Неужели прошло, а может, пролетело полвека с того фантастического момента в первом матче суперсерии, когда Александр Якушев отдаст самый первый голевой пас и Евгений Зимин забросит самую первую шайбу в ворота канадских профессионалов?! А потом табло «Форума» зафиксирует историческую победу сборной СССР — 7:3. И сейчас мы неспешно беседуем с Александром Якушевым в «Лужниках», неподалеку от Ледового дворца, где ему вручали золотые перстни как лучшему игроку. А мне встреча именно в «Лужниках» кажется символичной, как и повторившаяся через 50 лет беспощадная московская жара. Только тогда я, мальчишка, наравне со взрослыми замирал у черно-белого «Темпа», а Якушев перемахивал монреальский борт, устремляясь к шайбе.
Сидим в открытом лужниковском кафе, где Якушева, несмотря на зеркальные солнцезащитные очки, конечно же, узнают — кто-то из посетителей, вежливо извинившись, начинает рассказывать Александру Сергеевичу, что сам играет в Голицыне в хоккей с Александром Кожевниковым и Алексеем Касатоновым. И Якушев, при фамилиях партнеров по команде легенд, улыбается, вроде как хоккейный пароль прозвучал. И внимательно слушает мой рассказ о мальчишеских трепетных переживаниях, словно не я, а он приехал брать интервью. Но я-то в начале семидесятых не подозревал, что и сам в качестве репортера окажусь на чемпионатах мира и Олимпиадах, считая их главными в жизни.
Понимание, что главными были как раз те матчи суперсерии, которые смотрел в детстве, придет гораздо позже.
И Александр Сергеевич сразу меня удивляет признанием, что изначально он не почувствовал эпохальной значимости этих игр. Довольно буднично, но от этого не менее интересно начинает рассказывать, что узнали о предстоящих баталиях, когда сезон — олимпийское «золото» в Инсбруке, «серебро» на чемпионате мира в Праге, «бронза» в чемпионате страны — был позади и игроки предвкушали отпуска у моря. В печати, по словам Александра Сергеевича, было скупо объявлено о достигнутой договоренности встреч команды канадских профессионалов с европейскими сборными (перед московскими матчами заокеанская команда сыграла со Швецией и Чехословакией, чтобы адаптироваться к каткам большего размера).
В высокие кабинеты хоккеистов не приглашали — мол, главные матчи не сыграны (как в песне), никаких специальных собраний по этому поводу не проводили и никто, как говорил Александр Сергеевич, особо не возбудился. И к новому сезону, отдохнув, традиционно начали готовиться в клубах — не только на льду, но и на улице, и в зале, где в изнуряющей жаре (о кондиционерах тогда не мечтали) и без того колоссальные нагрузки резко возрастали. Потом собрались в Архангельском на армейской базе, где тоже особого психологического давления не ощущали.
Приказ: сдать игру!
В 1972 году после победы на олимпийском льду Инсбрука неожиданно произошла смена тренеров сборной СССР — вместо Аркадия Чернышева и Анатолия Тарасова руководить командой были назначены Всеволод Бобров и Николай Пучков. Менять тренеров-победителей — совсем не спортивный принцип, да еще в разгар сезона…
Якушев, прежде чем ответить на мой вопрос об одной из загадок хоккейного двадцатого века, ненадолго задумывается, потом говорит: «К сожалению, уже нет никого в живых из участников эпопеи с отставкой Чернышева и Тарасова… Но, конечно, ходили разные разговоры, предположения… На Олимпиаде лидер чехословацкой сборной, нападающий Вацлав Недомански, проезжал мимо нашей лавки и плюнул в Аркадия Ивановича Чернышева. Тренер обычно стоял, облокотившись на борт. Вроде как месть за советские танки в Праге… Мы сразу за тренера вступились, началась потасовка, которой придали политическую окраску.
