древних непонятных французов. Другое восприятие, другой темп, во всём (даже порой в литературе) смещение в сторону визуальной составляющей, пресловутая клиповость.

— Но ведь книги о д%u2019Артаньяне были написаны более полутора столетий назад! И даже то поколение, которому сейчас тридцать, ещё читало их с удовольствием. Несмотря на колоссальные исторические перемены, проистекшие с середины XIX века. Что же так радикально поменялось в последние десятилетия?

— Перемены были социальные, мировоззренческие, экономические, но плотность информационного потока им примерно соответствовала. А с середины 90-х этот поток увеличился если не на порядок, то в разы. Следовательно, увеличилась и скорость восприятия. Д%u2019Артаньян всё так же скачет на своём оранжевом конике, а читатели пролетают мимо на «Сапсане». Они его просто не видят.

— Призвана ли литература и сегодня — как об этом нередко говорилось прежде — воспитывать читателя?

— Любая хорошая литература заставляет думать, следовательно, воспитывает. Авторы подростковой литературы в большинстве своём тоже родители, куда же от воспитания скрыться? Но бывает, что родители находят ребёнку правильные книги, а сами в жизни вынуждены вести себя по-другому… Однако если книги утверждают высокие принципы, а подросток (он же не слепой) видит, что мир построен совсем на иных правилах и носители книжной морали в нём преуспевают мало, как, вы думаете, он будет себя вести? Живой пример воспитывает куда мощнее, чем бумага, иначе все проблемы человечества были бы давно решены.

Во всём должен быть здравый смысл. Вряд ли кому придёт в голову написать подростковую книгу о жизни маньяков. Или всерьёз описывать экзистенциальные кризисы (лакомая тема для взрослой литературы) среднего школьного возраста. В этом возрасте свои кризисы, свои проблемы.

— Вы написали книгу о первой любви «Друг-апрель» с, скажем так, не самым счастливым концом. «Так бывает» — завершающая мысль её. Что это — книга-утешение для тех, кто переживает подобное?

— В «Друге-апреле» долго не придумывался финал. Откровенно плохой финал, как и откровенно счастливый, выглядели бы искусственно. Выбор пал на финал наиболее реалистичный. «Так бывает». Что касается утешений по поводу краха первой любви… Вряд ли тут утешения помогут, это нужно просто пережить. Тяжело, в одиночку.

— Однако ведь у героев ничего не получилось. И даже — в отличие, к примеру, от «Дикой собаки Динго» — ничего не осталось…

— Герой повзрослел и не озверел, даже напротив — стал человечнее, ответственнее. Конечно, хороших воспоминаний и прочей «светлой грусти» у него осталось немного, но с чего вдруг молодой человек должен жить воспоминаниями? Кстати, одна из ошибок подростковых авторов: героям прививается способность «светло грустить о прошлом лете». Нормальный подросток о прошлом мало грустит, жизнь-то впереди. Финал «Апреля» оптимистичный, мне кажется.

— Что допустимое во «взрослой» литературе, на ваш взгляд, запретно или попросту не нужно в юношеской?

— Взрослый читатель оброс жирком культурного и жизненного опыта, у подростка его слой гораздо тоньше. То, что взрослый понимает с полуслова, подростку приходится объяснять. Именно поэтому, а не в силу криворукости автора искушённые читатели замечают в подростковых книжках костыли, подпорки и прочее педалирование. Они забывают, что текст рассчитан всё-таки не на них, что он создан по определённым правилам.

Отсюда напрямую вытекает и некоторая ограниченность тем и приёмов. Я убеждён, что в подростковой литературе недопустима откровенная эстетизация зла, его оправдание. Следовательно, приём «ищи хорошее в плохом» использоваться должен осторожно, ведь подросток может попросту не понять, что хотел сказать автор. Или понять совершенно превратно, подхватив только поверхность. Впрочем, если судить по школьной программе, к старшей школе люди уже должны вполне разбираться в литературных тонкостях и авторских замыслах.

— А если судить по жизненной правде?

