Победный 1945-й явился для Сталина не только годом военного триумфа, увенчанного званием генералиссимуса, но и апофеозом его национально-государственной доктрины, основанной на пропагандистском использовании традиций русского патриотизма.
Однако интересы мощной империи не позволяли Сталину почивать на лаврах триумфатора. Покоящаяся на единодержавии верховная власть требовала обеспечения баланса политических сил внутри страны, тем более что здесь образовался явный перекос в пользу окрепшего в годы войны тандема Маленков - Берия, выражавшего интересы военно-промышленного комплекса. Еще с середины 1944 года Сталин стал негласно противодействовать дальнейшему росту влияния этой группировки, используя в качестве противовеса ей Жданова и "ленинградцев". Правда, в связи с тем, что в сентябре того же года Жданов был назначен уполномоченным от Политбюро на мирных переговорах с Финляндией и отбыл в Хельсинки, его позиции на столичной "бирже власти" временно ослабли. Тем не менее фортуна ему благоволила: в декабре главный соперник в борьбе за лидерство на "идеологическом фронте" Щербаков серьезно заболел, а 10 мая 1945 года скончался от "паралича сердца". Маленкову удалось тогда присовокупить к многочисленным своим обязанностям по секретариату ЦК еще и руководство идеологической сферой. Однако в отличие от Щербакова он не был силен в вопросах организации пропаганды и, конечно, не мог в этом новом качестве соперничать с таким опытным партидеологом, как Жданов.
Всю вторую половину 1945 года вождь посвятил тайным приготовлениям к новой закулисной баталии. Основной удар по маленковско-бериевской группировке предполагалось нанести следующим путем: якобы должны быть вскрыты серьезные недостатки, имевшие место в военной авиации и авиапроизводстве в годы войны. Такая мысль, видимо, возникла у Сталина после встречи с сыном Василием летом 1945 года в Потсдаме, когда тот преподнес отцу донос о вредительстве руководства авиационной промышленности, сокрывшего-де изготовление в годы войны в массовом количестве дефектных истребителей Як-9.
Существенную закулисную роль в раскручивании интриги сыграл главный конструктор этих машин А. С. Яковлев, занимавший в то время пост заместителя наркома авиапромышленности. 6 сентября 1945 года он направил письмо Сталину, в котором руководство Наркомавиапрома выставлялось основным виновником провалов в отечественном авиастроении в области создания реактивных самолетов и дальних бомбардировщиков.
Пока эта информация проходила через бюрократическую круговерть и на ее основе готовились репрессивные решения, у Сталина в начале октября случился инсульт. Правда, на сей раз удар был не очень сильным и болезнь вскоре отступила. Прибыв через некоторое время на отдых в Сочи, где проводил тогда свой отпуск и нарком авиапромышленности А. И. Шахурин, Сталин принялся по своему обыкновению усыплять бдительность будущей жертвы. Однажды, а это было в начале ноября 1945 года, он даже пригласил наркома отметить семидесятилетие М. И. Калинина.
17 декабря диктатор возвратился в Москву и стал готовиться к осуществлению задуманного, задействовав, видимо, чуть позже в своих планах и Жданова. Реализация аппаратной интриги началась 29 декабря, когда впервые за продолжительное время Сталин провел в Кремле полноценное заседание Политбюро, на котором предложил отстранить Шахурина от занимаемой должности и взял на себя поручение "наметить" кандидатуру нового наркома авиапромышленности. Уже 30-го числа новым руководителем авиапромышленной отрасли был утвержден М. В. Хруничев, работавший ранее первым заместителем наркома боеприпасов.
Первоначально с целью обоснования отставки Шахурина в ход было пущено обвинение в махинациях трофейным имуществом, тогда широко использовавшееся Сталиным как повод для расправы с неугодными. 9 января Оргбюро ЦК приняло постановление "О недостойном поведении Шахурина А. И.", в котором бывшему наркому инкриминировался, в частности, вывоз из Германии семи легковых автомобилей. В один день с Шахуриным лишился министерского кресла и Берия, который, оставаясь заместителем Председателя СНК СССР, официально был освобожден от обязанностей наркома внутренних дел "в связи с перегруженностью... другой центральной работой".