— Но, честно говоря, — объяснял Александр Сергеевич, — мне это кажется маловероятным. Более правдоподобна другая история…
«И тоже с политическим оттенком?» — интересуюсь я. «Категорически утверждать не стану, но самая вероятная версия отставки тренеров связана именно с чехами, только в другом ракурсе, — говорит Александр Сергеевич. — Чтобы завоевать «серебро», им необходимо было нас обыграть. Из Москвы поступила просьба или приказ, причем не только от спортивного руководства, а из вышестоящих организаций, пойти навстречу чехословацким товарищам, поддержать команду из социалистического лагеря. А проще говоря — сдать игру».
«С Чехословакией после наших танков на улицах Праги, где погибли люди, отношения братскими были только на бумаге и телеэкранах», — вспоминаю я. Якушев согласно кивает: «Чернышев с Тарасовым на сговор никогда не шли, да и мы бы не согласились. И в тот раз тоже сказали: ребята, играем честно. И 5:2 мы чехословацкую сборную — наших вечных соперников — обыграли. В высоких кабинетах посчитали — тренеры ослушались, и многолетняя эпоха Чернышева и Тарасова в сборной завершилась. Но мы об этом тоже узнали только из печати».
Сейчас практически невозможно вообразить, чтобы в то далекое советское время (лозунг коммунистов: «Кто не с нами, тот против нас») спортсмен отказался бы выступать за сборную СССР.
И не просто спортсмен, а легенда отечественного и мирового хоккея — форвард ЦСКА и сборной Анатолий Фирсов, к тому же орденоносец. Могли как офицера сослать служить в самый дальний гарнизон страны — на Кушку, но предпочли обойтись с ветераном (Фирсову шел 32-й год) без шумихи — из состава сборной просто исчезла его фамилия. «Фирсов не поехал в Канаду в знак протеста из-за увольнения Тарасова, — вспоминал Якушев. — Он был благодарен Тарасову за все, что тот для него сделал: в 18 лет взял из «Спартака» в ЦСКА, много внимания уделял индивидуально, ценил, уважал, их отношения переросли в дружбу. Конечно, Фирсов бы нам здорово помог в этой серии, с его мастерством, обводкой, щелчками и бросками».
«Я у Фирсова был доверенным лицом, когда он баллотировался в депутаты Верховного совета в конце 80-х», — припомнил я. «Он с тобой не делился по поводу этой истории?» — уточнил Александр Сергеевич. «Да как-то к слову не приходилось», — пожалел я.
Якушев кивнул: «Мы с Анатолием встречались, когда я работал в Швейцарии, но больше красоты местные обсуждали, — и неожиданно продолжил: — Сомневаюсь, что, если бы Тарасов остался в сборной, был бы я в основном составе на этой серии…»
Я опешил. Привел слова тренера канадцев Гарри Синдена: «В суперсерии-72 мы следили за каждым выходом Якушева на лед и специально выпускали наших лучших защитников, чтобы сдержать этого невероятно грозного нападающего. Благодаря физической мощи, катанию, неукротимости, разумным решениям и железной выдержке, умению забивать, благодаря только ему присущему стилю Якушев стал для сборной Канады самым опасным игроком среди русских. Александр Якушев был лучшим в советской сборной. Уверен, что в НХЛ он стал бы суперзвездой».
«Я тебе про свои ощущения рассказываю, — пояснил Якушев. — Тарасов любил более силовых игроков, крепких, физически развитых, таких как Мишаков, Моисеев или Ионов…»
Я не скрыл своего удивления при этих словах, считая телосложение своего собеседника довольно могучим, но Якушев объяснил: «При росте 190 см я в то время был худенький, не взрывной, нужно было раскатиться, проще говоря, моя манера игры Тарасова не очень устраивала. Потому и говорю, что мог не попасть в состав».
