Лучше сюжетов для рассказов и романов, чем уголовные дела, найти сложно. Так считал и великий русский писатель Лев Толстой. Мало кто знает, что он прочитал сотни приговоров (материалы привозили ему из суда прямо домой, в поместье). Сам выступал в роли мирового судьи (принимал сторону крестьян в спорах между ними и помещиками, за что последние его ненавидели и писали на него доносы), и присяжного заседателя. В ряде дел Толстой был свидетелем и однажды даже…обвиняемым в смерти человека.
Когда Толстому вменили смерть пастуха Матвея Афанасьева (того забодал бык, принадлежащий графу), молодой следователь избрал графу меру пресечения в виде домашнего ареста и изнурял допросами. Писатель был так возмущен этим обстоятельством, что собирался эмигрировать из России в Англию. Спас ситуацию мудрый прокурор, который доказал его невиновность.
Обозреватель «МК» изучила в Государственном Тульском архиве подлинные тома уголовных дел, так или иначе связанных с Толстым. Некоторые из этих документов никто не открывал больше века.
Я поднимаюсь по ступеням Тульского областного суда – по тем самым, по которым шагал Лев Толстой. Он был частым гостем тут.
На это указывает и мемориальная табличка, расположенная на здании.
Внутри многое напоминает толстовские времена. Деревянные скамейки и столы, двери – все сохранилось в первозданном виде.
Нынешний председатель областного суда Игорь Хорошилов показывает зал, который остался фактически таким же, каким был при Толстом (по крайней мере, вся мебель точно аутентичная), и писатель тут наверняка бывал много раз. Суд для Льва Николаевича был местом, которое он посещал даже чаще, чем театр, который любил всей душой и для которого писал пьесы (опять же по мотивом настоящих уголовных дел).
Прокурор, а позже председатель Тульского суда Давыдов был знатным театралом. В том числе благодаря ему деньги, полученные с продажи билетов на постановки пьес Льва Толстого, шли на содержание приюта для несовершеннолетних преступников.
В тот период в Тульской губернии в год рассматривалось 4-6 тысяч дел. При этом только 10-15 процентов подозреваемых были под стражей.
Взять, к примеру, 1863 год. Из 5688 подсудимых за решеткой до вынесения приговора были только 763. В тот год оправдали 1300 человек и «оставили в подозрении» 655. Вообще это была одна из самых гуманных практик – если не хватало доказательств как вины, так и невиновности, то человека отпускали.
Знаете, как записывали в решениях суды? Передо мной один из таких документов, и там указано: «Дело сие предать воле божьей».
Вообще судьи часто полагали, что «лучше в неизвестии и неимении точного обвинения виновного оставить, чем невиновного наказать». В одном из приговоров по делу об убийстве крестьянки Тульская палата уголовного суда написала: «Лучше десять виновных освободить, нежели одного невиновного на смерть приговорить».
Тогда под подозрением был немой мужик, который до этого изнасиловал двух женщин (именно поэтому предположили, что он же мог и убить третью). Но совсем без наказания он не остался – за изнасилование (а оно было доказанными, обе крестьянки в нем опознали насильника) ему поставили клеймо на лбу, вырвали ноздри и сослали на тяжелую работу.
За что чаще всего судили во времена Льва Толстого? Судя по статистике, за кражи, «зажигательства», убийства, драки, «пьянство и буйство» и порубки леса.
Формулировки некоторых преступлений сейчас звучат необычно, а тогда были вписаны в уголовно-правовые документы. Среди них «медленность и нерадение по службе», «блуд», «предание мертвых без христианского обряда», «угрозы и похвальные слова», «личные обиды», «подкидывание младенцев», «применение ядовитых вещей в пищу и питие».
Толстой рассмотрел десятки таких дел, будучи мировым судьей по Крапивенскому округу (назначен Указом Сената от 10 октября 1866 года «Об утверждении разделения городов по уездам на мировые судебные участки и об утверждении избранных в участковые и почётные мировые судьи лиц Тульской губернии»).
Уголовные дела, связанные с Толстым, хранятся в той части госархива, что расположена в здании старого завода. Сотрудники архива (удивительно милые, добрые и интеллигентные люди) вынесли мне гору судейский книг. С учётом того, что почерк на многих бумагах неразборчивый, а чернила выцветшие, на расшифровку мог бы уйти не один день. Но в архиве есть «дешифровальщики», которые мне помогли.
