Анжела Ивановна появилась в доме у Светы сама по себе, можно сказать, с неба свалилась, как Мэри Поппинс. Света родила дочку Анечку, год пробыла в декретном отпуске и нужно было выходить на работу. Муж, конечно, зарабатывал, но признавал, что без зарплаты жены совсем тяжело. Бабушка была одна — Светина мама, с которой они и жили. Но оставить с ней Анечку можно было разве что на полчаса. Маме, Алевтине Никандровне, нездоровилось. То давление, то сердце, то общая слабость. Плюс зрение, плюс мигрени. Еще ноги болели и отекали. Почти семьдесят все-таки.
Света плохо представляла, где искать няню, поэтому без особой надежды запросила форум сообщества мамочек и оставила телефон для связи. Мамочки разохались, от обсуждения нянь плавно перетекли к обсуждению свекровей, качеству теплых комбинезонов и санок на зиму. К еще большему удивлению Светы, на следующий день ей позвонила Анжела Ивановна и сказала, что придет завтра в восемь утра.
— Мне не нужно в восемь,— ответила Света, которая надеялась урвать хоть полчаса сна,— давайте в десять.
— Приду в восемь,— отрезала Анжела Ивановна,— что я до десяти валандаться буду?
Сочетание имени-отчества — Анжела Ивановна и глагол "валандаться" ввергли Свету в ступор. Она залезла на тот же форум и спросила у собеседниц, кто такая Анжела Ивановна и к чему быть готовой. Но мамочки такую няню не знали и посоветовали покупать санки непременно с теплой сидушкой, которую можно к спинке пристегивать.
В дверь позвонили ровно в восемь. Муж был в командировке, Алевтина Никандровна объявила, что не выйдет из комнаты, потому что боится. Свете тоже стало страшно. Перед ней стояла высокая женщина, минимум метр восемьдесят пять, худая, с лицом, похожим на растекшийся блин. Губы в кровоподтеках, глаз вообще не видно.
— Да знаю я! — махнула рукой Анжела Ивановна, поймав взгляд Светы,— ничего, сейчас пьяная калмыцкая женщина, а через неделю — красавица!
Анжела Ивановна, проворно раздевшись, выстроив махом всю обувь в прихожей по росту, рассказала, что сделала татуаж бровей, глаз и губ, чтобы не краситься и просыпаться уже красивой.
Она прошла на кухню, налила себе чай, по какому-то наитию нашла кастрюльку, манку, сварила за три секунды кашу, открыла форточку, поставила сваренное на подоконник, остудила, усадила Анечку в стульчик. Света сидела молча, поскольку Анжела Ивановна говорила без умолку.
— Тебе на работу-то не надо? Чего сидишь? Иди. Ключи только оставь, мы ж на гулянку пойдем, да, Нюська?
— Я... это же пробный день,— промямлила Света,— а какой у вас опыт работы... Я хотела показать, где у нас сквер, и там мама еще... А вы хотите почасовую оплату или зарплату...
Анжела Ивановна улыбнулась и Света увидела три золотые коронки. Что в сочетании с "гулянкой" и вовсе нагоняло страх. Света посмотрела на дочь, гадая, как бы ее вытащить из детского стульчика, спрятаться у бабушки в комнате и вызвать полицию. Но Анечка с восторгом открывала рот и почти влюбленными глазами смотрела на тетю.
Анжела Ивановна имела большой опыт работы с детьми — больше двадцати лет. Можно даже сказать, по профилю — в детской комнате милиции.
— В основном с наркоманами,— рассказывала то ли Свете, то ли Анечке, которая уже откликалась на Нюсю и была "высажена" на горшок — памперс няня решительно отбросила.
— Иди, работай,— велела Свете Анжела Ивановна.
И она ушла — в кафе, гулять, в магазин, поскольку на работу должна была выйти только через неделю.
Когда вечером Света вернулась домой, то чуть в обморок не упала — ее мама, Алевтина Никандровна, сидела на кухне причесанная, в старых спортивных штанах и с девичьим румянцем на щеках.
— А я гуляла, два круга вокруг сквера,— с ужасом в голосе сказала Алевтина Никандровна, которая последние лет пять прогуливалась только до хлебной лавки рядом с домом.
— Никандровна, да ты у меня скоро бегать начнешь! — похвалила ее Анжела Ивановна.
Света поняла, что няня, как Мэри Поппинс, уйдет только тогда, когда ветер переменится. Она работала, в доме царила дисциплина, казарменный порядок, бабушка откликалась на Никандровну и делала уже пять кругов вокруг сквера.
Анечка ходила на горшок и засыпала под "Бородино" Лермонтова, особенно любимое няней. В руках у Анжелы Ивановны забегала не только Алевтина Никандровна, но и консьержка, которая теперь ежедневно намывала полы в подъезде и лифт. Соседи сверху, которые делали многолетний ремонт, в рекордные сроки его закончили — один раз они начали сверлить во время дневного сна Анечки, и Анжела Ивановна к ним поднялась. Света поднималась раз десять и все без толку.
Светин муж, вернувшись из командировки, попытался изобразить из себя главу семьи, но Анжела Ивановна быстро ему объяснила, кто в доме хозяин. Он взял подработку, гулял с Анечкой по выходным — Анжела Ивановна обещала приехать и проверить, как он исполняет отцовские обязанности, и даже научился сам себе гладить рубашки.
— Трудотерапию еще никто не отменял,— объявила Анжела Ивановна. И Света мыла, чистила, разбирала шкафы и выстраивала обувь в коридоре ровной шеренгой.
Света не без восторга смотрела на Анжелу Ивановну, которая приходила ровно в восемь утра, а уходила, когда хотела. Могла до десяти вечера остаться, могла уйти в пять — "на свиданку". В свои пятьдесят пять Анжела Ивановна мечтала встретить принца. Желательно вдовца. И бывшего военного.
— Ниче, Никандровна, я как замуж выйду, тебя пристрою! — обещала Анжела Ивановна, и Алевтина Никандровна мечтательно улыбалась.
Все было хорошо. Только Света перестала читать сообщения на форуме для мамочек. Что она могла сказать про свою няню? Что боится ее до смерти и по пятницам, когда короткий день, все равно подолгу сидит на работе? И что точно так же сильно ее почти полюбила — за спокойствие, за порядок, за Анечку, за маму и совсем не желает ей счастья — выйти за вдовца-военного. Потому что Анжела Ивановна предупредила честно — как только выйдет замуж, сразу уволится.
