Окна моего дома выходят во двор, а во дворе — баскетбольная площадка. Едва ли кто-то играет на ней в баскетбол. Гораздо чаще я обнаруживаю там толпы подростков, которые нашли ей куда более подходящее (на их взгляд) применение. Там они катаются на скейтах, валяются, флиртуют, курят, выпивают, слушают громкую музыку и обильно ругаются матом.
Вакх в образе младенца, пьющего вино. Проказник Бахус. Автор: Рени Гвидо
Всякий раз, когда гуляю с собакой мимо этой площадки, во мне поднимаются довольно противоречивые чувства. С одной стороны, когда я слышу совсем юных девочек, использующих трёхэтажный и неуместный мат, когда я вижу их не по погоде короткие юбки, когда баскетбольная площадка затянута парами электронных сигарет, мне думается, что всё так и должно быть. Ощущаю, что это в какой-то мере и правильно — вести себя так в этом возрасте, набивать шишки, определять своё окружение и ошибаться в людях.
Думается мне так потому, что однажды я стала свидетелем очень плачевной истории. Одна моя одноклассница каким-то чудом обошла все трудности пубертатного, потому что её мама работала в нашей же школе и держала дочь в жесточайших ежовых.
Девочку эту не коснулись ни курение, ни выпивка, ни кислотно-выкрашенные волосы, ни мат, ни бессмысленные татуировки, о которых жалеешь всю жизнь. Встречаться с сомнительными парнями девочке тоже было нельзя. И выросла девочка в закомплексованного, одинокого и депрессивного подростка. И это ещё не было самым страшным.
Самое страшное случилось тогда, когда девочку переломало в девушку, обособившуюся от родителей, и вот тут-то её и накрыло. В возрасте 23–24 лет с ней случилось всё то, от чего её так берегли родители в подростковом возрасте.
Курение, выпивка, трёхэтажный мат, серо-буро-малиновые в крапинку волосы, вызывающие шмотки, бессмысленные татуировки — её догнало всё. Только вот слышать и видеть это всё на встречах с повзрослевшими одноклассниками было крайне печально. Как-то оно выглядело максимально… неестественно. Несвоевременно.
Всем, чем мы успели переболеть до 18 лет, всем, в чём мы разочаровались к университетским годам, всеми шишками, своевременно набитыми и залеченными, её накрыло в возрасте 23–24 лет. И находиться в обществе ей в разы сложнее, чем в 13–14. И мне очень грустно от этой истории.
Поэтому когда я вижу матерящихся и выпивающих подростков в своём дворе, закрадывается у меня подозрение: «Может, сейчас как раз самое время?»
С другой стороны, испытываю море сочувствия ко всем девчонкам. Из женской солидарности, что ли… Смотрю на эти нелепые жертвы, короткие юбки, модные вейпы, дешёвые низкосортные алкогольные напитки, только бы понравиться тому красивому баскетболисту, только бы быть на одной волне с этими парнями. И что-то во мне сжимается.
Сколько еще времени им может понадобиться, чтобы понять, что на том самом красивом мальчике свет клином не сошёлся?
Сколько лет может уйти на то, чтобы понять, что нет ничего круче, чем здоровое, любимое, по погоде одетое тело?
Сколько бутылок дурацкого низкосортного алкоголя будет выпито, прежде чем девчонки узнают, как круто обладать культурой редкого употребления качественного алкоголя?
Сколько абортов случится, прежде чем эти девочки узнают, что никто, кроме них, не позаботится об их здоровье так, как они могут сделать это сами?
Видимо, столько, сколько нужно. Столько лет и столько ошибок, сколько нужно самому подростку, чтобы он выбрался в какой-то момент и сам себе сказал: «Всё, больше я так не хочу».
Моё «больше я так не хочу» произошло довольно рано. К 18 годам я уже не хотела всех этих сомнительных тусовок и отношений, в которых чаще плохо, чем хорошо. К 19 годам напрочь завязала с беспорядочным употреблением алкоголя и пересмотрела свои отношения с матом. К 20 годам стала очень даже неплохим человеком: с классной работой, классной головой на плечах, с пониманием, чего хочу, а чего нет. Погрузила себя в классное общество.
Всё это я потихонечку выстроила к 20 годам и сейчас это всё — моё, родное, выстраданное. А родители хотели этого от меня в 14. А это утопия.
Надежда Путякова
