Маша меня умиляла. До знакомства с ней считала, что я крайняя в проблемах домашнего хозяйства. Но когда Маша стала ко мне прибегать то за хлебом, то за сахаром — я начала чувствовать себя великолепно. С огромным удовольствием всегда с ней делилась.
В тот день собиралась я на работу. Особой радости, как всегда, при этом не испытывала. Во-первых, потому что я происхожу из кошек, которые гуляют сами по себе. Любое начальство — это напряг. Во-вторых, потому, что оказалась на этой работе не по любви, а исключительно ради денег. Посему самоуважение моё было не шибко высоким. Шеф — наш руководитель — был одним из первых в Москве, который занялся усовершенствованием человеческой личности. Началось всё с быстрого чтения, улучшения памяти, потом чего-то ещё, и ещё, и ещё... В общем, если все учебные программы человек пройдёт до конца, то будет жить долго и счастливо. Все сотрудники нашей Школы рационального чтения — ШРЧ — были сокурсниками руководителя — гениального Марата — мифисты (выпускники Московского инженерно-физического института). И было им на двадцать лет меньше, чем мне.
Когда уже закуривала последнюю сигарету перед выходом, вдруг почувствовала, что кто-то на меня смотрит. Это был абсурд. Квартира крохотная, не спрячешься. Дочери не было дома. Кот спал на тахте крепко. Я стала оглядываться по сторонам в недоумении. Вокруг валялись разнообразные вещи, и больше всего — сложенные вчетверо листы ватмана, заляпанные краской. Это была бумага, которую использовала дочь как палитры на уроках рисования. Вот с такого листа Некто, на нем изображённый, за мною и наблюдал. В недоумении я вертела перед глазами разноцветный лист. Казалось, что крыша у меня поехала окончательно. Потому как вблизи ничего особенно на нём не оказалось. Просто грязная бумага, которую дочь ещё не выбросила. Но что-то тревожило, и требовало, и звало. Сама собой рука потянулась к палочке угля и абсолютно бессознательно стала прочерчивать какие-то линии. Результатом этого безумия оказалось лицо в берете с острым взглядом, не желающим оторваться от меня, когда я пыталась отойти в другой угол комнаты. Это был живой взгляд, даже пронизывающий. Мне стало не по себе. Одновременно проснулось чувство гордости. Как большинство людей, считала, что рисовать не умею. Со времен университетских лекций, где от скуки рисуют все, ничего такого не пробовала. И вот оно как...
Вот тут-то и появилась Маша: «Придут гости, дайте скорее сахар...» — она машинально оглянулась по сторонам и вздрогнула. На неё в упор смотрела нарисованная мною физиономия в берете. Маша взяла в руки лист. Подумала пару секунд и изрекла: «Вы художник!»
Естественно, я обалдела. Маша умчалась, но перед этим она посмотрела на меня уважительно. Когда я ехала в метро на работу, хотелось петь. Душа ликовала необычным восторгом. Казалось, я вошла в неведомый мир, где всё легко и просто. Где меня давно ждали. И по фигу мне были эти все мифисты и их теории. «Я — художник! Я — художник!» — пело новое осознание. Теперь у меня появилась ниша, куда можно спрятаться от всего и от всех. А времена были не самые ласковые — 1991 год.
Маша появилась через несколько дней. Я выложила перед ней десятка полтора картинок. Поскольку никогда не имела дела с художниками, не знала, где они берут кисти, бумагу, краски, рисовала на палитрах моей дочери. Вместо кисти использовала кусочек ваты, намотанной на крючок. К тем цветам, что на палитре, прибавляла угольный карандаш и зубную пасту. Из плоскости выглядывали какие-то необычные лица. Приятными или симпатичными они не казались. Но было в них что-то от того сегодняшнего дня, когда жизнь ломалась. Рухнул привычный уклад. Всё, что до сего времени объявлялось белым, — внезапно стало серым, а то и чёрным. Новые люди, новые лозунги, новые ценности... Оказывается, самое дорогое в жизни — это деньги. А мы-то этого никогда не знали. Мы-то думали, что дружба, любовь, природа, искусство...
Вот так вот прожили в неведении. Самое интересное, что многие решили, что эти самые деньги растут как колосья в поле, и бросились их засаживать в огороды МММ, «Чары», «Властелины» и пр. и пр.
Маша быстро листала мои картинки. На некоторых замирала на секунды, другие отбрасывала сразу же. Она была хорошим художником. Поэтому смотрела профессионально. Не преувеличиваю — ей было интересно.
Маша — Машутка — Мишутка — Медвежонок — самый маленький из сказки о семи медведях. Она была и впрямь малявкой. В мои метр шестьдесят она доставала мне едва до уха.
Познакомилась с ней случайно. Со своими собаками девушка (ей тогда было чуть за двадцать) жила двумя этажами ниже. Когда мы стали общаться, она уже была произведением искусства. Как рассказывала, первый её муж, театральный администратор, научил её одеваться, не глядя на цены. Шмоток, особенно маленьких размеров, в магазинах отродясь не было. А он водил её по фарцовщикам и спекулянтам. И дрессировал на королевскую должность. Как-то я встретила её у подъезда на прогулке с собаками, и одета она была в нелепую, чуть не арестантскую телогрейку, подвязанную армейским ремнём, а выглядела — хоть сейчас на подиум.
Потом появился следующий муж — питерский Гамлет 90-х — Вася. Волшебной красоты мальчик, с одухотворённым лицом юного Блока. Именно рядом с Васей Маша от чего-то освободилась, внутренне расковалась и стала писать картины, ни на что не похожие. С неожиданными композициями, с волшебным буйством красок. Когда я впервые их увидела, поразилась той мере глубины страдания, которая при внешней красивости полотен сражала наповал. Это не были картины юного существа. В них была завершённая зрелость сознания и огромная боль, перенесённая, но не забытая. Тогда её работы были эстетски закамуфлированной открытой раной. Так у неё к тому времени складывалась жизнь.