Союзник Берии Маленков, хотя и был назначен тогда же председателем комиссии по приему дел новым наркомом авиапромышленности, не мог не почувствовать неладное. Пытаясь как-то укрепить свое реноме в глазах вождя, этот партийный царедворец решил воспользоваться кстати подвернувшимся случаем, связанным с вышедшей в то время в свет книгой избранных произведений грузинского большевика и литературоведа А. Г. Цулукидзе. Дело в том, что, ознакомившись с этим изданием, Сталин пригласил отвечавшего за идеологию Маленкова и как бы невзначай то ли спросил, то ли посетовал: "Кажется, было решение и о моих сочинениях?" Дав сразу же указание своим сотрудникам порыться в архивах, Маленков установил, что в середине 30-х годов такое решение действительно принималось, но ничего конкретного по нему так и не было сделано. Демонстрируя свою исполнительность, Маленков 19 января вынес на Политбюро проект постановления об издании до 1949 года 16-томного собрания сочинений Сталина. Однако этот шаг оказался сколь эффектным, столь и мало результативным. И хотя 18 марта Сталин предложил на пленуме ЦК повысить партийный ранг Маленкова и Берии до полноправного членства в Политбюро, это было с его стороны скорее отвлекающим маневром, чем проявлением благорасположения к этому тандему. Тем более что в тот же день новым секретарем ЦК был назначен ставленник Жданова А. А. Кузнецов. А спустя два дня еще один протеже Жданова - М. И. Родионов сменил А. Н. Косыгина на посту Председателя Совета Министров РСФСР. 29 марта заместителем Родионова был назначен вроде бы прощенный Шахурин, что было не более чем еще одной уловкой Сталина.
То, что положение маленковско-бериевской группировки весьма шатко, стало очевидным 7 апреля, когда неожиданно был взят под стражу Шахурин. Вместе с бывшим наркомом авиапромышленности оказались за решеткой заведующие отделами Управления кадров ЦК А. В. Будников и Г. М. Григорьян, курировавшие авиационную промышленность, а также руководители военно-воздушных сил А. К. Репин, Н. С. Шиманов, Н. П. Селезнев. 23 апреля последним под стражу взяли командующего ВВС А. А. Новикова.
Испытывая недоверие к Берии и его ставленнику на посту наркома государственной безопасности В. Н. Меркулову, Сталин назначил руководителем расследования "авиационного дела" начальника Главного управления контрразведки Красной Армии "Смерш" и своего заместителя по Наркомату обороны В. С. Абакумова, который особо отличился в январе 1945 года, возглавляя операцию по тайному захвату в Будапеште шведского дипломата Рауля Валленберга. Оказывая грубый нажим на арестованных, Абакумов ударными темпами закончил следствие, и уже 10 мая дело стало объектом разбирательства Военной коллегии Верховного суда СССР, заседавшей под председательством В. В. Ульриха. На следующий день был вынесен приговор, гласивший: "Подсудимые протаскивали на вооружение ВВС заведомо бракованные самолеты и моторы крупными партиями и по прямому сговору между собой, что приводило к большому количеству аварий и катастроф в строевых частях ВВС, гибели летчиков..."
Сроки заключения были определены в соответствии с нисходящей кривой, понижавшейся почти с анекдотической равномерностью. Шахурин, как главный обвиняемый, получил 7 лет, Репин - 6 лет, Новиков - 5 лет, Шиманов - 4 года, Селезнев - 3 года, а подчиненным Маленкова Будникову и Григорьяну, наверное, потому, что те "орудовали" в ЦК "на пару", дали по 2 года каждому. Издевательский характер этого приговора очевиден еще и потому, что все осужденные по нему, несмотря на разные сроки заключения, потом были выпущены на свободу одновременно, только после смерти Сталина. В благодарность за свой труд Абакумов 4 мая был назначен министром государственной безопасности СССР.