И первое, что выяснилось: до того, как стать судьей, Толстой был посредником в делах присутствия (на эту должность его выдвинул министр внутренних дел Ланской). Огромная книга с зеленой обложкой – «Журнал тульского губернского по крестьянским делам присутствия».
- Мировые посредники не входили в судебную систему, они были временным явлением после реформы, - говорит начальник отдела научно-исследовательской и методической работы Государственного архива Тульской области Игорь Карачевцев. – Просмотрите несколько дел. И вы убедитесь, что Толстой почти всегда становился на сторону крестьян. За его не любили помещики.
В одном из документов сказано, что помещица Бранд, по мнению Толстого, несправедливо эксплуатирует своих крестьян. Он пишет, что нужно разделить между ними угодья, на которых они заготавливают сено. А еще он дал разрешение на временный отъезд девушки, которая была у Бранд в услужении.
Бранд со всем этим была категорически не согласна и написала прошение в высшие инстанции, в котором приводила свои доводы «ошибочных рекомендаций и решений посредника».
Вот, скажем, жалоба другой помещицы на действия Толстого, который рекомендовал ей выплатить деньги крестьянину за его службу и за перенесённые им побои. И у нас много дел, где помещики (в основном помещицы) пишут, что он неправ и превышает свои полномочия, что он не руководствуется законом. Посыл был такой: не допускайте его вообще к этим делам. Соседи и Ясную Поляну хотели поджечь, и самого Толстого бить. В такой атмосфере Толстой выдержал чуть больше года и потом написал заявление об уходе.
Вот обращение графа от 30 апреля 1862 года, где он просит освободить его от службы по болезни.
В руках у меня журнал жандармерии от этого же 1862 года. И прошения, читай, доносы на Толстого.
«Исправляющему должность Тульского Военного Губернатора, Господину Действительному Статскому Советнику и кавалеру Никифорову.
Я имею положительные сведения, что литератор Якушкин, проезжая недавно с каким-то студентом чрез Тульскую губернию, распространил печатные возмутительные воззвания, при этом сообщено также, что Якушкин и его спутник заезжали к графу Льву Толстому в с. Ясная Поляна. Доведя об этом до сведения Вашего, считаю долгом покорнейше просить…»
- Толстой привечал у себя людей, которые конфликтовали с властью, за что попал в поле зрения жандармерии, - говорит Игорь Карачевцев. - В его школах преподавали студенты, которые были замечены в разных выступлениях. Потом в Ясной Поляне у него прошел обыск в рамках дела о надзоре, но не над ним, а над этими студентами. Все это не помешало Толстому стать судьей.
Судя по документам, Лев Николаевич с 1866 по 1870 был почётным мировым судьей, с 1870 по 1872 – участковым мировым судьей, с 1876 по 1888 снова почетным мировым. Разница между этими должностями только в том, что почётные не получали жалования и сами покрывали все расходы, которые ложились на них в связи с отправлением правосудия. В роли служителя Фемиды Толстой разрешал гражданские споры, а также неотложные уголовные дела.
В 1870-ом он впервые стал присяжным заседателем. Тогда он рассмотрел несколько дел, в том числе об убийстве, о скопцах, о превышении власти и о пропаже ветчины.
«Покойный работал пастухом в имении»
У меня руках том дела 150-летней давности, которое едва не лишило землю русскую великого писателя. Толстой был так раздосадован, оскорблен, разозлен и разочарован (в первую очередь судебной системой, которой служил много лет), что готов был эмигрировать. Возмутило его то, как обращался с ним, уважаемым человеком, графом, писателем, судьей, какой-то юный следователь. Обидело, что его обвинили в самом страшном – убийстве, что посадили под домашний арест, как опасного преступника.
Но по порядку.
Дело Тульского окружного суда. Обвинительный акт.
«12 июля 1872 года во Тульскую земскую областную больницу доставлен был в крайне болезненном состоянии проживавший в селе Ясная Поляна Крапивенского уезда крестьянин Матвей Афанасьев. В тот же день Афанасьев умер.
По произведенному медицинскому осмотру его трупа обнаружено, что причиной смерти были оказавшиеся у него переломы одиннадцати ребер и другие безусловно смертельные повреждения органов грудной клетки.