Для канадцев это был бы подарок судьбы, подумал я и спросил: «Какие были ощущения, когда назначили Боброва?» Якушев ответил коротко: «Я был очень доволен». Но точнее прозвучал бы ответ, что Александр Сергеевич был на седьмом небе от счастья…
В своей книге-бестселлере «Я вспоминаю», моментально сметенной с прилавков, Якушев пишет:
«С какой колокольни ни взглянуть на Всеволода Михайловича, все несравнимо и неповторимо будет. Уникум! Не было в нашей хоккейной истории тренера с таким спортивным прошлым. И спорить здесь нечего, поскольку не было такого, как Бобров, хоккеиста. А уж хоккейно-футбольной звезды, как Бобров, и в истории мирового спорта не найти.
Вполне естественно, в наших глазах такое прошлое добавляло авторитета Всеволоду Михайловичу. Ведь любому игроку приятно сознавать, что командой руководит специалист, который в молодости творил на поле чудеса. Это не является непременным условием уважительного отношения к тренеру, основа — профессионализм и человеческие качества, но если при всем при этом его финты и его голы помнят несколько поколений болельщиков, то, конечно же, «картина маслом» становится шедевром».
Если когда-то был негласным шутливый лозунг: сборная — это ЦСКА плюс Мальцев, то к моменту суперсерии уже невозможно было вообразить сборную без спартаковцев — воспитанников Боброва — Александра Якушева, Владимира Шадрина, Евгения Зимина…
Икона спортивного века
Болельщики, привыкшие видеть крупным планом по-актерски выразительного Тарасова, увидели у бортика в блейзере с государственным гербом вроде бы менее импульсивного, но тем не менее обладавшего магией внушаемой всем уверенности нового тренера сборной Боброва с его легендарным прошлым.
Спортсмены, по обычным советским меркам, зарабатывали хорошо, но надо было думать и о будущем. «Но Сева из-за этого всю жизнь переживал, — сказала Елена Николаевна. — Сокрушался, что оставил «Спартак»…»
По словам Александра Сергеевича, он не предполагал, что они с Бобровым снова встретятся. Слава богу, сказал Якушев, судьба свела. И обратил внимание, что со стороны Боброва, пять лет находившегося вне хоккея, без тренерской практики, принять сборную был поступок очень сильного человека, понимающего и колоссальную ответственность, которая на него ложилась.
Я усмотрел некий знак судьбы, что самую первую шайбу в ворота профессионалов забросили именно спартаковцы, которых Бобров ввел в основной состав и пожалел, что автор гола Евгений Зимин закончил спортивную карьеру не так, как этого заслуживал.
Якушев пояснил, тоже с сожалением, что в какой-то момент талантливый Зимин перестал попадать в основной состав и решил перейти в ЦСКА, чтобы не закрылась дорога в сборную, но в итоге оказался в армейской команде Калинина. «А это была ссылка, из которой тяжело было выбраться, — сочувственно произнес Якушев и, подумав, добавил: — Только Харламов из Чебаркуля выбрался…»
В кинофильме «Легенда номер семнадцать» есть и кадры, разумеется, художественные, связанные с жизнью Валерия Харламова и его партнера Александра Гусева, связанные, в свою очередь, с Чебаркулем, куда хоккеистов сослал Тарасов. И я высказал свое мнение, что киношная история — полумифическая и звезды хоккея (Третьяк, Михайлов, Петров, Якушев, Мальцев, Лутченко), да и тренер Бобров вправе были бы обидеться, что не присутствуют на экране даже в виде персонажей… Александр Сергеевич ответил дипломатично: «Там есть некоторая надуманная история, в частности, когда Харламов с Гусевым в Чебаркуле, как в цирке, переходят по канату между заводскими трубами. Но на просмотре в Сочи, где присутствовал и президент Путин, режиссер нам рассказывал, что надо было показать характер Харламова, его отношение к тренировочному процессу и каков Валерий был в жизни. Если брать чисто внешне Тарасова и киношного Меньшикова, то о сходстве говорить не приходится, зато хоккейный портрет Тарасова получился похожим. И фильм очень полезен для молодежи».
