«Ви хочите перестройка?»

Когда я заканчивал школу, время было уже совершенно другое — перестроечное. Пресса бурлила, обличала брежневский застой, вранье, лицемерие. Журналисты становились властителями дум. Я сначала, советский ребенок, удивлялся: как это им разрешают писать такое, печатают на публичное обозрение и не сажают? И пришел к выводу: вся так называемая гласность — это подстава, игра КГБ с целью выявить инакомыслящих. Пусть поговорят, а потом…

Хотя видел: к «игре КГБ» все не свести. Слишком многое вокруг стало изменяться, рушиться. Западные поп-дивы вдруг запели про нашего нового Генерального секретаря:

Никто уже не помнит имени той западноевропейской диско-звезды, что исполняла в 80-х песню вот с таким смешным припевом. Да и не одна она такая была — и певица, и песня, — прославляющая восхитительные перемены в этой таинственной России.

Романтика.

Еще вывешивали по праздникам портреты Ленина на серых административных зданиях — лицо с прищуром и так далее, этак в десять этажей, и в каждом зрачке могло уместиться по окну, — но уже появились у метро «кооперативные» палатки (о, палатки — это целая эпоха!), в которых продавали разную пеструю, соблазнительную дрянь; уже можно было говорить недопустимые ранее вещи, и даже читать их в легальной прессе, а не в плохих ксерокопиях; и смотреть в видеосалонах бездуховность, разврат и насилие. Эпоха, иначе говоря, была интересная, романтическая, с надеждами. Не говоря уж о том, что мы были моложе. Скажем больше: мы были юны.

И как же мы не ценили ни юности своей, ни окружающей нас романтики, ни даже песенок этих, которые сейчас вызывают тонкую ностальгию, улыбку грустно-понимающую, тихий блеск в глазах! Чего мы хотели? свободы? А что это слово — свобода — значило для нас?

Да, привлекательный термин, даже не вполне законный, какой-то импортный, какой-то даже — неведомо почему — антисоветский, обозначающий… что? изобилие в магазинах, открытые границы, что-то еще? Никто не мог сформулировать внятно. Хотели, словом, чего-то большего, чего-то лучшего.

Не знали мы, что за это придётся заплатить. И не будет больше юности, не будет романтики, не будут западные девушки петь про Горбачева, и девушек этих не станет- растворятся они, сгинут вместе с «евробитом» — разновидностью поп-музыки, в которой худо-бедно работали; вместе со всеми трогательными приметами времени, с «дутыми» сапогами-луноходами, вареными джинсами etc.

Но до всего этого в начале 1987 года, когда я решил, по совету отца, поступать в знаменитый Московский издательско-полиграфический техникум имени Ивана Федорова, было еще ой как далеко.

Сейчас думаю: 87-й… 91-й… Всего-то четыре года между ними. Что такое для меня сейчас четыре года?.. Но давно известно: «Чем дольше живем мы, тем годы короче, тем слаще друзей голоса».

Ваш Роман Олегович Иванов