Решая в те же дни дальнейшую судьбу Маленкова, Сталин столкнулся с дилеммой: или расправиться с ним и тем самым в полной мере удовлетворить тайное желание Жданова, или, продолжая находиться "над схваткой", лишь для острастки наказать этого опытного функционера, найдя ему применение вне аппарата ЦК, переданного под контроль "ленинградцев". Поскольку Сталин не видел в Маленкове соперника в борьбе за власть и не собирался отказываться от излюбленной тактики арбитра в противоборстве фаворитов, второй вариант оказался для него более предпочтительным.
К осуществлению задуманного Сталин приступил 13 апреля, когда решением Политбюро Маленков сдал, а Жданов принял руководство идеологической сферой. К тому же первый заменялся на посту начальника ключевого в аппарате ЦК Управления кадров А. А. Кузнецовым. Однако пока за Маленковым сохранялось председательствование на заседаниях Оргбюро ЦК (атрибут власти второго секретаря ЦК) и как бы в утешение за утраченные полномочия, ему был передан контроль за работой компартий союзных республик. Постепенно лишая Маленкова партийной власти, Сталин все больше загружал его ответственными поручениями по линии Совета Министров СССР. Еще 22 марта состоялось назначение Маленкова председателем комиссии по постройке стратегического бомбардировщика Ту-4, способного нести атомное оружие. Стремясь вернуть себе благорасположение вождя, Маленков так энергично взялся за дело, что уже вскоре отрапортовал о полной готовности четырех новых машин, собранных на казанском заводе № 22, к демонстрационному полету на первомайском параде. Однако Сталин и не думал благодарить Маленкова за оперативно выполненное задание. Вместо этого он нанес ему еще один чувствительный удар. Обвинив его в том, что тот фактически покрывал "безобразия" в авиации, Сталин 4 мая провел через Политбюро решение о выводе Маленкова из состава секретариата ЦК. Казалось, что Маленкова ждут серьезные неприятности, может быть, даже арест. Однако уже 13 мая состоялось его назначение на пост председателя вновь созданного Специального комитета по реактивной технике ("Комитет № 2"), на котором он проработал до мая 1947 года. А 2 августа его утвердили в качестве заместителя Председателя Совета Министров СССР и введение в состав бюро этого государственного органа. В тот же день постановлением Политбюро было закреплено и ведущее положение Жданова в аппарате ЦК, где он продолжал руководить идеологической сферой и получил право председательствовать на заседаниях Оргбюро. Таким образом, волею Сталина сложилась ситуация, когда Маленков стал как бы заместителем вождя по руководству государственными делами, а Жданов - партийными. При сложившейся диспозиции противостоящих друг другу аппаратных сил приоритетным было положение Жданова. Тем не менее Маленков сохранял шансы на реванш...
Происходившие в верхнем эшелоне власти кадровые пертурбации особо не повредили руководителю Агитпропа Александрову. При его активном участии в июле 1946 года Высшая школа партийных организаторов была преобразована в Высшую партийную школу. Тогда же Сталин и Жданов предоставили Александрову возможность создать свой ведомственный печатный орган, газету "Культура и жизнь", которая вскоре за разносный стиль критики идеологически "чуждых" произведений стала негласно именоваться в кругах интеллигенции "Александровским централом".
Сохраняя видимость лояльности к Жданову, Александров, скорее всего, не обольщал себя иллюзиями относительно перспектив дальнейшей работы под его руководством, справедливо полагая, что тот видит в нем "человека" Маленкова. Единственный шанс дальнейшего карьерного процветания мог появиться у Александрова только в случае победоносного возвращения Маленкова. Поэтому глава Агитпропа, преодолев растерянность, вызванную шоком от удара по его покровителю, возобновил закулисное партнерство с ним, благо тот не только быстро оправился от поражения, но и готов был к контратаке.
