Кризис начинался чуть ли не за год — воистину загодя, — и к моменту кровавого его разрешения все в общем знали расстановку сил — настолько, насколько о ней проинформировали СМИ.
В ходу тогда был термин «руцкисты», которые позиционировались как страшная вражеская сила. Сам Руцкой, лидер мятежников, рисовался предателем демократических идеалов.
При упоминании его имени я сразу вспоминал, что он в
Второй лидер вредоносных депутатов — Хасбулатов (непроизвольно выскочила рифма), был спикером Верховного Совета и также одной из главных мишеней демократической прессы.
Штурм Белого дома вообще готовился загодя, со шпыняния этого самого Хасбулатова и вообще прокоммунистического Верховного совета — тормоза реформ. Агиткампания велась нешуточная. Была, например, придумана формула «БиДе» (Белый Дом); Знаменитая Московская Газета объявила конкурс на лучшее похабное название для засевших там депутатов, даже с
Еще весной
С другой стороны, если не смотреть телевизор, не читать политические статьи в прессе и не ездить в район Красной Пресни, можно было вообще не ощутить, что намечается маленькая война.
Но
Еще за две-три недели до исторических событий там, угрюмо жужжащими кучками, собирались
Кроме этого, в обычный ассортимент живописных торговцев, кстати, входили вымершие нынче порнографические газеты, скверно отпечатанные на скверной бумаге. (Позднее я прочитал у Бунина о том, как в
Собственно события начались в конце сентября. По телевизору показывали уличные беспорядки, орущую толпу, бросающую камни в милиционеров. Сообщили о том, что один офицер милиции погиб.
Потом пошло еще хуже. Вокруг Белого дома стали наваливать баррикады из хлама. По
Помню, как 3 октября отрубились телеканалы, а на паре сохранившихся, дециметровых, поверх изображения высветилась надпись: «Вещание прекращено ворвавшейся в здание вооруженной толпой».
На одном канале фоном для этих невероятных и страшных слов шел некий кукольный мультик, с угловатыми персонажами, словно собранными из конструктора «Лего», — или это куклы занимались тем, что строили фигурки из деталек? — а на другом — старый американский фильм-катастрофа про захват и последующее крушение многострадального «Боинга-747». Мне тогда это показалось весьма многозначительным.
«Так, понеслось», — подумал я и, схватив ручку и раскрыв тетрадь, стал записывать все происходящее. Было наивное, щекочущее нервы и несколько тщеславное чувство причастности к Большой Истории.
На следующий день, как раз в утро штурма, я поехал на работу, которую никто не отменял, более того: это ведь предназначение и долг Знаменитой Московской Газеты — отслеживать судьбоносные события.
Доехал на электричке до Киевского. Из окна вагона смотрел, как пара военных вертолетов — кажется знаменитые, неоднократно испытанные в деле «
На вокзале же была обычная суета, хотя до эпицентра событий отсюда — метров пятьсот. Кучка подростков столпилась на парапете у лестницы, ведущей с платформы вниз, на площадь, — там, в проеме между домами, можно разглядеть верхнюю часть Белого дома, башенку с позолоченными часами.
Стрельбы еще не было.
С «Киевской» я, как всегда, доехал до «Баррикадной». Грозное карканье репродуктора объявило, что необходимая мне станция метро, «Улица 1905 года», перекрыта, поезда проходят ее без остановок.
Поэтому к своей Редакции я шел от «Беговой» — под звуки стрельбы и канонады, доносившейся все ближе, ближе…
Внутри все были на нервах.
За окнами, напротив через улицу, выстраивались крытые темно-зеленые военные грузовики, перебегали автоматчики.
Мы вели себя так, как, наверное, обычно ведут себя люди в такой ситуации. Чувства притупились. Слегка посасывало под ложечкой, но… острого мандража не было.
Шептались, что же будет. Не ворвутся ли в Редакцию «руцкисты», как накануне пытались ворваться в «Останкино».
Именно в тот момент, когда мы отобедали и поднялись
Стрельбы больше не было, и когда мы оправились от смятения, оказалось, что в столовой окна не пострадали, зато на лестничной площадке все было засыпано битым стеклом, а в уцелевших фрамугах зияли дыры от пуль в сеточках трещин.
К счастью, никто не пострадал, и пули, кроме того что разнесли окна, разве что наделали щербин на стенах и с нижней стороны лестниц.