Я с некоторыми нотками гордости поведал Александру Сергеевичу, что с Олегом Меньшиковым мы выросли в одном дворе в старом добром Москворечье, где каждый вечер собирались на хоккейной коробке. И подумал, что, если бы в тех далеких семидесятых страстному болельщику Меньшикову рассказали, что он будет играть в кино самого Тарасова, Олег бы смеялся громче всех. Якушев одобрительно кивнул: «Артист замечательный».
Канадский репортер съел суп с газетой
Немыслимый сюжет суперсерии между тем превзошел самый захватывающий киносценарий. В наших хоккейных прогулках по времени мы обратились к первой половине шестидесятых, когда юный Александр Якушев — игрок второй сборной — впервые увидел профессионалов в Детройте, где играл знаменитый Горди Хоу — хоккейный долгожитель, который даже выходил в пятьдесят в одной тройке с сыновьями. Якушев говорил, что они с партнерами особого пиетета при виде профессионалов тогда не испытали. «Не скажу, что прямо восторг какой-то был неописуемый, — вспоминал Александр Сергеевич. — Хорошие хоккеисты, но мы не охали, не ахали, да и тренировка, за которой мы наблюдали, была легонькая. Вот экипировка произвела впечатление — у нас-то все вразнобой, перчатки, трусы разных фирм».
«С формой даже для сборной возникали проблемы?» — удивляюсь я. «Экипировка слабая была в Союзе, — объяснял Якушев. — Федерация хоккея закупала коньки и клюшки для игроков сборной, хотя по поводу клюшек ребята в большинстве своем сами договаривались с фирмами, к примеру, я всю жизнь играл «Титаном». А с формой всегда беда была — канадцы нашу тренировку смотрели, и, думаю, у них пренебрежительное отношение сложилось: приехала какая-то деревенская команда в рванье. Я, конечно, немного утрирую, и проиграли они первый матч не из-за этого — просто мы в физическом плане были готовы намного лучше».
И Якушев повторяет, что только через определенное время пришло осознание, насколько значимой была суперсерия. «Это наложило определенный отпечаток на развитие всего мирового хоккея, — говорит Александр Сергеевич. — После этой серии канадцы увидели, что в хоккей умеют играть не только в НХЛ, в Америке и Канаде, а в Европе тоже, в частности в Советском Союзе. В Канаде увидели красивый, комбинационный советский хоккей. И зрителям это импонировало, особенно в первой игре, когда мы не просто отыгрались, а забросили семь шайб. Канадские болельщики вставали, аплодировали… Хотя для них это была трагедия…»
Мы вспоминали канадского журналиста, который поклялся съесть газету со своим репортажем, если русские выиграют хотя бы один матч из восьми. И после первой игры приехал в отель, где расположилась сборная СССР, и на глазах у наших хоккеистов раскрошил газету в суп и съел всю тарелку до дна. И Якушев высказал уважение к репортеру, который по-мужски сдержал слово.
Победой с разгромным счетом мы преодолели барьер, как в свое время авиаторы — звуковой.
Надо ли лишний раз напоминать, что в Стране кленового листа хоккей — религия. Но и у нас поэт Евгений Евтушенко писал: «Есть у мира с некоторых пор, для объединения людей, летняя религия — футбол, зимняя религия — хоккей». Якушев привел такой факт: в Канаде был опрос жителей к столетию хоккея. И социологи попросили отметить самые значимые события в жизни страны за целый век. Не спорта, а вообще — глобальные вехи. И канадский народ отдал суперсерии пятое место в рейтинге.
Уверенность, разумеется, передавалась и игрокам.
Мое поколение, не видевшее Боброва на футбольном поле или на льду (только в черно-белых кадрах расплывчатой кинохроники), впервые увидело его в действии на тренерском мостике, а не на иконе. Хотя Бобров, конечно же, икона спорта двадцатого века.
