Когда меня привезли из тюрьмы, сын был так счастлив, что вообще поначалу не обратил внимания на толпу каких-то чужих дядек. Пока они бродили по квартире и строго спрашивали, нет ли у нас припрятанных ноутбуков, модемов и разъемов, Даня висел на мне обезьянкой и не хотел слезать. Мы с ним так и не расстались до утра, но утром ему пришлось постигать новую для себя действительность.
Сначала он отказывался понимать, почему мы не можем вместе пойти гулять: на улице же снег, и можно так весело кататься на санках с горки. Пришлось сочинять банальное: «Я заболела, мне доктор запретил выходить на улицу». (Спустя полгода, когда заболеет моя мама и я скажу сыну, что бабушка не сможет к нам прийти из-за болезни, Даня спросит: «Теперь ее кагэбэшники охраняют?») Потом он обиделся, что я и проводить его до лифта, как это обычно происходило во время прогулок с бабушкой, не могу. А уж когда оказалось, что входная дверь заперта и ключ находится у тех незнакомых дядек, которых нужно просить выпустить его на улицу, Даня и вовсе расстроился. Но довольно быстро стал образцовым зэком.
Уже спустя неделю он заходил в комнату, где сидели кагэбэшники, и вежливо, тоном паиньки просил: «Откройте нам дверь, пожалуйста». А месяца через два домашнего ареста Даня и вовсе привык ко всему и любое отклонение от установленной системы правоограничений встречал нервно. Однажды, когда сын с бабушкой шел домой с прогулки, после звонка в домофон кагэбэшник из смены весельчаков-десантников Леша сказал: «Владимировна, идите, откройте дверь, встретьте Даню. А то я себя каким-то фашистом в концлагере чувствую». Я радостно выбежала из квартиры и понеслась к лифту. Однако вышедший из кабины сын вовсе не был в восторге. Он заявил: «Мама, а почему ты здесь? Я хочу, чтобы меня встречал Леша!» Увы, дети слишком быстро ко всему привыкают.
Само собой, после истории с попыткой органов опеки забрать его в железные объятия государственного приюта прямо из детского сада, в это заведение он больше не ходил. И не пойдет туда больше никогда — это было уже мое решение после освобождения из-под стражи. После первой же совместной прогулки после моей пятимесячной изоляции на предложение пройтись по бульвару Даня, прежде любивший этот маршрут, категорически сказал: «Нет, мама. Я не хочу даже идти мимо детского сада».
А тогда, под домашним арестом, мы с мамой решили, что нужно снова записать Даньку в малышовую школу — детский развивающий центр, куда он ходил в прошлом году и где остались его друзья. И сын вернулся к друзьям и педагогам, повергая последних в ужас своими ответами на вопросы вроде: «А почему ты опоздал, Даня?» или «А почему ты сегодня в плохом настроении?» Мальчик звонким голосом отвечал: «Я сегодня вообще не хотел сюда идти, но дяди из КГБ сказали, что посадят меня в карман, вот я и пришел».
Никаких эмоций вроде уважения к старшим мои домашние вертухаи у него не вызывали. Единственной сменой, в которой он находил нечто интересное, были весельчаки-десантники. Скорее всего, потому, что они, во-первых, регулярно приносили ему глазированные сырки, во-вторых, играли на гитаре. Иногда он врывался в кабинет, где они тихо бренчали и напевали что-то десантное про братишек, и требовал немедленно сменить репертуар и петь песню из «Бременских музыкантов». Весельчаки охотно затягивали «Ничего на свете лучше нету».
Даня, конечно, плохо понимал, что они делают в нашем доме. И вообще их род занятий был абсолютно непонятен трехлетнему ребенку. Он понимал, чем занимается водитель мусоровоза, воспитатель детского сада, повар, летчик. Но чем занимается кагэбэшник — как это можно объяснить? Сын мой, конечно, мальчик любознательный и внимательно наблюдал за их действиями. Спустя два месяца после начала домашнего ареста Даня уверенно заявил, что хочет быть не водителем мусоровоза, а кагэбэшником.
— Но почему, Даня?!
— Потому что мне нравится открывать и закрывать дверь, — размечтался мальчик о своем безоблачном будущем. — И вызывать лифт мне тоже нравится. Кагэбэшник — отличное занятие!