Полицейским дознанием, произведенным по распоряжению власти, раскрыто, что покойный работал пастухом в имении графа Толстого. Накануне своей смерти был забодан быком, принадлежащим Графу Толстому и что бык этот, несмотря на то, что не раз уже бросался на людей, не находился на привязи».
Молодой судебный следователь Богословский выехал на место происшествия, в Ясную Поляну. Графа Толстого он заподозрил «нарушении правил, охраняющих личную безопасность, повлекшие смерть человека».
Толстой рассказал, что в день нападения быка был в отъезде, вместо него руководил всеми делами управляющий Орехов. Но эти слова расходились с показаниями его лакея и крестьянки Агафьи Петровой.
Петрова заявила: после того, как бык забодал пастуха, она пришла к графу, тот обедал, потому сам ее не принял, а прислал лекарство («бутылку с примочками»). А лакей подтвердил, что Агафья приходила и просила мази, он доложил барину, а тот ответил, что мази нет, но есть «арники для примочки», и выдал. Были еще показания крестьян, которые говорили, что якобы барин приходил в конюшню, посмотреть на больного.
Был Толстой или не был – вопрос архиважный. В первом случае он проходил бы обвиняемым, во втором – свидетелем.
В деле несколько допросов графа Толстого. Первый произошел 9 августа, статус Толстого там не прописан.
«Лев Николаевич Толстой, граф, поручик артиллерии, рожден от законных родителей, в сельце Ясная Поляна, где и живу, там же и крещен, женат, имею 6 детей, 46 лет, веры православной, под судом не был…
Я лично хозяйственными делами не занимаюсь, эта обязанность лежит на управляющем Орехове, который должен был, если сделалось известно, что бык опасен, или сам принять меры, или доложить об этом мне…
Хотя относительно принятия мер предосторожности, собственно, против этого быка я и не отдавал особенного приказания, но так как о бывшем быке я несколько раз приказывал принимать против него строгие меры… У меня дети часто гуляют около стада, я думал и был уверен, что эти приказания в точности исполняются и по отношению к этому быку. В настоящее время он находится на привязи».
По поводу допроса Толстой написал потом своей тете: «Приезжает какой-то юноша, говорит, что он следователь, спрашивает, законных ли я родителей сын, и т.п., и объявляет мне, что обвиняюсь в действии противозаконном, от которого произошла смерть».
И все же в том протоколе Толстой еще не обвиняемый.
В протоколе второго допроса, датированном 18 августа 1972 года, Толстой уже допрашивается именно в статусе обвиняемого. И вот там такие слова: «Меня дома не было, это я хорошо помню… В конюшне, где он лежал, я не ходил и вовсе его не видал, мази и примочки для него у меня никто не просил, и я их не передавал. Услышал я об обстоятельствах от бывшего у меня Александра Кузьминского, который ходил к нему на конюшню и велел отнести ему арники».
Кузьминский все это подтвердил. Важный момент – Кузьминский (также его фамилия писалась как Кузминский) работал прокурором. Но, поскольку он был мужем сестры жены Толстого, то следователь даже его показаниям не стал полностью доверять.
Он провел несколько очных ставок, которые показали, что некоторые крестьяне путали барина с управляющим Ореховым. Что касается лакея, то он просто перепутал два разных события, а во время прихода Агафьи графа все-таки не было, а был именно Кузьминский. И все же следователь в этот день подписал документы о привлечении Толстого к уголовной ответственности. Мало того, он потребовал от графа подписать, что он ознакомлен с постановлением.
«Постановление.
1872 года августа 18 дня. Признавая произведение предварительного следствия по настоящему делу оконченным, постановил: самое дело препроводить к товарищу (заместителю - «МК») прокурора, … а так как он (Толстой - «МК») может обвиняться в противозаконных деяниях, предусмотренных 989 № 1466 ст. уголовного наказания, обязать подпиской о неотлучке с места жительства впредь до окончания дела».
Кузьминский убедил Толстого протокол подписать, объяснил, что иначе могут и в острог посадить. Но успокоил – за неделю следователь должен был все закончить. Однако следствие затянулось.
А Толстой в то время был присяжным, и ему нужно было на выездную сессию в город Сергиевское.