На сей раз в качестве орудия борьбы была использована агитпроповская практика порки редакций журналов за публикацию очередных написанных в духе "наплевизма и безыдейности" произведений. Действуя по этой схеме, Александров (совместно со своим заместителем А. М. Еголиным) подготовил 7 августа 1946 года записку "О неудовлетворительном состоянии журналов "Звезда" и "Ленинград", в которой критиковались в общей сложности 15 авторов, главным образом ленинградских, в том числе А. А. Ахматова и М. М. Зощенко. О вине Ленинградского горкома, проглядевшего "ошибки" журнальных редакций, говорилось в осторожном тоне (может быть, потому, что записка адресовалась Жданову, всегда защищавшему "своих ленинградцев"). Видимо, Александров стремился пока не раздражать своего нового шефа. Важно было поманить его возможностью продемонстрировать свои качества несгибаемого борца за идейную чистоту советской литературы и спровоцировать на развертывание крупной пропагандистской акции. А потом уже, когда накалятся страсти и этот любитель морализаторско-эстетической риторики за эмоциями забудет о бдительности, по нему следовало нанести неожиданный удар.
Расчет Александрова оказался верным. Узрев в записке описания новых "литературных хулиганств" давно нелюбимого им Зощенко, Жданов, войдя в раж (Александров потом проговорился, что "чашу весов переполнил рассказ "Приключение обезьяны"), потребовал немедленно начать расследование и сбор компромата на этого "пошляка".
Для пущей важности в разряд главных жертв готовящейся пропагандистской кампании решено было включить и Ахматову, чей вышедший после семнадцатилетнего перерыва сборник стихотворений Жданов еще в 1940 году приказал изъять из продажи, квалифицировав эту публикацию как "блуд с молитвой во славу божию". Сталин поддержал своего заместителя по партии в намерении сурово и примерно наказать именно этих двух литераторов.
В том, что Ахматова оказалась одним из основных объектов пропагандистских нападок, большую роль сыграло также нарастание в общественной атмосфере такого производного от "холодной войны" момента, как ксенофобия, вследствие которой даже самые невинные контакты с внешним миром влекли за собой серьезные подозрения со стороны власти. Еще в конце 1945 года Сталину донесли, что Ахматова без санкции сверху принимает в своей ленинградской квартире важных иностранцев. Дело в том, что в ноябре ее трижды посетил специально приехавший из Москвы второй секретарь английского посольства Исайя Берлин. Причем нанес он эти визиты не по долгу службы, а движимый своим интересом к русской литературе, переросшим потом, как известно, в профессиональную научную деятельность. И хотя Сталину, скорее всего, докладывали о литературоведческом характере этих встреч, однако он предпочитал рассматривать их лишь как удобное прикрытие тайной шпионской деятельности английского дипломата. Есть свидетельства, что как-то Сталин, еле сдерживая ярость, произнес: "А, так нашу монашку теперь навещают иностранные шпионы..."
...Механизм новой идеологической кампании был запущен 9 августа 1946 года на заседании Оргбюро ЦК, проходившем под председательством Жданова. С основным докладом выступил Александров. Присутствовал и Маленков, сохранивший членство в Оргбюро. Он внимательно следил за ходом дискуссии, выбирая подходящий момент для того, чтобы предпринять то, ради чего, собственно, и затевался новый раунд закулисной игры, в которой для Зощенко и Ахматовой отводилась роль не более чем случайных фигурантов. На сей раз опальный царедворец подготовил для своего противника сюрприз: добытое с помощью аппаратных связей постановление Ленинградского горкома от 26 июня, которым "ленинградские товарищи" самовольно, без согласования с ЦК, включили Зощенко во вновь создаваемую редколлегию журнала "Звезда". И вот, когда в возникшем тем временем на заседании диалоге между Сталиным и поэтом А. А. Прокофьевым (членом редколлегии "Звезды") образовалась пауза, Маленков решил, что пора действовать. Как бы дополняя список прегрешений руководства этого журнала, он громко, чтобы привлечь всеобщее внимание, произнес не без ехидства: "И обиженных приютили. Зощенко критиковали, а вы его приютили". А когда Сталин, озадаченный этим ранее неведомым ему обстоятельством, поинтересовался, кто же сие дозволил, Маленков с готовностью ответил: "Это Ленинградский комитет разрешил". Столь неожиданное откровение резко изменило характер дискуссии. Как и надеялись Маленков и Александров, внимание Сталина и других членов Оргбюро переключилось с этого момента на разбирательство "неожиданно" вскрывшегося факта игнорирования центра подопечными Жданову "ленинградцами". Маленков мог торжествовать: Сталин, по достоинству оценив предпринятый им демарш, включил его в комиссию по подготовке решения ЦК по ленинградским журналам. И этот шанс Маленков использовал максимально, проследив, чтобы в утвержденном 14 августа постановлении ЦК ВКП(б) "О журналах "Звезда" и "Ленинград" присутствовали пункты с "оргвыводами" в отношении нерадивых ленинградских руководителей.