-То есть соответствует ли школьная программа уровню учащихся? Здесь всё очень по-разному. Встречаются герои, опережающие школьную программу по литературе года на два, на три, чуть ли не на уровне филфака. Есть те, кто эту программу не освоит никогда. Основная масса, при условии достаточного прилежания, вполне способна понять суть нравственных терзаний Раскольникова и причину метаний Григория Мелехова. А вообще мне порой кажется, что подростки, особенно активно читающие, через подростковую литературу частенько просто перескакивают, сразу обращаясь к литературе взрослой либо к откровенно жанровой.

— Может быть, они просто раньше прочитывают подростковую?

— Прочитывают. Квалифицированные читатели или те, кому помогают в выборе родители или библиотекари. Те, кто читает самостоятельно, стихийно, думаю, мимо специфических подростковых текстов часто проскакивают, к сожалению. Со мной было так, многие подростковые книги я прочитал уже в возрасте, когда заинтересовался темой. Ту же «Динго». А в юном возрасте я не «Динго» читал, я Кинга читал.

— Вы сумели снова ввести в юношескую литературу тему Великой Отечественной войны. Для чего сейчас беседовать с детьми о войне?

— Для того, что о ней не беседовали толком с начала 90-х. Для того, что в головах даже двадцатилетних молодых людей серьёзный по этой теме бардак. Иногда катастрофический, точно вместо уроков истории в школе они Геббельса по радио слушали. Кто такой Лёня Голиков, не знают уже два поколения школьников. А почему, собственно? Любой народ помнит своих героев, это ведь даже не пафос, это вопрос самоуважения. Американцы вообще своих героев всему миру транслируют — и реальных, и выдуманных, а мы как-то нет. А иногда даже стесняемся, иронизируем, переосмысливаем. Матросов не падал, Гагарин не летал, Голиков… А его мы вообще забыли. Нет, я совсем не хочу, чтобы было как в моём детстве: унылое заучивание отжатых биографий пионеров-героев шестым уроком под присмотром равнодушных вожатых, что вызывало лишь отторжение и раздражение и как раз во многих юных умах поселяло сомнения и иронию. Но говорить как-то надо. Кто не любит своих героев, рано или поздно полюбит чужих.

— Вышла новая ваша книга с несколько пугающим названием — «Мертвец». В чём замысел и, если уж на то пошло, воспитательная идея её?

— Книжка сочинялась лет шесть назад, в период увлечения вопросом «отцы и дети». Планировал написать цикл о жизни в небольшом провинциальном городке, чтобы в каждой истории поднималась определённая тема. Третья книжка, юмористическая, до сих пор не написана. Вторая, про любовь, как раз «Друг-апрель». «Мертвец» — первая книга: отцы/дети, социальное неравенство, непонимание и нежелание сделать хоть шаг в направлении к другому.

Основная воспитательная идея? Не только родители должны понимать детей, но и дети должны стараться понять родителей. Понимать окружающих и учится довольно обозлённый главный герой.

— Иногда звучит мнение, что детской и подростковой литературы сегодня нет. Как вы относитесь к этому утверждению?

— Сторонники «небытия» детской литературы аргументируют свою позицию тем, что нет литературы как явления. Есть отдельные авторы, книги, достижения, но как институт детская и подростковая литература осталась в далёком прошлом, когда были… Тут обычно следует список того, что было раньше (кафедры на филфаках, критики, специализированные издательства и тиражи, имена, общественный резонанс) и что отсутствует ныне.

Но даже за час поверхностного изучения вопроса в интернете можно легко обнаружить обратное. Издательства есть, и крупные, и небольшие, у всех свои ниши, свой взгляд на книгоиздание, свой круг читателей. Я могу назвать более тридцати писателей, кто регулярно издаётся, бодро участвует в литературной жизни, конкурсах, семинарах. На самом деле авторов гораздо больше. Есть и критики, их мало, на всех детских писателей не хватает. Но зато свирепые. Есть ежегодные конкурсы в области детской литературы: «Книгуру», имени Сергея Михалкова, Крапивинский; многие взрослые конкурсы и премии имеют (или вводят), детские номинации. Проводятся фестивали детской книги и встречи с читателями от Калининграда до Сахалина…