Архивисты нашли номер Тульских губернских ведомостей (газета была официальным органом власти, издавалась на деньги правительства), где в разделе «судебная хроника» опубликован список дел, которые должен был рассмотреть Толстой как присяжный.
Итак, это четыре дела о краже (одна – со взломом), где все обвиняемые, - крестьяне. Дело о мещанине, обвиненном в убийстве жены. Дело о бывшем дворовом человеке Сахарове, мещанине Чеблокове и солдатском сыне Баркове, обвиняемых в разных преступлениях (читай – банда).
В те времена неявка в суд в качестве присяжного считалась серьезным нарушением. Не поехать и получить штраф или поехать и нарушить «домашний арест» - как быть?
Толстой написал письмо председателю Тульского областного суда, и тот ответил, что лучше не ездить. В итоге суд оштрафовал Льва Николаевича на 225 рублей. Плюс на этом заседании прокурор публично заявил, что Толстой в принципе не может быть присяжным, потому что обвиняется в преступлении по статье 1466 («убийство»).
Все это оскорбило писателя, он решил продать имение и уехать из России. В дело вмешались председатель суда и прокурор. Первый извинился перед Толстым за волокиту и «нелепицу со штрафом за неявку». Второй дал указание следователю отменить домашний арест.
Передо мной документ от 10 марта 1873 года. В нем сказано: все обвинения с Толстого в том, что «в отношении бросавшегося на людей быка не принял меры», снять, судебное преследование против него прекратить.
В итоге на скамье подсудимых летом 1873 года оказался управляющий Орехов.
- Но и его признали невиновным, - говорит Карачевцев. - Оказалось, на рога быка за несколько дней до трагедии надели колодку. Вдобавок ко всему выяснилось, что пастух сам раздразнил буйное животное, бросив в него палку.
- Толстой был так потрясен этим делом, так разочарован в судебной системе, что подал в отставку с поста мирового судьи, - говорит сотрудница архива.
Итак, что все-таки поразило Толстого? Первое и главное - волокита. Он сделал вывод, что и другие люди сидят в острогах в ожидании длительного следствия, а потом шли судебные проволочки. А виновные в этом чиновники не несут никакой ответственности.
Толстой писал: «Вора следует, может быть, наказать 1 годом тюрьмы, а он уже просидел 3». Знал бы Лев Николаевич, что в России XXI века люди до приговора суда будут в СИЗО и по 3-5 лет…
Во-вторых, Толстой осознал, что виновным могут «назначить» абсолютно любого, и его заслуги перед государством не будут приняты в счет и не станут даже поводом для того, чтобы не сажать под домашний арест. И снова: знал бы Лев Николаевич, что в России XXI века брать под стражу до приговора в ненасильственных преступлениях будут ректоров высших учебных заведений и министров.
Страшное дело Колосковых
Толстой после сложения полномочий судьи не перестал интересоваться делами судебными. Он приходил на суды в качестве слушателя, посещал в тюрьмах людей, которые обвинялись в преступлениях. И особое дело в этом ряду – о крестьянах Колосковых, которые убили младенца (он был рожден в результате изнасилования Ефремом Колосковым своей падчерицы). На его основе Толстой написал драму «Власть тьмы».
Целых два тома дела № 503. Здесь и судебные повестки, и протоколы допросов, и очные ставки. Интересно, как все было оформлено в то время, и как скрупулёзно собирались доказательства вины.
«Тульский губернский областной суд. Обвинительный акт и заключение о крестьянах Е.П. и М.И. Колосковых, обвиняемых по статье 13,1454 и 1455.
1800-1881 года».
Всю фабулу описывает заключение по делу. Привожу его полностью:
«К делу о крестьянине деревни Сидоровки Чернского уезда Ефрема Колоскова, обвиняемого в кровосмешении с падчерицею свою Еленой Андреяновой и в убийстве рожденного последнею младенца привлечена в качестве обвиняемой упомянутая Андриянова, которая, однако, виновной себя не признала и на предварительном следствии объяснила, что она была в первый раз изнасилована отчимом Колосковым два года тому назад, и затем с ней и в дальнейшем были половые сношения, но каждый раз насильно.
8 ноября 1879 года, когда она родила, то впала в беспамятство, и в это время рожденный ею младенец был от нее унесен, она о ребенке своем ничего не слыхала и боялась спросить отчима или мать.