Эта неприметная вроде бы победа Маленкова дорогого стоила. Он, как никто другой, знал, что для Сталина Ленинград, этот символ русского европеизма, то же самое, что вольный Новгород для Ивана Грозного, - вечно саднящая и незаживающая душевная рана. Известно, что подозрительный диктатор называл Ленинград "заговорщицким городом", и, думается, вождь обратил внимание на ходившие в народе с 1944 года слухи о Ленинграде как о будущей столице РСФСР и о руководителях этого города как без пяти минут республиканских, а может быть, и союзных правителях. Тем более что толки эти имели под собой основание. Как вспоминал впоследствии Хрущев, незадолго до своей смерти Жданов, однажды встретившись с ним, печально произнес: "Знаете, Российская Федерация... такая несчастная, в каком она положении!.. Надо создать Российское бюро ЦК ВКП(б)".
Под воздействием провокационных слухов, описанной выше "литературной" интриги Маленкова, а также вследствие своей прогрессирующей подозрительности Сталин в конце жизни предпринял очередную кровавую акцию, известную как "ленинградское дело", по которому в 1950 году будут расстреляны Н. А. Вознесенский, А. А. Кузнецов, М. И. Родионов, другие высокопоставленные чиновники, связанные с умершим к тому времени Ждановым, а также пострадают сотни ни в чем не повинных людей.
Почему возвысили Жданова
Возвращаясь к событиям второй половины 1946 года, к обстоятельствам последнего карьерного взлета Жданова, логично будет задаться вопросом, почему он произошел в то время, когда локомотив истории на всех парах въезжал в мрачный тоннель "холодной войны". Позади была фултонская речь У. Черчилля, заявившего 5 марта, что от Штеттина на Балтике и до Триеста на Адриатике железный занавес опустился на европейский континент. А впереди - такие знаменательные вехи начала этой эпохи, как американские "доктрина Трумэна" и "план Маршалла", а также советская блокада Западного Берлина. Мир раскололся на две противостоящие и враждебные друг другу политические силы - так называемый свободный Запад во главе с США и, по дефиниции Жданова, "лагерь антиимпериалистический и демократический во главе с СССР".
В такой ситуации в действиях Сталина явственно обозначилось стремление осуществить в кратчайшие сроки тотальную психологическую мобилизацию общества, возродить в населении господствовавший в стране в первые послереволюционные десятилетия дух защитников осажденной крепости. Достижению этой цели препятствовали, во-первых, инерция победной эйфории народа, принесшего неисчислимые жертвы за право на достойную мирную жизнь и продолжающего в большинстве своем симпатизировать бывшим союзникам, и, во-вторых, та подспудная деидеологизация советского общества, которая началась с конца 30-х годов (с момента заключения пакта с Германией и укрепления позиций в советском руководстве номенклатурной технократии во главе с Маленковым и Берией) и достигла своего пика в годы войны (роспуск в угоду западным демократиям Коминтерна, частичная реабилитация Русской православной церкви). Поэтому, чтобы пресечь дальнейшее всенародное "почивание на лаврах", Сталин уже в конце 1946 года отменил празднование Победы над Германией, сделав выходным вместо 9 мая новогодний день 1 января. К тому же, как всегда в периоды ужесточения режима начал настраиваться на большие обороты механизм репрессивной машины...