В 1967 году, когда «Спартак» Боброва в гонке за «золото» опередил ЦСКА Тарасова, Всеволод Михайлович неожиданно объявил на итоговом собрании — со слезами на глазах, что уходит тренировать футбольный ЦСКА. Хоккеисты были в шоке. Бытовала такая версия, что Тарасов обратился к министру обороны маршалу Гречко, чтобы убрать Боброва из «Спартака» и ослабить вечных соперников, но в это мало кто верил.
У Боброва с Тарасовым всю жизнь, еще с тех времен, когда играли они в одной тройке с Бабичем, были непростые отношения — центральным нападающим был Тарасов, но тройку называли не так, как принято, по фамилии центрфорварда, а именовали «бобровской», чего самолюбивый Анатолий Тарасов забыть не мог.
Хотя Александр Сергеевич объяснил мне, что многолетний конфликт Тарасова и Боброва крылся гораздо глубже — разный подход к хоккею: «Тарасов был приверженец строгой дисциплины, беспрекословного выполнения игрового задания со всеми вытекающими претензиями, а Всеволод Михайлович — импровизатор как на льду, так и в жизни. Такой жизнелюб был… Ну, у них и возникали частые ссоры…»
«Но все-таки почему Бобров оставил чемпионский хоккейный «Спартак» и ушел в футбольный ЦСКА?» — спрашиваю Якушева. Вместо ответа Александр Сергеевич набирает телефон, включает громкую связь: «Елена Николаевна, добрый день, это Якушев». — «Сашуля, здравствуй!» — звучит по-прежнему молодой женский голос.
Я догадываюсь, что это вдова Боброва. «Елена Николаевна, я даю интервью Петру Спектору, и он интересуется, почему Всеволод Михайлович ушел в шестьдесят седьмом году из «Спартака»?» Елена Николаевна начинает объяснять, что инициатором выступил друг семьи, главком Сухопутных войск Иван Павловский, уговорив прежде всего ее: Бобров был подполковником, и пенсия составляла бы 80 рублей, а в футбольном ЦСКА сразу дали звание полковника с пенсией 200 рублей — деньги по тем временам большие.
Спортсмены, по обычным советским меркам, зарабатывали хорошо, но надо было думать и о будущем. «Но Сева из-за этого всю жизнь переживал, — сказала Елена Николаевна. — Сокрушался, что оставил «Спартак»…»
По словам Александра Сергеевича, он не предполагал, что они с Бобровым снова встретятся. Слава богу, сказал Якушев, судьба свела. И обратил внимание, что со стороны Боброва, пять лет находившегося вне хоккея, без тренерской практики, принять сборную был поступок очень сильного человека, понимающего и колоссальную ответственность, которая на него ложилась.
Я усмотрел некий знак судьбы, что самую первую шайбу в ворота профессионалов забросили именно спартаковцы, которых Бобров ввел в основной состав и пожалел, что автор гола Евгений Зимин закончил спортивную карьеру не так, как этого заслуживал.
Якушев пояснил, тоже с сожалением, что в какой-то момент талантливый Зимин перестал попадать в основной состав и решил перейти в ЦСКА, чтобы не закрылась дорога в сборную, но в итоге оказался в армейской команде Калинина. «А это была ссылка, из которой тяжело было выбраться, — сочувственно произнес Якушев и, подумав, добавил: — Только Харламов из Чебаркуля выбрался…»
В кинофильме «Легенда номер семнадцать» есть и кадры, разумеется, художественные, связанные с жизнью Валерия Харламова и его партнера Александра Гусева, связанные, в свою очередь, с Чебаркулем, куда хоккеистов сослал Тарасов. И я высказал свое мнение, что киношная история — полумифическая и звезды хоккея (Третьяк, Михайлов, Петров, Якушев, Мальцев, Лутченко), да и тренер Бобров вправе были бы обидеться, что не присутствуют на экране даже в виде персонажей… Александр Сергеевич ответил дипломатично: «Там есть некоторая надуманная история, в частности, когда Харламов с Гусевым в Чебаркуле, как в цирке, переходят по канату между заводскими трубами. Но на просмотре в Сочи, где присутствовал и президент Путин, режиссер нам рассказывал, что надо было показать характер Харламова, его отношение к тренировочному процессу и каков Валерий был в жизни. Если брать чисто внешне Тарасова и киношного Меньшикова, то о сходстве говорить не приходится, зато хоккейный портрет Тарасова получился похожим. И фильм очень полезен для молодежи».
