Появившийся на свет в деревне, нынешнюю деревню я знаю плохо. Бываю там наездами, а так мало что поймёшь. В деревне надо жить, кожей чувствуя эту среду обитания. И не только жить цветистым летом и стерильной зимой, а жить ещё и неприглядной и плохо пахнущей весной и тоскливой, беспросветной осенью. В грязи по колено, с протекающей крышей, с водой в другом конце улицы, которую надо тянуть бадьёй из колодца, с дровами в поленнице под навесом, со скотиной, за которой нужен бессонный уход и т.д. Без этого деревня не деревня, а дачный посёлок.
В деревне культура есть. В широком смысле – культура как обычаи и традиции, в узком – как вековые обряды, прикладное искусство, формы досуга… Корзину красивую сплести – искусство. Лоскутное одеяло сшить – искусство. Подзорники, накидки на подушки, полотенца-рушники, утварь, домотканые половики… Деревенский быт весь состоит из самоделок, а тут уж каждый старается как может, в меру своего понимания и своей фантазии. Правда, всё это по большей части в прошлом, а прошлое – в музее.
А сегодня чем живёт деревня? Вот один пример с культурой. Культурой поведения. Года три назад я был в гостях в Подмосковье, заехал в Москву к другу, дело было на Рождество. И мы по студенческому ещё обычаю отправились навестить нашего знакомого, который когда-то из столицы перебрался в Гагаринский район Смоленской области. Прямо на родину первого космонавта Земли, в ту самую деревню Клушино.
Прежде он жил прямо в поле, организовал там мини-ферму с живностью, поставил два жилых вагончика. А теперь, перенеся онкологическую операцию на горле, потеряв голос (общался жестами и через записки) обосновался в самой деревеньке. Тоже поставил тёплый вагончик во дворе, где избы собственно, не оказалось. Но вагончик получился уютный, отапливался масляным радиатором, внизу как бы жилая зона, на чердаке – спальная. Мы, конечно, посидели, выпили, меня отправили в соседнее село (где музей космонавтики), в тамошний маркет за добавкой. Темнело. Там три поселения впритык и много дорог через поле. На поле волчьи следы.
На обратном пути я засомневался, по какой дороге идти. И зашёл спросить в крайний терем. Это был очень богатый терем, но с воротами настежь. Вышел хозяин, принял меня за вора и попросту избил. На Рождество! Даже имени не спрося. Гранатомёт ему, что ли, в моих руках померещился, или самосвал на дороге, куда я намеревался погружать его добро? Рождество – это колядки, когда испокон по домам ходили ряженые, кто угодно, и всех надо было встретить-приветить и соблюсти обычай гостеприимства.
Этот добрый хозяин, русский душевный человек, живущий в ладу с заветами предков, ещё и паспорт у меня отобрал. Ростом он в полтора раза был выше, могуч, шея бычья, лет сорока, оказался бывшим начальником милиции, а в настоящее время – чуть ли не главным бандитом в округе. Причём, напоказ, все это знали. И дом-домище об этом говорил. Действительно, очень красивый и непомерно дорогостоящий коттедж в сказочном стиле. Бревенчатый, новенький, глаз не отвести. Меня ещё и эстетическое чувство подвигло стукнуть именно в это окошко. Обманулся я жестоко!
И Серёга, к которому мы приехали в гости, сказал, что я легко отделался, меня могли просто закопать в ближайшем перелеске и искать бы никто не стал. Такие вот времена и нравы. Паспорт мы на следующий день забрали. Но три месяца мои отбитые рёбра болели так, что я еле ложился и еле сползал с кровати. Так я погостил на благословенной Смоленщине и поклонился родине Ю. А. Гагарина. Век не забуду.
Деревенская культура в её исконном понимании приказала долго жить. Она перетекла в официальную ипостась. Народ зачерствел. Веры нет. А без веры – духовная пустыня. Там, где село не загибается, есть школа, библиотека, клуб. И там остались творческие коллективы, художественные кружки и всякая самодеятельность.
В нашем районе таковые образования еле сводят концы с концами (никто их толком не финансирует), но они ищут спонсоров, подвижники, слава Богу, не перевелись, и стараниями своих руководителей умудряются гастролировать, брать первые места, какие-то премии, на которые раз в пять лет могут себе позволить обновить сценический гардероб, реквизит и аппаратуру. И низкий поклон этим энтузиастам своего дела – женщинам в первую очередь. Вот так, на праведниках, и держится деревня. При всей безработице, вопиющей социальной несправедливости и полном бесперспективняке. Даль туманна, а жизнь как-то течёт.
Главное, чего лишилась деревня – духа общинности. Разобщение и расслоение работают против будущего. Тут нынче каждый сам по себе, объединяющих начал практически не осталось. И деревня стала просто поселением, а современным чиновничьим языком говоря – муниципальным образованием. Застольные песни ещё поют, а вот на улице концертов не дают. Ни парней с гармонью, ни девок с припевками. Деревня онемела. У всех смартфоны, наушники и банка с пивом в руке.
Это не деградация, но и не процветание. Это какое-то мёртвое затишье с уклоном в безразличие с желанием когда-нибудь куда-нибудь свалить. Где родился, там и пригодился сегодня не закон. Как говорится, ловить тут нечего. А кто будет спасать деревню, держать её на якоре, если все, как волки, как их ни корми, в лес смотрят? Федеральные программы и губернаторские проекты – лишь видимость заботы и временная мера. Это не для блага, это не мост в день завтрашний, а демонстрация и показуха. Хотя и дающая какие-то плоды. Ну, чтоб совсем не погибель.
Деревня жива обычаем, потому что это колыбель нашей цивилизации, наши родовые корни. Деревня – мать народа. А город – норов. Деревенские угодья и оставшуюся недвижимость скупают иногородние. По всей стране, кстати, рспростёрты алчные руки Москвы. Куда ни плюнь – хозяин этих красот и этогог всенародного (еще вчера) достояния – какой-нибудь столичный бизнесмен. А по округе скелетами динозавров маячат порушенные, безжизненные коровники. Разорение деревень началось не сегодня, а в далёких уже 70-х годах прошлого столетия. И вот теперь на карте России исчезнувших деревень не счесть.
Это новая «терра инкогнита» на месте российской ойкумены – земли обетованной. И впору начинать очередное освоение земель. Только утраченное приобретёт прежний вид (в смысле основательности и непоколебимости), боюсь, ой как не скоро. Это ж как культурный слой земли на поверхности тундры, который восстанавливается лет так триста-четыреста. Ломать не строить. И пока не видно, чтоб кто-то из первой стадии перешёл во вторую.
Примеры тому точечные, а нужен масштаб и глубинный порыв. Но культуры созидания уж нет. А делать что-то надо, чтоб не виднелись сиротские кладбища в чистом поле, где когда-то жили люди. Жили мирно, радиво и степенно, без дёрганья и суеты, пертурбаций и революций. Где была церковь, была своя площадь и звучали протяжные песни, слышимые далеко-далеко…
Сергей Викторович Парамонов