Закономерным результатом начавшейся пропагандистской перестройки стало и отстранение в том же 1946 году технократа-хозяйственника Маленкова от руководства идеологической сферой. Сталин, подобно опытному шахматисту, заранее детально отрабатывающему план очередной партии и намечающему комбинации с использованием ключевых фигур, резонно полагал, что с "закручиванием гаек" в духовной сфере успешней справится такой опытный партфункционер гуманитарного склада, как Жданов. И вождь не ошибся. Хотя на самом деле Жданов лишь публично разыгрывал сценарии, автором которых был Сталин, это не помешало ему воспринимать их как свои собственные. Фанатично убежденный в государственной важности порученной ему миссии, он, по заслуживающему доверия свидетельству, рассуждал примерно следующим образом: "Положение достаточно серьезное и сложное. Намерение разбить нас на поле брани провалилось. Теперь империализм будет все настойчивей разворачивать против нас идеологическое наступление... И совсем неуместно маниловское прекраснодушие: мы-де победители, нам все теперь нипочем... Наши люди проявили столько самопожертвования и героизма, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Они хотят теперь хорошо жить. Миллионы побывали за границей, во многих странах. Они видели не только плохое, но кое-что такое, что заставило их задуматься. А многое из виденного преломилось в головах неправильно, односторонне... Среди части интеллигенции, и не только интеллигенции, бродят такие настроения: пропади все пропадом, всякая политика. Хотим просто хорошо жить. Зарабатывать. Свободно дышать. С удовольствием отдыхать... Настроения аполитичности, безыдейности очень опасны для судеб нашей страны. Они ведут нас в трясину... В литературе, драматургии, кино появилась какая-то плесень. Эти настроения становятся еще опаснее, когда они дополняются угодничеством перед Западом: "Ах, Запад!", "Ах, демократия!", "Вот это литература!", "Вот это урны на улицах!" Какой стыд, какое унижение национального достоинства!".
Важно отметить, что, противоречивым образом исповедуя как революционный пуризм, так и окрашенную в патриотические тона русскую национально-культурную эстетику, главный партидеолог не без основания полагал, что Александров и его креатура в пропагандистских структурах ("александровские мальчики"), отказавшись на деле от революционных идеалов, марксизма, традиционных культурных ценностей, погрязли в стяжательстве, циничном карьеризме и устройстве собственной "красивой жизни" (скупка антиквариата, картин, других материальных ценностей, погоня за гонорарами, премиями и т. п.) и скатились в болото аполитичности и безыдейности.. Рассуждая таким образом, Жданов не мог объективно не выступать против шовинизма и антисемитизма, органично присущих "александровским мальчикам", духовным отцом которых был не кто иной, как Сталин. Не понимая или не желая понимать этого последнего обстоятельства, а также вследствие причин другого рода, Жданов заранее обрек себя на неизбежный и в какой-то мере драматический жизненный финал, который, в свою очередь, обернулся для его ближайших сподвижников настоящей трагедией.
Лебединая песня главного идеолога
Аппаратные победы Жданова и стоявшей за ним группировки, рост популярности второго человека в Кремле в народе и властных структурах партии и государства не только еще больше настроили против него Маленкова, Берию и их единомышленников, но и не могли не вызвать глухое недовольство у подозрительного Сталина. Не случайно, думается, на состоявшуюся в Польше в конце сентября учредительную конференцию Коминформа он направил Жданова в сопровождении Маленкова, хотя тот был довольно далек от проблем международного коммунистического движения. Вскоре после этого, находясь на отдыхе на Черном море, Сталин, зазвав однажды на свою дачу Жданова, вдруг неожиданно накричал на него: "Сидит, как Христос, как будто это его не касается! Вот смотрит на меня, как Христос!"
Свою лепту в разжигание неприязни "хозяина" к "ленинградцам" внесли, разумеется, Маленков и Берия, которые использовали для этого, в частности, ночные застолья на подмосковной даче вождя (на них Жданов в связи с ухудшением здоровья появлялся все реже). В конце концов серьезно озабоченный усилением интриг вокруг его персоны, Жданов в конце 1947 года серьезно заболел, перенеся очередной инфаркт миокарда. Однако, собрав волю в кулак и быстро встав на ноги после сердечного приступа, Жданов вновь стремится заявить о себе как о ведущем партийном идеологе. Он решил воспользоваться недовольством Сталина оперой В. Мурадели "Великая дружба", премьера которой состоялась в Большом театре 7 ноября 1947 года, и еще раз напомнить вождю о своих способностях организатора крупномасштабных пропагандистских кампаний. К подготовке новой идеологической акции Жданов привлек Д. Т. Шепилова, первого заместителя начальника Агитпропа, амбициозного, образованного чиновника, увлекавшегося с юности русской музыкальной классикой и не упускавшего случая блеснуть своими вокальными данными в кругу друзей, куда входил и сын Жданова Юрий. Именно вокруг последнего группировалась "золотая молодежь" того времени. Это было первое крупное задание, порученное Шепилову по работе в ЦК, своеобразное "боевое крещение".
