Самая трудная творческая встреча Евгения Стеблова прошла в монастыре его сына, в детстве актеру было интересно гулять по кладбищу, а настоящее искусство должно быть целительством. Об этом народный артист России рассказал «Известиям» накануне 75-летия, признавшись, что играть после 50 «не очень хочется» и он нисколько не жалеет об отмене торжеств по случаю юбилея.
— 10 лет назад, перед вашим 65-летием, вы признались нашей газете, что внутренний возраст для вас гораздо важнее, нежели объективный. Тогда вы чувствовали себя на 48. На сколько лет чувствуете себя сейчас?
— Наверное, внутренне можно себя чувствовать и на 48, и на 50 лет, но колени болят, и это не дает забыть о том, что мне уже не 48. Я играю в спектакле «Земля Эльзы» в театре Et Cetera, там у персонажа есть такой текст: «Всё по возрасту, всё по возрасту». Так и я понимаю, что всё по возрасту, и принимаю это.
— Вашей любимой йогой удается заниматься?
— Йогой я никогда не занимался, поэтому не могу назвать ее любимой. Лет 40 практиковал некоторые физические упражнения, в том числе асаны из йоги, но сочетал их выполнение не с философией этой школы, а с православной молитвой.
Расскажу вам один случай. Наместник Соловецкого монастыря, где у меня подвизается сын (Сергей Стеблов, монах Соловецкого монастыря по имени Фотий, что в переводе означает «свет». — «Известия»), попросил меня провести встречу с насельниками. Я выбрал тему: «Как я пришел к Богу». Знаете, за жизнь я провел огромное количество творческих встреч, но эта была одна из самых трудных. Обычно зритель направлен на тебя, а ты на него. Но тут всё было по-другому. Люди, ушедшие в монастырь, направлены сознанием внутрь себя, это не самый простой зритель. К тому же есть ряд определенных ограничений, в их числе юмор.
На следующий день я спросил благочинного: «Как всё прошло-то?». Он сказал, что всё замечательно, кроме одного — слово «йога» в монастыре даже произносить нельзя. Мы стали на эту тему дискутировать. Я попытался защитить свою позицию, рассказал, как йога помогла мне в свое время поправить здоровье. Благочинный завершил наш диалог, сказав мне: «Давайте будем понимать так, что вы пришли к Богу, несмотря на йогу».
— Смешная шутка.
— Может быть, и шутка, но смысл в ней достаточно глубокий. В итоге я пришел к тому, что почти отказался от выполнения асан. Делал только некоторые физические упражнения из динамической физкультуры, а сейчас в связи с возрастом уже и этого особо не делаю.
— Вы росли в верующей семье?
— Я воспитывался в обычной советской семье, отнюдь не в канонах веры. Но церковь с самого детства вызывала во мне интерес. Дом наш находился напротив Рижского вокзала: с одной стороны — гудки паровозов, электровозов, электричек, а с другой — колокольный звон, потому что напротив стоял храм. Помню, когда был мальчишкой, зайдем с другом в этот церковный двор, иногда приоткроем дверь, заглянем в храм. Там был совершенно другой мир, нежели тот, что окружал нас на улице. Очень резкий контраст.
В подростковом возрасте меня заинтересовали кладбища. У меня был товарищ Гена, вместе с ним мы ходили на Пятницкое кладбище, преодолевая естественный детский страх перед смертью. Бродили там, читали надписи на могильных плитах..
— Вам бы хотелось отпраздновать столетний юбилей?
— У Тани, моей покойной жены, с которой мы 38 лет прожили и родили сына Сергея, было больное сердце. Она однажды очень хорошо сказала: «Мне неважно, сколько я проживу, важно, как». Я с ней совершенно согласен в этом смысле. Как Господь управит, так и будет.
Сережа мой, отец Фотий, иногда говорит: «Папа, ведь Господь может призвать в любую минуту, а ты не готов». Он не утверждает, что я не готов, а как бы спрашивает: «Готов ли ты?» Всё это в руках Божьих, и я на него полагаюсь, абсолютно доверяю Богу и совершенно убежден, что он сделает так, как для меня будет лучше. Мы же не знаем, что для нас лучше, мы себя-то не знаем толком.
— С такой установкой, наверное, жить проще? Внутри есть момент предопределенности, и понимаешь, что любые испытания не случайны.
— Это лишь первое впечатление, причем достаточно поверхностное. Я даже по Сереже вижу, какой это трудный, очень сложный путь. Но людям, которые еще не воцерковлены, а только на подходе к этому, кажется, что с верой жить становится проще, ты с себя ответственность перекладываешь на Господа. Не проще становится жить, просто по-другому. Помню, в советское время пропагандировалось, что человек сам кузнец своего счастья. Мне ближе устоявшееся в народе, очень краткое выражение: «Ну, с Богом». Это постоянное призывание помощи Божьей на своем пути, когда ты что-то совершаешь или собираешься совершить.