Я с некоторыми нотками гордости поведал Александру Сергеевичу, что с Олегом Меньшиковым мы выросли в одном дворе в старом добром Москворечье, где каждый вечер собирались на хоккейной коробке. И подумал, что, если бы в тех далеких семидесятых страстному болельщику Меньшикову рассказали, что он будет играть в кино самого Тарасова, Олег бы смеялся громче всех. Якушев одобрительно кивнул: «Артист замечательный».
Канадский репортер съел суп с газетой
Немыслимый сюжет суперсерии между тем превзошел самый захватывающий киносценарий. В наших хоккейных прогулках по времени мы обратились к первой половине шестидесятых, когда юный Александр Якушев — игрок второй сборной — впервые увидел профессионалов в Детройте, где играл знаменитый Горди Хоу — хоккейный долгожитель, который даже выходил в пятьдесят в одной тройке с сыновьями. Якушев говорил, что они с партнерами особого пиетета при виде профессионалов тогда не испытали. «Не скажу, что прямо восторг какой-то был неописуемый, — вспоминал Александр Сергеевич. — Хорошие хоккеисты, но мы не охали, не ахали, да и тренировка, за которой мы наблюдали, была легонькая. Вот экипировка произвела впечатление — у нас-то все вразнобой, перчатки, трусы разных фирм».
«С формой даже для сборной возникали проблемы?» — удивляюсь я. «Экипировка слабая была в Союзе, — объяснял Якушев. — Федерация хоккея закупала коньки и клюшки для игроков сборной, хотя по поводу клюшек ребята в большинстве своем сами договаривались с фирмами, к примеру, я всю жизнь играл «Титаном». А с формой всегда беда была — канадцы нашу тренировку смотрели, и, думаю, у них пренебрежительное отношение сложилось: приехала какая-то деревенская команда в рванье. Я, конечно, немного утрирую, и проиграли они первый матч не из-за этого — просто мы в физическом плане были готовы намного лучше».
И Якушев повторяет, что только через определенное время пришло осознание, насколько значимой была суперсерия. «Это наложило определенный отпечаток на развитие всего мирового хоккея, — говорит Александр Сергеевич. — После этой серии канадцы увидели, что в хоккей умеют играть не только в НХЛ, в Америке и Канаде, а в Европе тоже, в частности в Советском Союзе. В Канаде увидели красивый, комбинационный советский хоккей. И зрителям это импонировало, особенно в первой игре, когда мы не просто отыгрались, а забросили семь шайб. Канадские болельщики вставали, аплодировали… Хотя для них это была трагедия…»
Мы вспоминали канадского журналиста, который поклялся съесть газету со своим репортажем, если русские выиграют хотя бы один матч из восьми. И после первой игры приехал в отель, где расположилась сборная СССР, и на глазах у наших хоккеистов раскрошил газету в суп и съел всю тарелку до дна. И Якушев высказал уважение к репортеру, который по-мужски сдержал слово.
Победой с разгромным счетом мы преодолели барьер, как в свое время авиаторы — звуковой.
