Это не просто название известной песни, щемящей и трогательной, понятной каждому, вызывающей в нас бурю чувств и горького сожаления от ощущения невозвратности. Это безответный посыл небу, вечности, судьбе.
Действительно, что происходит с нашим самоощущением по мере взросления? Куда девается острота восприятий, яркость и насыщенность текучей обыденности, восторг открытий и какое-то мистическое единение со всем миром, с каждой его букашкой и травинкой?
У меня была доморощенная теория о потерянном рае. Детство – это и есть потерянный рай, если принять во внимание, что библейский Рай – та самая пора младенчества всего человечества, его колыбель и исток. Ведь притча об Адаме и Еве не просто сказка, это глубокое философское и психологическое понятие как предзнание, как антропологическая модель, как урок и назидание.
Наш собственный рай, который в душе, пропадает, заканчивается в пору полового созревания.
Потеря непорочности, когда плотское в его сексуальном понимании входит сначала в мозг, в слабо осознанные ощущения и позывы, что происходит ещё в школьные годы, а потом реализуется житейскими перипетиями, нафаршированными нашим либидо, сексуальной энергией, и есть переход из детства в отрочество, из рая в его завратье. И там, за вратами, уж кто как себя поведёт. Наступает пора выбора, распутье (если не сказать распутство). Грех помышлений не меньший грех, чем грех поступков. Во всяком случае, равен второму.
Так что рай детства, увы, не вечен, переходя в ипостась ностальгии.
И детскую открытость в оболочке ежеминутного счастья заменяет (или подменяет) разновидность плотского сладострастия. Мы тянемся к удовлетворению похоти, полагая в этом кратковременный возврат в мир гармонии, в райские кущи, пытаясь вернуть ТУ радость пребывания в мире, ТЕ насладительные моменты и ТОТ первозданный восторг новорождения.
И понимаем, что это подлог, что одно не замена другому, что пустота невосполнима и мы обречены на изгнание из рая. Что это – закон. Отсюда чувство опустошения, апатия и горький осадок вины, ничем не обоснованный, ведь мы не противоречим своей природе, которая толкает нас на плотские утехи (само слово «утеха» – синоним слова «компенсация»). А если природа такова, то она тоже закон.
Отчего же чувство вины и раскаяния? От наложенного табу, от противоречивых правил бытия? От собственной неполноценности, зависимости, слабости и наказанности?
За эти неразрешимые вопросы уходит детство. Прячется, консервируется, играет с нами. И через них не продраться никогда, как бы мы ни старались. Не надо обольщаться. Это замкнутый круг, фатум, неизбежность, обречённость, рок. Увы и ах!
В детство мы попадаем во снах. Спящие мы – младенцы в чреве матери.
Мы спим в позе эмбриона. Это мышечная память.
Мы летаем – это чувственная память.
Мы видим необыкновенные радужные картины и какие-то потусторонние миры (иногда совсем противоположные сюжеты и образы), это память души. Душа – субстанция малоизученная, но кто оспорит уже, что это матрица, в которой хранится всё – и прошлое, и будущее. Или это связующий канал с основой всего, с космическим банком. Но душа, как электрический ток, невидима, но она реальна.
В детстве центр вселенной, всего мироздания – мама. И бабушка. Потом уже отец и дед. Именно мать – защита. И как же нам хочется на протяжение всей последующей жизни вернуться в материнское лоно! Всем без исключения. Там чувство абсолютной безопасности и вера в своё бессмертие, там, там. С потерей матери мы становимся смертны. И это тоже потеря рая.
Мою маму, по мистическому совпадению, звали Рая. Раиса Ивановна.
И у меня с мамой многоканальная связь: и как её ребёнка (первенца к тому же), и астрологическая (у нас одна планета – Венера), и даже по восточному календарю – год Тигра.
И вот уже лет шесть как я один на один с этим миром. Мамы нет. И чувство сиротства – лишь часть утраты. Я потерял счастье пребывания в мире.
Я полон суицидальных теней и помыслов. Краски жизни померкли, оставшись лишь в творчестве, как искусственный материал. В реальности мне скучно – как Гоголю. Как будто я не утратил даже смысл жизни, а просто устал.
И мне кажется, что я уже всё отхотел и мне нечего больше хотеть. Жить неинтересно, всё давно известно, понятно и малопривлекательно.
Пакет осознанных побуждений перешёл на уровень основных инстинктов и удовольствий физиологического свойства. Рассудок пережёвывает отрыжки былого. Преобладает апатия. И только творчество приносит разновидность счастья. Этого счастья не хватает, чтобы жить полноценно и естественно, дыша всею грудью.
Это счастье созидания – допинг с неизбежным похмельем. Это называется охлаждение или разочарование, которые перерастают в самонедовольство и самоедство. В детстве этого не было и быть не могло. Мир, где мы были хозяевами, вдруг обратился в мир, где мы гости. И в этом мире нет мира, а лишь разлад и дисгармония. И ещё дискомфорт, как и бывает в гостях в чужом, не очень приветливом доме.
Взрослым быть не так уж приятно. И чего мы так торопились повзрослеть? Чего нам не хватало в нашем детстве? Теперь мы мудрые, а многие знания – многие печали. Но праздника-то хочется! Как страстно и безнадежно хотел его Егор Прокудин в «Калине красной», крича отчаянно: есть ли он, праздник?! И гибель героя в конце фильма закономерна. Потому что это фатальный вопрос.
Однако нас греют воспоминания детства. Детство осталось – в нас. Оно нам подсвечивает путь-дорогу. Оно говорит нам: я было и, значит, в нас самих правда. А правда превыше всего. И, может быть, рай ещё вернётся в одном из последующих миров?.. Нас простят, потому что любят, как любят детей несмотря на все их недостатки. Нас обнимут, приласкают, укроют от невзгод. Нам вернут в душу радость и покой. Мы увидим свет негасимый. Мы возвратимся домой.
Сергей Викторович Парамонов
