В глубоком детстве я белой завистью завидовала детям, у которых были «нормальные» бабушки. Такие, знаете, кругленькие, добрые, с румяными пирожками, как из сказок или из фильмов. Тех детей, у которых были дедушки, просто тихо ненавидела. У меня дедов не было, рано умерли.
У моей единственной оставшейся бабушки был диагноз, психически она была совершенно не здоровым человеком. И, кроме криков, истерик, скандалов, мы от неё в детстве почти ничего и не слышали. Иногда бабушка собирала все свои вещи за полчаса, покупала билет на ближайший поезд и уезжала в свой родной город на неизвестный срок. Потом очень скучала, плакала и возвращалась к нам. И так много лет подряд.
Однажды, когда мне было уже лет 14, границы моего уже бушующего «переходного возраста» не выдержали натиска бабушкиной истерики в мой адрес и случился такой силы скандал, после которого бабушка покинула Санкт-Петербург и не возвращалась 3 года. Помню, как звучали тогда тарелки, раскалывающиеся на мелкие осколки и разлетающиеся на много метров вокруг.
3 года она не возвращалась, 3 года не звонила и не писала мне, боялась меня. Мы даже с днём рождения друг друга не поздравляли. На контакт я пошла только тогда, когда бабушка сильно заболела.
Она потеряла мобильность, не могла больше самостоятельно приезжать к нам, а нас, внуков, к себе не пускала: «Не надо тратить деньги, не приезжайте, мне же суетиться придётся, кормить вас, постели стелить, а я не могу уже, я умираю...».
Умерла бабушка действительно очень скоро, в одиночестве, далеко от семьи. А я, только приехав на похороны, первый раз в жизни задалась вопросом: «А о чём воевали-то?».
Упорно пыталась выудить из памяти, о чём был тот страшный скандал, после которого бабушка уехала из Санкт-Петербурга, и не могла вспомнить, о чём же конкретно он был.
В то время, пока я взрослела, умнела и меняла ценности, бабушка только старела, болела и угасала. К тому моменту, когда я действительно поняла, что человек не просто психически не здоров, а еще и неисправим, было уже поздно.
Когда бабушка умерла, почему-то в продуктовых как назло стали попадаться на глаза такие булки, которые она нам покупала. Иногда дома попадались в руки книги, которые она нам в детстве читала: депрессивные, страшные, о войне. Периодически в квартире находились разные вязаные носки, её руками связанные.
И память начала со мной жестокую игру: она стала стирать всё плохое и поднимать всё хорошее, позитивное и доброе. Я стала вспоминать, что, помимо криков, истерик и скандалов, бабушка вообще-то делала много весёлых и позитивных вещей. И вообще, по сути, была добрым человеком. И любила нас она только так, как умела. А кто ж её научить-то мог любить иначе в военные годы, полные голода, боли и страданий?
Да, она могла закатывать скандалы на пару часов и хлопать дверями так, что дом сотрясался, но на следующий день она ехала за тридевять земель, чтобы купить вот эти сахарные булки внукам — так она заглаживала вину. Извиняться она не умела.
Да, она читала нам эти страшные книги о войне, которые регулярно доводили нас до слёз, но она ведь точно делала это не со зла, а хотела, чтобы внуки были культурными и образованными. Просто не знала, как сделать это по-другому.
Слишком поздно до меня дошло, что те условия, в которых прошло её детство (голод, военные годы, отсутствие родителей) просто напросто не могли сохранить её ментальное здоровье.
И всё, что нам, внукам, нужно было сделать — это понять, принять и забить.
Да, не было у меня «нормальной» бабушки, доброй и кругленькой, как в сказках, с румяными пирожками. Была вот такая, сложная, истеричная, нездоровая.
Такая, которую не исправить, не научить, не переубедить, не успокоить.
Совершенно немыслимым кажется мне сейчас, что я пыталась донести до человека, выросшего во время войны, что такое новая этика, личные границы и личное пространство.
Я бы с удовольствием сейчас позвонила бабушке. Спрашивала бы её о какой-нибудь поверхностной ерунде, просто, чтобы ей было кому рассказать всё-всё-всё. Я бы спросила, как здоровье, как погода в её городе, как её друзья и подруги, сколько нынче пенсия, хватает ли денег на лекарства, что кушает. Я бы, не запрашивая согласия, купила билеты на поезд и приехала бы и ходила бы с ней вместе на рынок. Слушала бы спокойно бессмысленные советы и навязчивые попытки научить меня жизни. Да вот не к кому больше поехать.
Надежда Путякова