Жить с Богом — это значит всё время помнить об этом, что бы ты ни делал. Для меня уже многие годы главная религиозная проблема, над которой я внутри себя работаю, — смирение. Не все правильно понимают это понятие. Думают, что это безволие, отсутствие действия. Я его понимаю так, что всё надо делать «с миром» — искать такие пути и проявления, которые не требуют агрессивного подхода.
— Вы однажды сказали, что главное для вас — это вера и искренность. Как считаете, искренность не утратила свою ценность среди нынешних молодых людей?
— С конца 1980-х годов я преподаю в театральных институтах и имею возможность наблюдать молодых людей, работать с ними. Скажу вам, что по большому счету ничего не меняется — это мы меняемся. Люди изобретают велосипед, открывают для себя то, что уже давно открыто. Нельзя сказать, что когда-то было больше искренности, а сейчас ее меньше. Для меня очевидно другое: во всем мире я наблюдаю культурную деградацию, упрощение до крайности. Во мне, человеке своего поколения, это вызывает сожаление. При этом прекрасно понимаю, что поколение наших учителей тоже, наверное, наблюдало в нас эту культурную деградацию. Сегодняшний информационный мир — это пандемия информации, такого не было раньше.
Это интервью мы с вами записываем к моему 75-летию, а я уже какое-то время пребываю на расстоянии от совсем молодых людей, моих студентов, из-за пандемии. К сожалению, учебный процесс всё время останавливается или видоизменяется, всё теперь переехало в онлайн. Но актерскому мастерству нельзя обучать онлайн — это всё равно что секс по телефону.
— К юбилею в Театре имени Моссовета должны были показать спектакль с вашим участием или устроить творческий вечер. Вам обидно, что из-за ограничений все отменилось?
— Не обидно. Откровенно говоря, начиная лет с 50 я уже не очень-то люблю играть. Не мечтаю об определенных ролях. В какой-то момент понял, что я не в чистом виде артист — у меня несколько ипостасей. Актерская, конечно, основная, но я также театральный режиссер и литературный автор. Моя книга «Против кого дружите?» пережила уже четыре издания.
Пришел к выводу, что я прежде всего автор всего того, что делаю: играю ли на сцене, ставлю ли, преподаю. Само лицедейство для меня не более чем инструмент. Я знаю, что владею им достаточно, но у меня нет от него зависимости. Совершенно спокойно могу не играть.
— Удивительно это слышать. Артисты ведь обычно говорят: «Не могу жить без сцены, без зрителей, меня это подпитывает».
— Я этого не понимаю совершенно. Почему надо подпитываться от кого-то? Надо обмениваться, а лучше даже питать. Занятие искусством — театральным, кинематографическим — для меня целительство. Если я кому-то облегчил процесс понимания мира, существования или просто поддержал своей работой, считаю, что миссия исполнена. А подпитываться — некий вампиризм. Думаю, это особенно свойственно эстрадным исполнителям и шоу-бизнесу. Они все время говорят о том, что дышат залом. Для меня это просто неприемлемо.
— Чем занимаетесь на вынужденной самоизоляции? Может, пишете что-то новое?
— Сейчас не пишу. Если бы я был графоманом в хорошем смысле, конечно, стал бы писателем. У меня импульсивный темперамент, нет во мне маховика, который нужен для постоянного занятия литературой. Я играл в пьесах Леонида Генриховича Зорина, ставил его «Карнавал», играл в нем главную роль по инициативе автора и имел счастье с ним дружить. Так вот, он тоже считал, что писателю нужен элемент графомании, когда он не может не писать. Зорин с утра вставал, завтракал и садился за письменный стол. У меня такого никогда не было, потому что всегда имелось множество разных выходов к творчеству: играю в театре, играю в кино, преподаю, занимаюсь общественной деятельностью. В этом, может, мое счастье. И одновременно несчастье — в том, что моя творческая энергия многовекторная, есть опасность распыления. Ну уж такая моя натура, что тут сделаешь?
Еще заметил, что я в основном человек созерцания, восприятие жизни у меня созерцательное. Действую, когда прозвучит призывающий гудок. Тогда я встаю с места и что-то делаю, бывает, что достаточно интенсивно и эффективно.
— Что вас делает счастливым сегодня?
— Если сказать глубоко, то сама жизнь. С возрастом всё больше понимаешь ее ценность. Жизнь — это действительно дар Божий в множественных своих проявлениях. Как я уже пояснил, у меня это не одновекторная дорога.
С некоторого времени я стал контролировать свое сознание. Стараюсь не допускать мрачных, депрессивных мыслей. В Писании сказано: «Человек не может избежать искушений, но горе тем, через кого они приходят». Это очень точно. Совсем избежать их нельзя, но когда это залетает в мой внутренний мир, в мою голову, я отгоняю это молитвой
Наталья Васильева
