Совсем недавно в Санкт-Петербурге прошли торжественные мероприятия, посвященные 81-й годовщине снятия блокады Ленинграда. В городе отгремел праздничный салют. Блокадник Георгий Щипалкин вместе с соседкой возложили цветы к мемориалу на Пискаревском кладбище, а потом писали очередное обращение к чиновникам. Вот уже два десятка лет петербуржцы живут фактически на кладбище. До могильных крестов рукой подать. На просьбы предоставить им другое жилье чиновники отвечают: под расселение вы не попадаете.
Каково это: ежедневно «хоронить» людей из окна собственного дома — в материале «МК».
83-летний Георгий Щипалкин и 58-летняя Майя Афанасьева живут в Санкт-Петербурге в поселке Парголово на улице Успенка. Их дома находятся в нескольких метрах от границы Северного кладбища.
— Я «хороню» людей каждый день. Знаю, во сколько начинаются-заканчиваются траурные мероприятия, — говорит Майя. — Рыдания, залпы орудий, гимны стали привычным фоном.
Щипалкин и Афанасьева приобрели участки 15 соток с домами более 20 лет назад. Землю оформили, жилье приватизировали. Место считалось курортной зоной. Рядом лес, до кладбища больше километра. Ничто не предвещало беды.
— У меня даже забора не было между участком и лесом. Вышла с огорода и пошла по грибы-ягоды, — вспоминает Майя. — Вырубка леса началась неожиданно. Без предупреждения стали расчищать участки около наших домов. Хотя, может, нас и не надо было ставить в известность? Как власти решили, так и сделали.
Женщина подозревала, что землю расчищают под захоронения. Обратилась в администрацию Выборгского района за разъяснением. Ее успокоили: расширения кладбища не планируется. Остальные ведомства также заверили петербуржцев: волноваться не о чем.
— А с 2005 года здесь стали расти могилки как грибы. Когда захоронения дошли практически до наших домов, мы с соседом выставили участки на продажу. Но желающих жить на кладбище не нашлось. Или предлагали выкупить землю за 1–2 млн, не больше. Хотя кадастровая стоимость нашей земли больше 5 млн. Но потенциальные покупатели крутили пальцем у виска, мол, у вас могилы под носом, больше никто не даст.
Ограждений между кладбищем и домами Майи и Георгия Александровича нет. Из дома прямиком ступаешь на свежие захоронения.
— Шагов двадцать — и на кладбище, — описывает собеседница. — Нас посещали представители разных ведомств, охали-ахали, но действий ноль.
За чужими похоронами жильцы наблюдают ежедневно.
— У меня под боком находится участок, где хоронят погибших на СВО. Постоянно слышу стрельбу, гимны. Траурные церемонии проводят в будние дни, в одно и то же время, в 12.30. Случаются перерывы на 2–3 дня. Каково мне? Я ведь понимаю: вот еще один наш воин погиб. Визуализируешь, слезы наворачиваются. Про обычные похороны вообще молчу, их вижу каждый день. Особенно много хоронили в ковид. В день по 2–4 процессии. За эти годы я настолько привыкла к человеческому горю…
…К домам жильцов приходят заблудившиеся посетители кладбища.
— Старики часто теряются. Особенно зимой, когда рано темнеет, а у меня свет горит. Я провожаю их к автобусной остановке. Машины заезжают к могилам и попадают в тупик: указателей нет, кладбище гигантское. За 20 лет кого только не выводила.
Психологическое состояние Афанасьевой и Щипалкина оставляет желать лучшего.
— Многие на кладбище не могут провести больше двух часов, а мы там живем 20 лет. По сути, каждый день «хороню» людей, сидя дома. Конечно, человек ко всему привыкает. Стараюсь абстрагироваться. Если нахожусь дома, плотно закрываю двери и окна, чтобы не слышать происходящее. Знакомые удивляются: как вы можете там жить? А у нас есть выход? Мы писали губернатору, обращались на «прямую линию» президента, куда выше? Отовсюду идут отписки.
С точки зрения экологического законодательства кладбищам требуется проект санитарно-защитных зон (СЗЗ). В ряде случаев исследование почвы, воды и воздуха могут показать повышенный уровень загрязнения. Тогда необходимо разрабатывать санитарную зону.
— Роспотребнадзор снял с себя ответственность: там заявили, что они тут ни при чем, — продолжает Майя. — Комитет по промышленной экономике, который непосредственно курирует кладбище, отписывается, что все по закону. В общем, не нужна тут санитарная зона. У меня пачка отписок из разных инстанций. Никто не хочет вникать в ситуацию. К тому же наши земли на официальном сайте КГА (Комитет по градостроительству и архитектуре) теперь официально относятся к зоне кладбищ. По градостроительному регламенту я не имею права на личном участке что-то строить. Разрешены только могилы и крематории. А у меня дом 1958 года постройки, стена отходит, пол проваливается. Но новый мне не построить, и продать старый никогда не смогу.
В своих видеообращениях Афанасьева с соседом-блокадником просит предоставить жилье, равноценное по стоимости.
— Ничего сверхъестественного мы не требуем. Но с нами даже обсуждать тему не берутся. В конце концов забрали бы наши участки под захоронения, кладбище все равно расширяется, земли понадобятся, и проблема решена. Но в Выборгской администрации утверждают, что жилья для нас нет. Предложили лишь квартиры от специализированного фонда для престарелых, куда отправляют на доживание. Там нельзя держать животных, запрещено приглашать родственников, знакомых, жилплощадь не оформить в собственность.
Майя переживает, что недалек тот час, когда два дома могут оказаться полностью в окружении могил.
— Я заметила, что захоронения с другой стороны участка появляются. Уж не знаю, насколько близко подойдут. Ощущение, что нас никто не видит.
В последнем видеообращении к президенту Георгий Щипалкин заметил: «Нам ничего не нужно от государства, ни копейки. Мы отдадим наши участки с домами в обмен на квартиру, где будут нормальные городские условия. Жить на кладбище больше невозможно».
Ирина Боброва