А когда вернулись в помещение Редакции, радио бодро рассказывало об успехах армии и милиции, о том, что победа уже практически одержана, осталось переловить некоторых убежавших мятежников. Не они ли, убежавшие, стрельнули по нам?..
Вечером выяснилось, что на крыше Редакции якобы залег снайпер и даже подстрелил
У метро у «моей» группы проверили документы омоновцы,
Домой я опять, само собой, ехал с Киевского вокзала. С перрона отчетливо были видны горящие окна Белого дома — несколько живых, бурлящих светло-оранжевых пятен в ряд в кромешной темноте. Уже было известно, что «наши победили».
Через пару дней, ощущая смутную щекотку в солнечном сплетении, я прошелся по тем местам — мимо горелого Белого дома, здания СЭВ (тогда еще не прижилось, что это мэрия), там и сям зиявшего раскуроченными проемами окон, вдоль битых витрин на Калининском (сейчас — Новом Арбате).
Ну а на премию за героическую работу, выданную всем сотрудникам, пребывавшим в Учреждении в тот день, я купил «мыльницу» — магнитофон «Панасоник», который доблестно прослужил у нас на кухне почти десять лет.
Мои дневниковые записи тех дней тоже не сохранились. А было бы занятно перечитать.
…В десятую годовщину по НТВ показали фильм «Черный октябрь» Евгения Кириченко — того, который вел одно время программу «Забытый полк». Тоже в принципе о «забытом полку», о жертвах
Все, что казалось байками национал-патриотов, в этом фильме ожило в рассказах свидетелей. Солдаты, оказывается, стреляли по окнам жилых домов: «Там за окном
Ну а по солдатам, оказывается, стреляли откуда угодно, только не из Белого дома. «Была третья сила», — многозначительно говорят спецслужбисты. Какая? Неизвестно.
Галерея убитых защитников Белого дома: все как на подбор истово религиозные люди, трепетно хранившие образ Святой Руси в окружении икон; впрочем, иные из них бросали в БТРы бутылки с зажигательной смесью.
Очевидцы ходят среди мирных пресненских дворов, неотличимых от тысяч других, и показывают, куда именно попала пуля и где складывали трупы.
А вот и видеохроника. Трупов много. Трассеры из «Останкино» летят прямо в темную гущу толпы. Убитый оператор Сидельников. Коржаков рассказывает, как крепко бухали в Кремле в те дни — сначала от мандража, потом за победу. Обвинения Ельцину со стороны вдов убитых. Напоминание о метафизическом возмездии: «Как он может не бояться за внуков? Как правительство может работать в расстрелянном Белом доме?..»
За эти, вполне «чеченообразные», события в Москве никто не ответил, все были поголовно амнистированы. Если кто предполагал такой ход развития событий, мог смело отправляться на Пресню и в «Останкино» со снайперской винтовкой, как на сафари. Вволю пострелять по живым мишеням и потом — если бы его кто-нибудь самого не пристрелил — быть отпущенным.
Когда-нибудь будущие историки пригвоздят к позорному столбу… но кому от этого станет легче.
А пока все забыто. Ну, постреляли, ну, покрошили пару сотен человек, ну, Белый дом горел живописно. Ну и что. Те, кто выжил в катаклизме, в пессимизме пребывали недолго. Снова стали сыты, пьяны, нос в табаке.
Вроде как протрезвели. Побузили — и будя.
И вопрос — почему это за убийство, даже случайно-нечаянное, человека сажают в тюрьму, а массовая гибель от автоматов-пулеметов в центре Москвы прошла вроде как по разряду стихийного бедствия, — оказался наивным, дурацким, никого не интересующим.
***
Под этим и подведу пока черту. Первые два десятилетия жизни, наверное, каждому из нас (если, конечно, не испытал человек именно в этот период особенных каких-нибудь горестей) кажется раем.
Рай, правда, давно поблек, эдемские розы осыпались, мы выросли. Прощай, детство и юность наша, — или до свиданья в неком идеальном пространстве-времени, где все, что мы любили, чем себя тешили, окружит нас уже навсегда. Все вернется. И никто не станет спорить, что достойно вечности, а что нет, — потому что спорить будет некому, не о чем и незачем. Там будут сплошь «непродвинутые» банальности: любимый плюшевый медвежонок, древние кассеты, истрёпанные книги, запах костра, «два-три заката, женское имя и темная горсточка земли родной».