Объяснение это вполне подтверждается показаниями Ефрема и Марфы Колосковых, из которых первый удостоверил, что он, как в первый раз, так и в другие, когда имел половые сношения с Андрияновой, встречал с её стороны сопротивление и должен был обращаться к насилию, ребёнка же убил без ее согласия и ведома и ничего ей о том не говорил, а вторая заявила, что ее муж действительно употреблял насилие по отношению к Елене и что ребенка последней она взяла и унесла от Елены, когда та после родов была в беспамятстве.
Свидетели того крестьяне деревни Сидоровки Алена и Аниамин Маликовы показали про Ефрема Колоскова, что он человек нетрезвый и суровый, об Андрияновой отзывались как о девушке доброй, смирной, работящей и ни в чём дурном не замеченной.
Таким образом, следствием положительно установлено, что Елена Андриянова не только не принимала участия в убийстве её новорожденного ребенка, но даже не знала о том, что он лишен жизни.
Что же касается обвинения её в кровосмешении, то, так как по следствию представляется доказанным, что отчим имел с нею половые сношения насильно, устраняя оказываемое ею каждый раз сопротивление, - то это обвинение не может иметь места на суде, ибо сама Андриянова является по этому делу потерпевшей.
На основании изложенного предполагается крестьянку деревни Сидоровки Чернского уезда Елену Егорову Андриянову, 18 лет, кто обвиняется по настоящему делу, освободить».
В этом деле есть еще один эпизод, который описывает, как вообще стало известно о преступлении и как злодей едва не убил свою шестилетнюю дочь.
«18 января 1880 года в деревне Сидоровка Чернского уезда в доме крестьянина Ефрема Колоскова праздновалась свадьба падчерицы его Елены Егоровны с крестьянином Павлом Андрияновым.
В то время как Колоскову нужно было, по обычаю, перед отправлением невесты в церковь, благословить её, он спрятался и был разыскан и приведен к гостям сестрою его Марьей Крючковой, когда Елену уже увезли в церковь.
Тогда Колосков, упав на колени, обратился к гостям и бывшему на улице народу со словами: «Простите меня братцы, я грешник», а затем несвязно передал, что у него от падчерицы его Елены был ребенок, который зарыт под плетнем, указав это место, начал было его раскапывать, а потом схватил лежавший на земле кол, ударил им со всего размаху по голове дочь свою Ефимью, вернувшуюся в то время с плачем. Девочка упала без чувств, но осталась жива и, по освидетельствованию впоследствии врачами, оказалась здорова.
На указанном Колосковым месте, действительно, оказался зарытый неглубоко труп новорожденного младенца, положенный в деревянный ящик, по осмотру трупа врачами он оказался мужского пола, на лобной кости была трещина. Производивший осмотр врач дал заключение, что из-за разложения трупа невозможно определить причину смерти младенца, но что, судя по рассказу Камаскова, его ребенок родился живым и был умерщвлен.
Как при дознании, так и при следствии Ефрем Колосков признал себя виновным и объяснил, что года два тому назад он изнасиловал падчерицу свою Елену, после чего продолжал с нею иметь любовные сношения, когда бывал пьян, причём каждый раз встречал со стороны ее сопротивление, которое устранял насилием и угрозами.
Когда Елена забеременела и время родов стало приближаться, Колосков решил, чтобы не опорочить девушку, покончить с ребенком, почему приказал жене своей (матери Елены) Марфе спрятать ребенка тотчас по его рождении.
8 ноября 1879 года, когда он вернулся из леса, жена передала ему, что Елена родила ребенка, который ею, Марфой, спрятан в погребе. Отправившись в погреб, Колосков долго плакал, а потом, придавив новорожденного доской, произвел умерщвление. Марфа хотела было заявить о произошедшем, но он заставил ее молчать, угрожая в противном случае покончить с нею.
Через несколько времени к Елене просватался крестьянин Павел Андриянов.
18 января у Колосковых в день празднования свадьбы, когда наступило время вести Елену в церковь, Колосков спрятался, так как сердце его противилось благословлять к венцу невесту, с которой он жил, но, когда его нашла сестра и привела его на улицу, он во всем сознался бывшему тут народу и стал было откапывать труп ребенка Елены, но сил не хватило.