Надо ли лишний раз напоминать, что в Стране кленового листа хоккей — религия. Но и у нас поэт Евгений Евтушенко писал: «Есть у мира с некоторых пор, для объединения людей, летняя религия — футбол, зимняя религия — хоккей». Якушев привел такой факт: в Канаде был опрос жителей к столетию хоккея. И социологи попросили отметить самые значимые события в жизни страны за целый век. Не спорта, а вообще — глобальные вехи. И канадский народ отдал суперсерии пятое место в рейтинге.
Якушев называет суперсерию великой, но уточняет, что принципиальные матчи, как их ни рассматривай, носили неофициальный статус, а для любого спортсмена, уточняет Александр Сергеевич, соревнования номер один — Олимпийские игры. Как бы там ни было, но весь хоккейный мир, с подачи тассовского журналиста Владимира Дворцова, стал именовать 15-го номера сборной СССР «Як-15», по названию грозного советского истребителя — ровесника Александра Сергеевича.
В первом акте канадской эпопеи мы выиграли два матча, один проиграли и один закончили вничью, что считалось сенсацией.
Теперь предстояли ответные поединки в Москве. «Мы закончили турне в Ванкувере 8 сентября, — вспоминал Александр Сергеевич. — Рейс из Монреаля вылетал домой только 11-го, начались приемы — посольство, торгпредство и так далее…» «Как встречали, когда прилетели из Канады?» — спрашиваю я. «Вообще как героев», — улыбается Александр Сергеевич. «Транспаранты, лозунги, ковровая дорожка, торжественные речи…» — перечисляю я. «Тогда так не принято было, — возражает Александр Сергеевич. — Там смешная ситуация возникла, мне наш защитник Виктор Кузькин рассказывал: его мать приехала встречать, стоит за ограждением, мы выходим, ее не пропускают. Она кричит: «Пустите, я Кузькина мать…»
«В Москве еще дали выходные», — уточняю у Якушева. «Несколько дней отдохнули, — кивает Александр Сергеевич. — Кто-то из игроков даже улетел». «Мальцев!» — уточняю я. «Ну, я этого не говорил», — с хитринкой смотрит на меня Якушев. «Мальцев мне сам рассказывал, как на несколько дней слетал к морю позагорать, — говорю я и спрашиваю: — Может, эйфория наступила после матчей в Канаде?» Александр Сергеевич задумывается: «Я долго размышлял над этим вопросом и пришел к парадоксальному выводу: злую шутку с нами сыграла первая победа в московской серии. Не то чтобы мы считали, что теперь возьмем канадцев голыми руками, но возникла неколебимая уверенность — в одной-то как минимум из трех оставшихся игр победим. И уступили все три матча, канадцы в самый критический момент собрались, понимали: если проиграют серию, дома им это никогда не простят…»
И мы с горечью вспоминаем, что в заключительном матче при ничейном счете оставалось всего-то тридцать секунд до сирены (и расходились бы по итогам восьми матчей с, в общем-то, справедливым итогом в суперсерии 4:4), когда в неразберихе пропустили нелепый гол от Хендерсона, сразу ставшего национальным героем Канады.