Шепилов привлек большую группу ведущих столичных музыковедов и других экспертов и с их помощью подготовил проект соответствующей директивы ЦК в том духе, что необходимо "оградить советское музыкальное творчество от ...западнических течений", которые олицетворяют собой "по существу распад музыкальной формы, патологическое ее перерождение". Этот материал, представленный Жданову, скорее всего, и лег в основу его выступления на совещании музыкальных деятелей в ЦК ВКП(б) и принятого 10 февраля 1948 года постановления ЦК "Об опере "Великая дружба" В. Мурадели". Тем не менее Шепилов, доживший до 1995 года, по понятным причинам старался преуменьшить впоследствии свой вклад в одиозную кампанию.
Совещание по вопросам музыки открылось в 13.00 13 января 1948 года и продолжалось в течение пяти часов.
В беломраморном зале на пятом этаже здания ЦК на Старой площади помимо партийного руководства, представленного Ждановым, Сусловым, Кузнецовым, Г. М. Поповым, Шепиловым, присутствовали более 70 композиторов и музыковедов. Выступивший первым Жданов сначала обрушился с резкой критикой на автора оперы "Великая дружба", затем отчитал Д. Д. Шостаковича, С. С. Прокофьева, В. Я. Шебалина за "формалистические выверты", допущенные ими в последних сочинениях. В заключение он призвал композиторов обратиться к русскому классическому наследию, потребовал от них создавать "красивую, изящную музыку... способную удовлетворить эстетические потребности и художественные вкусы советских людей", а не "кучки эстетствующих гурманов".
Итак, осознав по какому-то наитию особую важность для режима сокрытой в музыке проблемы, Жданов выдвинул ее на передний план. Однако этим он отнюдь не укрепил своего положения в кремлевской иерархии, как наверняка надеялся. Скорее, наоборот, только еще больше разжег ревность, питаемую с некоторых пор вождем к своему заместителю по партии, неосмотрительно любившему повторять перед своими подчиненными: "Я и товарищ Сталин решили". К тому же в рассуждениях главного партидеолога о "проповеди атональности, диссонанса и дисгармонии" в музыке не было ничего принципиально нового. Он явно повторял свои более чем десятилетней давности разносные статьи в "Правде" под заголовками "Сумбур вместо музыки" и "Балетная фальшь".
Требовался лишь провоцирующий повод, чтобы недовольство Ждановым, копившееся в тайниках души диктатора, вышло наружу. И такой повод вскоре дал 27-летний сын Жданова Юрий. Назначенный заведующим Отделом науки УПиА ЦК, он решил дать открытый бой засилью в отечественной биологии антинаучных методов Т. Д. Лысенко. Доклад Ю. Жданова на тему "Спорные вопросы современного дарвинизма", прочитанный 10 апреля 1948 года в Политехническом музее, вызвал гнев Сталина.
