За всей армией поселенцев, пусть хилой и больной, надо было следить, или, выражаясь языком правоохранительных органов тех лет «Окарауливать». Штат комендатуры был невелик, но все они прошли проверку НКВД, а некоторые просто состояли там на службе. Вся служебная переписка велась через районный отдел НКВД. Использовались агентурные донесения.
Из агентурного донесения. Источник – Николаев.
«Источник зашел в квартиру Грибановой Арины и спросил её, как он живёт. Тогда она отвечает: «Живу плохо, и вообще при этой власти жить трудно… Видно не переживёшь советскую власть, а как хочется пожить как раньше».
Такое донесение и ряд подобных послужило тому, что на Арину Грибанову в РОНКВД завели учетное дело «по окраске антисоветчик», дальнейшая её судьба неизвестна.
Эти закулисные манёвры спецпоселенцам были неведомы. «По ту сторону баррикады» они видели других людей- охранников спецкомендатуры.
Вот что рассказал нам один из них.
- Кулай мы организовали, ребятами из нашей группы. Не я лично, я был просто стрелок… Перед самой отставкой нам пришла шифровка - прибыть на место в такой–то квадрат. Зачем, что - никто не объяснял. Ну, старший, Масалов, комендант ОГПУ, конечно знал. А нам не говорили. Саша Коротков – мы с ним в комсомоле были – уполномоченный ОГПУ назначен. Ещё с нами отправился наёмный радист, его рекомендовал спецначальник ОГПУ, ещё несколько человек. Дали нам проводников, отправились. Куда и зачем – не знаем.
В начале марта 1930 года добрались до места, там никого ещё не было. Потом приказали встречать обоз, подготовить складские помещения.
В марте 30-го пришла первая партия кулаков, сколько точно не помню. Две недели жили прямо на снегу. Большие костры жгли. Целый день топим, топим. На ночь рассчитали, клали хвою, полушубки - тепло было, не замерзали. Снег- то в тайге глубокий, метра два и ветра нет. Сделали просеки, стали сооружать шалаши. На ночь выставляли «секреты».
Первым комендантом на Кулае стал Масалов, а уполномоченным ОГПУ – Саша Коротков.
Везли на Кулай со всех районов. Казахи приехали, привезли с собой юрты. У них и печки были. Постелют кошму – тепло… Масалов приказал мужчинам делать общие шалаши, а женщин с малыми и грудными детьми поселили в юрты. К весне стали строить дома. Кулаки, везли с собой какие – то припасы. Летом мы выдавали им одну пшеницу – норму, правда, не помню. Стали знакомиться между собой. Я помню одного ссыльного, у него была непростая история. Он бывший штаб-капитан царской армии, перешёл к красным. В органах ЧК работал. Потом стал учителем в школе и как бывший офицер оказался зачислен в кулаки. Я его и потом в Омске встречал.
При мне освободили одного мужчину. Он был сослан за эксплуатацию чужого труда. А если разобраться… Был у него годовалый ребёнок, жену увезли в Тарскую больницу. Подошло время сеять, вот восьмилетняя девчонка сидела с его ребёнком.… Много было такого. Ужас там был. Бежали оттуда, конечно. В основном молодежь. Но болота… Вот меня самого отправили с пакетом в Тару, дали проводника. Он один дорогу знал. Весной, когда растаяло, расставил там вешки. Три километра болот мы шли четыре часа. А люди дороги не знали, тонули в болотах. Я сам то руку, то ногу, торчащую из трясины видел.
Перед болотами были латышские и эстонские хутора. В одном из них был склад боеприпасов и продуктов. Оттуда все и возили.
Пришел однажды к нам человек и сказал, что нас, охрану, разоружить хотят. Разоружить могли свободно – отряд был небольшой. Если бы вся масса напала… А эти трое вооруженных, что из-за болот пришли, хотели всю массу поднять. Коротков принял меры к розыску, но не нашли. Коротков, кстати, потом и стал комендантом, а Масалова отозвали в Омск, комендантом окротдела ОГПУ. Знаю, что потом в Новосибирске он был расстрелян, как враг народа.
За Кулай нам потом выдали большие деньги – с марта по сентябрь заплатали … Что уж там дальше происходило, не знаю, нас сменила милиция.
Для того, чтобы охрану слушались, надо было, чтобы ее боялись. А как не бояться человека, у которого в руках оружие и неограниченная власть. Были в охране и люди более-менее лояльные, и лютые звери. К последним, говорят, принадлежал комендант по фамилии Канабейский. Лютовал и он, и его подручные. Даже комиссия отмечала, что охранники били спецпоселенцев, отбирали у них продукты, вещи и даже собранную клюкву, которой здесь немеренно.
Из рассказа очевидцев:
Жил на Кулае человек по имени Тымбра. Уже ссылка давно закончилась. 70-е годы на дворе, жена перебралась в близлежащее село, а он с обжитого места не уходит. Последний житель Кулая. Утром жена прибежит, сена корове накосит, завтрак и обед сготовти. Тымбра, говорят, был ленивый.
Однажды прилетел к Тымбре вертолет, вышли из него три человека, поставили на стол коньяк, порезали копченой колбаски, которой мужик сроду не пробовал. Тымбра доволен: не бьют – хорошо, угощают – тоже неплохо. Выпили, закусили. Попросили Тымбру о Кулае рассказать. Тот все выложил. Прошло какое-то время – к Тымбре опять гости на вертолете, мужик спешит довольный навстречу – сейчас угощать будут. Угостили. Пинками. Затащили в вертолет и доставили прямиком в Тарскую тюрьму, рассказывай, мол, кто к тебе прилетал да чего хотели. Отдубастили и так напугали, что Тымбра, не помня себя, до Кулая на своих двоих пулей долетел. Спустя много лет после окончания ссылки люди боялись самого упоминания слова «Кулай».