В то время шестилетняя дочь не отходила от него и все плакала. Подумав, что для него все кончено, и что дочь его останется одна и будет по нему плакать, он, Колосков, схватил кол и ударил им дочь по голове, чтобы сразу убить и «пусть лучше умрет на моих глазах». Когда Ефимья упала, он кинул кол и сказал: «Теперь берите меня».
Жена Колоскова Марфа виновной в участии с мужем в убийстве ребенка Елены себя не признала, объяснила, что она спрятала новорожденного на погребе по приказанию мужа, предполагая, что куда-нибудь подкинут. Когда она зашла на погреб и увидела, что ее муж положил на младенца доску. Колосков тут же ее выгнал. До случая на свадьбе Елены не знала, что стало с младенцем. Об отношениях мужа ее с Еленой, основанных на насилии и о беременности, она знала.
Заявление Марфы о том, что она не знала об участи рожденного ее дочерью младенца и вообще не принимала участия в лишении его жизни опровергается показаниями крестьян Александра Матвеева и Анисима Григорьева Маликовых, удостоверивших, что Колосков сознавался в убийстве ребенка своей падчерицы, говорил, что совершил это с общего согласия с женой, которая советовала ему бросить ребенка в реку».
Толстой был потрясен этой историей. Он общался со всеми ее участниками и пытался понять истоки зла. Ефрема и его жену суд признал виновными, его приговорил к ссылке на каторжные работы в крепостях на 10 лет, ее к каторжным работам на заводах на 8 лет.
В материалах дела сохранились прошения виновных. «Я приговорена за убийство внука 21 октября сего 1880 года». Женщина просит смягчить ей наказание. Но, судя по всему, этого не произошло. Вообще всякого рода прошений порядка 50 листов.
Однако смягчения мер не последовало. Что сталось с супругами Колосковыми – мы можем только догадываться. В то время каторжные работы порой равнялись смертному приговору.
Эта история подтолкнула Толстого серьезнее изучать личности преступников и мотивы совершения ими страшных злодеяниях, среди которых – нищета и необразованность.
Вместо эпилога
Толстой не бросал тему преступности до последних своих дней. Отдельная часть документов - это рапорты полицмейстеров в адрес тульского губернатора, где сообщалось о посещениях Толстым всякого рода заключенных. Один из них - про визиты Толстого к политическому преступнику Михаилу Сопоцько (он оказался толстовцем, проповедовал непротивление злу насилием).
Это кажется невероятным, но визиты Толстого к нему напоминают посещение заключенного членами ОНК: обязательным требованием было сопровождение двумя надзирателями (ныне это прописано в законе об общественном контроле) и дальнейшее составлении ими рапорта с указанием темы беседы.
«Спрашивал о его здоровье, нуждается ли в платьях, обуви и деньгах, а равно о местожительстве его матери. Во время разговора Сопоцько держал в руках тетрадь, на которую обратил внимание граф и спросил, что это, на что Сопоцько ответил, что это постановление по его делу. Начал читать таковое, но Никольский (надзиратель – Авт.) остановил его и предложил графу оставить камеру, что тот и исполнил».
И опять же – ровно так останавливали членов ОНК (автор этих строк девять лет была в их числе) в СИЗО нынешние сотрудники, когда заключенные начинали рассказывать о своем уголовном деле и показывать документы.
Толстой не раз выступал общественным защитником тех, кто не мог позволить себе нанять юриста. Или же просил о помощи им знакомых адвокатов.
Он не боялся вступаться за заключенных. Как писал председатель тульского окружного суда Давыдов, к нему поступило больше 60 записок и прошений от графа в защиту разного бедного люда (как сегодня бы сказали – вне процессуальных обращений).
В одном из случаев он заступался за крестьянина, который непочтительно высказался об иконе Божьей Матери, а потом раскаялся. Прошение в его защиту попало даже самому императору Николаю Второму. И в итоге министр внутренних дел распорядился остановить отправку крестьянина в ссылку. Но тот в итоге все равно был этапирован в Сибирь. И все же Толстой не сдавался.
-Толстой оставил особый след в развитии всей судебной системы, - говорит заместитель начальника Управления Судебного департамента в Тульской области Евгения Миронова. - Благодаря ему она стала ассоциироваться с милосердием.
Ева Меркачева