Хоккейный Джеймс Бонд
На московские матчи билеты купить было нереально, можно было, как говорили в советские времена, только достать, как дефицитные итальянские сапоги или французские духи. В зале оказались только люди, приближенные к власти. Страстные болельщики, создающие раскаленную атмосферу на трибунах, оказались вне игры, оставшись дома у телеэкранов. «Мы играли как в гостях, — констатирует Александр Сергеевич. — По-моему, даже «шайбу, шайбу!» не кричали, а канадцев приехало около трех тысяч, и они, конечно, своих фанатично поддерживали, переболели наших. Парадоксально, но нас в Канаде лучше принимали… Даже игрокам дали всего по нескольку билетов, а у всех семьи, родственники, друзья… На московской серии ребята нажили себе столько врагов, обид было не счесть…»
Писатель Александр Нилин, аккредитованный в «Лужниках» от газеты «Советский спорт», тоже рассказывал мне, что билеты доставались зрителю в некотором роде избранному. Нилин припомнил, как его сосед Евгений Евтушенко объяснял своей очаровательной спутнице: «Обрати внимание, присутствие на таких матчах — дело престижа. Здесь сегодня весь свет. И публика — как на премьере в Большом…»
«Но Евтушенко не был бы Евтушенко, — добавил Нилин, — если бы упоминание о Большом театре не продолжил словами: «Или на моих выступлениях». Писатель вспомнил и курьезный случай в пресс-баре, где два наших известных журналиста заболтались с канадскими коллегами и провели за столиком весь первый период. «В перерыве я, каюсь, первым вошел в бар, — делился Нилин. — Они мне из-за стола закричали: «Какой счет?» Я окинул опытным взглядом их столик и сказал: «Ну, раз заказывали шампанское, то восемнадцать с копейками». И шедший за мной иллюзионист Игорь Кио заметил: «Это цирковая реприза…»
Впрочем, самый цирковой номер в Москве отколол нападающий Пит Маховлич. Канадцев, которые и в Европе до этого толком не бывали, на родине жутко застращали агентами КГБ, объясняя хоккеистам, что сотрудники советских спецслужб возьмут их под неусыпное наблюдение. Маховлич, словно Джеймс Бонд, решил обыскать свой номер в поисках подслушивающих устройств и, подняв ковер, обнаружил неизвестный металлический предмет. Новоиспеченный агент 007 каким-то образом открутил или оторвал эту штуку, и этажом ниже с огромным грохотом на паркет рухнула массивная люстра, перепугав постояльцев.
В цирке, кстати, гвоздь программы неизменно для публики — укрощение хищников. Не побоюсь показаться невежливым, но канадцы вели себя местами словно дикие звери. Вспомнить хотя бы, как Бобби Кларк, будто на боях без правил, хулигански вырубил Валерия Харламова, который вынужден был пропустить предпоследний матч, а на заключительную игру вышел на уколах. Как канадцы открыто «охотились» на Мальцева, Викулова, Якушева, как грубили Михайлову и Петрову, как дрались с Мишаковым и Гусевым…
«Но наши и сами сражались в суперсерии как тигры», — сказал известный в прошлом боксер Юрий Маркин, а мастер спорта по теннису Михаил Рысаков добавил: «Мы ждали не только победы, а ждали еще и незабываемого зрелища». Двадцатилетний Третьяк творил чудеса, получив в Канаде прозвище Русская Стена, яростно бились Ляпкин и Лутченко на своем «пятаке», как на крыльях летело вперед звено Лебедев–Анисин–Бодунов…
Но, опять перефразируя Николая Озерова, нам такой хоккей был нужен — мужской, с открытым забралом, как на ристалищах. Канадцев мы укротили и если и не разрушили заокеанский миф, то в мифологические хоккейные персонажи советские хоккеисты с соперниками вошли на равных. И спустя годы вместе отмечают юбилей суперсерии в ностальгически-дружеской атмосфере. Скажем, Александр Якушев с нетерпением ждет приезда в Москву своего друга Фила Эспозито.
Я пишу эти строки на даче в поселке Старых Большевиков, в сосновой тишине, близ легендарной спартаковской Тарасовки. Мы не раз сиживали на веранде с дачными соседями: одноклубником Якушева голкипером Виктором Зингером, который был дублером Третьяка на матчах с канадцами, и еще одним выдающимся спартаковцем Анатолием Сеглиным, впоследствии администратором сборной, в том числе и на играх с Канадой.
База в Тарасовке — футбольная, но в былые неизбалованные времена в спартаковской обители собирались и хоккеисты, под сенью красно-белого ромба Александр Якушев познакомился с первой красавицей Москвы Татьяной, приехавшей на лыжные соревнования, и они вместе более чем полстолетия сохраняют свежесть романтических отношений.
И для нас, живых свидетелей великой суперсерии, хоккейные впечатления полувековой давности также свежи и сегодня.
Петр Спектор