Она перекладывала мои листы задумчиво-сосредоченно. И вдруг заорала во всю глотку, да ещё и матом. Зашипев от стыда, что услышат соседи, я вылупилась на неё в недоумении. Оказывается, это было проявлением восторга. Её темные глаза сияли, копны чёрных кудрей рвались к потолкам. Маша сорвалась, я услышала, как хлопнула входная дверь, и удивилась, ничего не понимая.
Через несколько минут Маша вернулась с двумя кисточками и набором красок. «У вас своя линия... своя линия... своя линия...» — бормотала она, оглядывая меня как великое чудо.
На какое-то время я закрутилась по работе и долго не видела Машутку. За это время она потеряла своего мраморного дога, и Вася ей в тот же день подарил другого щенка той же породы. А сам исчез. Может, поэтому новый пес назван был Васей. Дог, казалось, рос не по дням, а по часам. Маша заходила, смотрела мои новые листы. Некоторые разглядывала долго, другие отбрасывала. Что она в них находила, не ведаю до сих пор. Объяснений она не давала. Спустя какое-то время принесла мне масляные краски и кусок грунтованного холста.
Приходила Маша порою не одна. Да и в квартире её, куда можно было зайти в любое время дня и ночи, тоже можно было застать разных людей. Кажется, там временами были актёры, потом консерваторские, какие-то ещё... Потом появились иностранные граждане. Иногда она приводила ко мне своих голландских подруг или зарубежных соискателей её руки. После чего требовала моей оценки каждого нового человека и очень серьёзно и вдумчиво слушала, чего я говорю.
Но нового мужа она выбрала себе без меня. Кажется, где-то в баре то ли во Франции, то ли в Нидерландах, она познакомилась с английским философом и молчуном Айваном. Когда она приехала оформить развод с Васей, англичанин был представлен нам как Иван. Однажды она ушла из дома, наказав мне пить чай или кофе с её английским женихом. Когда вернулась, была сильно удивлена, что мы беседуем о Шекспире. При моём весьма слабом английском и полном незнании русского языка собеседником. Я и сама тоже здорово удивилась. Мы с Иваном как-то не заметили, что общаемся на разных или упрощённых языках. Почему-то всё было понятно — мысли, эмоции, оценки. Поэтому слова роли не играли.
Иногда мы с Машей вместе рисовали. Каждый своё. Из головы. Натура не привлекала ни её, ни меня. Всегда поражалась, глядя на её руки. Маленькие, изящные — они двигались с невероятной скоростью. То, что рождалось под этими руками, казалось, не было плодом ума, раздумий, чувств — всё казалось ловкостью фокусника. Никогда не было известно заранее, что будет вытащено из шляпы в следующую минуту: то ли кролик, то ли воздушный шар, то ли колесо из старой телеги. Крохотные руки волшебницы творили чудо. Абсолютно непонятно как. Она никогда меня ничему не учила и ничего не объясняла. Каждый творил свое. Абсолютно на равных. Избави меня Бог, я не сравниваю наши результаты. Машиными картинами я восхищалась.
Первое время из Великобритании приходили письма. Даже было приглашение, которым я воспользоваться в те времена не могла. Позже я уничтожила эти письма, испугавшись, что, попади они в чьи-нибудь руки, меня заподозрят в голубизне или в розовости — как оно там, не знаю...
Потом — раз в несколько лет — к Маше в гости стала ездить ещё одна наша соседка — Наталья. С огромным интересом я слушала рассказы о Машуткиной жизни. Какие-то годы она устраивала выставки, разъезжая по Европе. Иногда в старинных замках. Потом увлеклась стеклом и делала дивные вазы, судя по фотографиям. Подобных я не видела. Через годы Маша открыла маленький сувенирный магазин. Он прогорел. Но уже через десяток дней она арендовала помещение в другом курортном городке поблизости, влезла в долги, подвела каких-то людей. В том числе приехавшую в гости Наталью.
— Я не могу жить всю жизнь с гранатой в руке, как Машка, -печально говорила Наталья года три назад. А я всегда поражалась умению маленькой Машутки после очередного краха начинать всё с начала. Восхищалась её талантом и способностью к обороне от всего на свете. Все ее печали, и обиды, и горе — оставались в холстах. А она, как Феникс из пепла, возрождалась к новой жизни. Казалось, смерть близких, потеря любимых людей и собак придают ей новые силы жить.
С 90-х годов прошло много времени. Исчез, растворился на том и этом свете круг друзей, приятелей, знакомых. Многие забыты. Других не хочется вспоминать. Редко кто в жизни оставил глубокий след.
Но Маша — Машутка — Медвежонок — совершенно особый случай. Всегда буду помнить это маленькое существо, посланное мне Верхними Силами, с нежностью и благодарностью.
Благодарить за то, что она подарила мне самый большой подарок после родителей: Маша подарила мне — Меня. На свете много художников со «своей линией». Теперь—то я в этом разбираюсь. Это художники, которым не надо подписываться на полотнах. Это те, чьи работы отличаются в массе разбросанных по стенам картин. Нет, это отнюдь не всегда красиво. Чаще наоборот. Там другое — индивидуальность: их не перепутаешь ни с кем.
Картины Маши — самобытны и красивы. Мои — только первое. Так уж получилось. Все равно спасибо тебе, Судьба, что свела меня в одном подъезде с маленьким чудом с гранатой в руке.
Татьяна Ивановна Лотис.