Я не стала разубеждать его. В конце концов я согласилась с тем, что кагэбэшники — это люди, которые целыми днями сидят на диване и лишь иногда открывают и закрывают дверь, притом что есть кому это сделать и без их участия. То есть абсолютно бесполезная категория людей. Дармоеды. Бездельники. Так что детское представление о сущности их работы оказалось абсолютно верным.
— Мама, иди сюда! — как-то весной кричал мне Даня. — Посмотри, какой красивый закат! Давай любоваться.
— Давай! — Раньше мы вместе садились на широкий подоконник и смотрели с нашего высокого тринадцатого этажа, как заходит солнце. На этот раз я на всякий случай села на диван: мне же запрещалось приближаться к окнам. На закат пришлось смотреть издали. Данька что-то понял и тоже сполз с подоконника, пристроился рядом.
— А кагэбэшников мы сюда не позовем, — задумчиво сказал он. — Зачем нам здесь, на закате, кагэбэшники? Они ведь лучше, чем мы…
— Даня, что ты такое говоришь! Почему это они лучше, чем мы?
— Потому что им лучше, чем нам, — печально произнес трехлетний философ.
Впрочем, он уже приближался к четвертому дню рождения и был взрослым не по годам. После тюрьмы я поняла, что означает термин «дети войны»: это дети, слишком рано повзрослевшие, потому что видели и пережили слишком много для своего возраста. Мой сын, живущий в центре Европы в XXI веке, в возрасте трех с половиной лет пережил внезапное исчезновение обоих родителей, четыре обыска (вернее, пять: первый обыск в его жизни произошел в двухлетнем возрасте, когда он спал, — а спал он крепко и даже не проснулся, когда «пришельцы» поднимали матрац в его кроватке), попытку органов опеки забрать его в сиротский приют, приходы их враждебной комиссии, домашний арест. К четырем он подошел уже с солидным диссидентским опытом.
— Мама, — нахально громко спрашивал Данька (так, чтобы слышали домашние вертухаи), — а от кагэбэшников мне подарок к дню рождения будет?
Этот чертов день рождения… 15 мая. Учитывая, что начало суда было назначено на 10 мая, я надеялась, что Данин день рождения мы отметим уже не под арестом, — что там, в суде, рассматривать? Мужа начали судить 27 апреля, и была еще смутная надежда на то, что день рождения сына мы отметим все вместе. Но и о четырехлетии Дани власть отлично позаботилась.
Оглашение приговора мужу назначили на 14 мая. Мне — на 16 мая. И это означало, что 15 мая мы все еще будем под арестом, и никто не сможет прийти его поздравить. Возможно, и он интуитивно понимал, что чуда в его день рождения не произойдет, папа не вернется, дом не освободится от чужаков, гости не придут, а мама не выйдет погулять. И потому громогласно спрашивал о подарке от кагэбэшников. Это была последняя смена весельчаков — канун Даниного дня рождения. Леша, услышав весьма демонстративную реплику о подарке, тихо собрался и ушел. Вернулся спустя час с коробкой и утащил ее в кабинет. Утром, перед уходом, вручил Дане подарок: в коробке оказался игрушечный пистолет с такими же патронами.
— С днем рождения, Даня! Мы скоро уйдем и больше не будем охранять твою маму. Теперь ты ее главный защитник, и вот тебе оружие.
Даня воспринял подарок с важностью. Незадолго до того муж прислал на адрес моих родителей письмо для сына, где просил его быть хозяином дома в его отсутствие. Так что вручение оружия для Даньки было логичным продолжением папиного письма.
А исчезновения кагэбэшников он даже не заметил. После приговора и моего освобождения в зале суда — вернее, изменения меры пресечения на подписку о невыезде до вступления приговора в силу — они тихо исчезли. А вместо них в доме появились телекамеры, друзья, коллеги, родственники — так что вопросов о переменах в нашем образе жизни он не задавал. И лишь спустя два месяца внезапно спросил:
— Мама, а куда подевались кагэбэшники?
— Как куда? Ушли из нашего дома — и это главное. Согласись, после их ухода нам стало лучше.
— Нет, — вздохнул Даня, — нам стало хуже.
— Но почему?
— Ну как ты не понимаешь, мама… Они же были так красиво одеты!
Неужели моему сыну так понравилось бездарное сочетание двух активных цветов — красного и зеленого — в их спортивных костюмах? Не знаю, уточнять на всякий случай не стала. Не хотелось лишний раз «всесторонне обсуждать» наших вертухаев. И, наверное, это было правильно. Уже полгода Даня не вспоминает о кагэбэшниках.