Заседание Политбюро, на котором обсуждалось "дело" Юрия Жданова, открылось 31 мая. С самого начала Сталин, не скрывая своего возмущения, заявил, что Жданов-младший поставил своей целью разгромить и уничтожить Лысенко, забыв, что тот сегодня является Мичуриным в агротехнике. Затем вождь стал выяснять, кто разрешил доклад в Политехническом музее. Как потом пытался представить дело Шепилов, он якобы первым нарушив последовавшее за этим вопросом всеобщее молчание, которое "становилось тягостным и невыносимым", "встал и громко по-военному ответил": "Это я разрешил, товарищ Сталин". То, что именно так было на самом деле, заставляет сомневаться свидетельство главного действующего лица этой истории - Юрия Жданова, который тоже присутствовал на этом заседании и впоследствии сетовал на то, что его очень подвел Шепилов, отказавшийся взять на себя ответственность за одобрение доклада в Политехническом музее. Подводя итоги заседания, Сталин, по словам Шепилова, очень тихо и со "зловещей" нотой в голосе произнес, что надо примерно наказать виновных, но не Юрия Жданова, он еще молодой и неопытный, а отцов, указав мундштуком трубки при этом на Жданова-старшего. Для подготовки соответствующего решения тогда же была сформирована комиссия Политбюро, в которой главная роль отводилась Маленкову.
Заканчивалась эра Жданова. Летом 1948 года "холодное" противостояние Востока и Запада настолько усилилось, что разразился так называемый Берлинский кризис. Детище Жданова, Коминформ, не успев родиться, дало серьезную трещину - от него откололись югославские коммунисты во главе с Тито. Для опоры диктатору требовалась более организованная и менее рефлектирующая фигура, чем Жданов. Всеми этими качествами безусловно обладал Маленков, воплощавший собой тип исполнительного и лишенного собственной политической корысти бюрократа-менеджера, что и обусловило его востребованность в это время. 1 июля "ввиду расширения работы ЦК" он был восстановлен в должности секретаря ЦК. А через пять дней Политбюро приняло постановление отправить с 10 июля Жданова, "согласно заключению врачей", в двухмесячный отпуск. Служебные полномочия последнего по секретариату ЦК, естественно, передавались Маленкову. Последнее, что сделал Жданов перед тем, как отправиться на лечение, было представление совместно с Маленковым Сталину проекта сообщения ЦК "О положении в советской биологической науке", подготовленного Шепиловым и Митиным. Жданову, вынужденному дополнить этот документ выпадами против собственного сына, видимо, нелегко далась следующая фраза: "...т. Ю. Жданов встал на неправильный путь. Пытаясь примирить и объединить... реакционное направление в биологии с передовым и прогрессивным мичуринским направлением, развиваемым академиком Лысенко..."
Уже находясь в санатории на Валдае, Жданов, знакомясь 7 августа со свежим номером "Правды", неожиданно для себя натолкнулся на опубликованное в нем покаянное письмо своего сына, в котором тот, ссылаясь на свою "неопытность" и "незрелость", униженно просил у диктатора отпущения грехов. Думается, что этот сюрприз, подготовленный Сталиным., приблизил кончину Жданова. Однако известный своим бережным отношением к нужным ему кадрам и жестоким к ненужным, Сталин, поставив крест на Жданове-старшем, взял под свое покровительство его сына. Он не только позволил Юрию и дальше работать на прежней должности в ЦК, но в 1949 году породнился с ним, женив на дочери Светлане. Благодаря этому молодой Жданов стал непосредственно обращаться к вождю и получать от него указания в связи с очередными "мероприятиями" партии на "научном фронте".
Другой вновь обретенный Сталиным фаворит - Шепилов также не был обойден его вниманием. Последний по постановлению Политбюро "О реорганизации аппарата ЦК ВКП(б)", принятому 10 июля 1948 года, то есть сразу же после возвращения Маленкова на Старую площадь, был назначен заведующим Отделом пропаганды и агитации ЦК (ОПиА), в который было преобразовано тогда УПиА. Однако восстановленному в правах главного чиновника цековского аппарата Маленкову, видевшему в Шепилове не только человека Жданова, но и глаза и уши самого "хозяина", вряд ли пришлось по нраву такое назначение. Поэтому отношения между двумя фаворитами сразу же не сложились. Не выдержав напряженной ситуации на работе, Шепилов вскоре заболел из-за нервного истощения и лег в больницу. Но это не могло предотвратить неизбежной развязки этого межличностного конфликта. Она пришлась на 1949-й, год инспирирования так называемого "Ленинградского дела", которое подвело трагическую черту под судьбой наиболее видных Ждановских выдвиженцев.
Геннадий Костырченко
Опубликовано 13 июня 2016
