Это было прекрасное время. Вернее, времени у меня тогда не было — в том смысле, в котором оно есть сейчас. Сейчас же у меня нет времени в том смысле, в котором оно есть сейчас. Точнее будет сказать, что это несколько прекрасных бликов в памяти — отчасти горьких, отчасти радостных. Наверное, летом 2010 года я сформировался на уровне рефлексов.
«Степь. Нива», Архип Куинджи
Моя Родина — это настоящее Вечное возвращение. С лета 2010 меня бесконечно ловят за то, что курил отцовские сигареты, стащив их из его пачки «Оптимы» во время обеденной жары. Температура была около 50 градусов по Цельсию. Асфальт не плавился, но немного шевелился. Отец постоянно созидал что-то во дворе и отдыхал только в самый пик зноя, когда солнце было в зените и било безжалостно. Один стример-философ говорил, что в таких условиях и появился монотеизм, когда усталый семит, ведомый только солярной энергией, внутри бесконечного светового и огненного потока остаётся один на один с Богом. Глупость, на самом деле.
Я выловил из пачки две сигареты с оранжевым фильтром, раскатал оставшийся десяток так, чтобы замаскировать кражу, и направился в свой шалаш во дворе. Раньше это был сарайчик, в котором жил огромный и страшный индюк, скрасивший нам однажды праздничный стол ко Дню благодарения. Теперь здесь жили Бэтмен, Донателло из Черепашек-Ниндзя и некие братья Махно — так они представились нам с моим другом. Мой друг был сторонником здорового образа жизни, а потому не разделял со мной моменты радости от воскурения «Оптимы» не взатяг. Точнее, это я не разделял их с ним. Сарай в шалаш мы превратили совместно — у друга был талант к строительству, а я всегда мог правильно оценить чужие умения. Не знаю, какой у меня тогда был рост, но думаю, что около полутора метров. И даже такому мне приходилось сгибаться в две погибели, влезая в шалаш.
Я пытался пускать кольца, но не выходило. Физически я не получал ни малейшего удовлетворения. Представьте: раскалённый полдень в иссохшей ордынской степи, десятилетний недоросль в тесном деревянном сарае, «Оптима» с содержанием никотина — 0,6 мг и смолы — 8 мг. Жуть. Мне не было плохо, потому что я, как уже говорил, не затягивался. А хорошо мне не было, потому что я никогда не соответствовал своему возрасту — ни в желаниях, ни фактически. Отец вышел на улицу и окрикнул меня. Сердце ушло в пятки. Я понял, что погиб. Но, понимая, что чаша сия меня не минует, мирно погрузил сигарету в тёмный песок и пошёл на Голгофу.
Отец не сказал ни слова. Дома мама кричала и заверяла, что в таком возрасте курят только будущие бандиты. Пока я молча пытался отыскать в этом минусы, отец принёс мне мороженое и добавил, что в следующий раз выпорет как сидорову козу. Следующего раза не случилось. Забавно, что тогда мне казалось, что всё дальнейшее лето омрачено этим событием, что родители смертельно во мне разочарованы, и ни о каком доверии далее речи уже не идёт. Я думал, что родители страшно расстроены случившимся, и что проблема сына, застуканного с куревом, для них чертовски важна. Какие проблемы были у них тогда на самом деле, я узнал через десять лет.
Моя Родина — это Кейптаун, где Шакира вешалась на шею Жерара Пике. Она только что исполнила бессмертный хит Waka waka, который до сих пор звучит как зловещее предзнаменование: «This Time for Africa». А он только что исполнил отличный подкат, срубив семенящего голландца Арьена Роббена на подходе к штрафной. Я был на поминках своего дяди, кажется, было 100 дней с его смерти. Под стать траурной обстановке, из телевизора гудели вувузелы и свидетельствовал Владимир Стогниенко. Мы с моим двоюродным братом прыгали на диванах при каждой атаке испанцев. Я предсказал победу команды Висенте Дель Боске ещё в самом начале турнира, до группового этапа. Я всем сердцем любил эту сборную, восхищался Фернандо Торресом, уважал Серхио Рамоса, в сердцах критиковал Серхио Бускетса — что ж, в семье не без урода. Я жил этим футболом, смотрел каждую игру, писал стихи, в которых сожалел о том, что сборная России не участвует в этом празднике жизни. Когда испанцы забили гол на 117 минуте финала, а Стогниенко кричал: «VAMOS LA FURIA ROJA», у меня из глаз текли слёзы счастья. Все родственники поздравляли меня, жали мне руку за потрясающий прогноз. Я бравировал своим случайным попаданием и рассказывал, что всё рассчитал, сопоставив составы и стратегии сборных. Мне было хорошо. Здесь сложнее подобрать слова, потому что это, действительно, тёплые воспоминания. Возможно, лучшие воспоминания в моей жизни.
Затем мы с родителями вернулись в Москву. Торфяники уже почти затухли, а смог совсем осел, но атмосфера была ровно подходящей для формирования ощущения потерянного счастья, сгинувшего в этом лете навсегда. Лучше всего московское лето-2010 описали «ночные грузчики»:
Голуби падают с неба,
Их дворники с утра лопатами
Сгребают вместе с сухими листьями.
Лето две тысячи десятого.
Я целую тебя через марлю,
Стоя на эскалаторе,
Который везёт нас в туман.
Лето две тысячи десятого.
Так я его и запомнил. Из подземелья, где мы, малютки-медовары, варили вересковый мёд, на эскалаторе мы поднялись в туман. И до сих пор непонятно, стоило ли оно того.
Талгат Иркагалиев
Другие тексты рубрики «Размышления»:
-
Как я отношусь к фильмам Андрея Тарковского?
Foxy thing about Tarkovsky is that one of his movies conceptually attacks chewing gum. -
Тонкое искусство отказа
Я могу назвать немного ситуаций, когда нервничаю и смущаюсь настолько, что ничего не могу сказать и только невнятно мычу и пытаюсь мысленно внушить собеседнику намерение сделать то, что мне нужно от него прямо сейчас... -
Какие книги я выбираю читать и почему
Чтение не должно исчерпываться книгами. Книга – это первая ассоциация, которая возникает, лишь речь заходит о чтении, и скорее отсылает к его досуговой стороне...
