Заканчивая путь по Никитскому бульвару, назову еще одного эрудита, «русского европейца», разделившего участь Ивана Ильина. По воле Ленина «философский пароход» увез обоих в вечную эмиграцию.
В 23 года переехал из Одессы в Москву и быстро стал знаменит Юлий Айхенвальд. Сын раввина получил блестящее образование в Ришельевской гимназии и Новороссийском университете. Интересовало его все: германская философия, психология, литература XIX века и своего времени. Он публиковался в престижных журналах и газетах Москвы. Ему заказывала статьи энциклопедия «Гранат». Никогда политикой не занимался, читал лекции на четырех кафедрах и тем не менее попал под «пролетарскую секиру».
До высылки Ивана Ильина, «активного противника большевизма», шесть раз доставляли на Лубянку. После седьмого ареста лишили дома и родины.
А за что оказался в подобном положении критик и переводчик Шопенгауэра? Вся читающая Россия знала его как яркого эссеиста, трубадура «чистого искусства». Он поднял руку на кумиров интеллигенции, осуждал Белинского за чрезмерную публицистичность и «недостаточность художественного вкуса».
До революции «Силуэты русских писателей» Юлия Айхенвальда выходили в трех томах четыре раза. Двумя изданиями издавался «Пушкин», где критика сменилась восторгом. Максима Горького, самого модного писателя, пытался сбросить с олимпа. «Сначала у многих возникла иллюзия, будто он талантливая натура; но вскоре обнаружилось, что у него мало таланта и еще меньше натуры». Еще резче высказался о поэте-символисте Валерии Брюсове. «Некоторое даже своеобразное величие поэта» назвал — «величием преодоленной бездарности. Однако таковы уж изначальные условия человеческих сил, что преодоленная бездарность — это все-таки не то, что дар».
Если Максим Горький, несмотря на столь суровый приговор, считал критика «талантливым, знающим человеком», то Валерий Брюсов не простил «величия преодоленной бездарности». Не ответил публично. Затаил обиду и отомстил тайком при советской власти, предвосхищая злодейство литературных палачей Союза писателей СССР, отправивших в лагерь Осипа Мандельштама и погубивших других замечательных творцов.
Став в РСФСР и СССР литературным и издательским начальником в руководящих комитетах, отделах, подотделах, вступив в ВКП(б), занявшись «коренной перестройкой всего культурного уклада человечества», мэтр не гнушался доносов. Юлий Айхенвальд писал эмигранту Владиславу Ходасевичу после выхода его воспоминаний о Валерии Брюсове: «О Брюсове... И сам я меньше всего склонен его идеализировать. Он сделал мне немало дурного и, когда сопричислился к сильным мира сего, некрасиво, т.е. экономически, мстил мне за отрицательный отзыв о нем в одной из моих давнишних статей. Самая высылка моя — я это знаю наверное, из источника безукоризненного — произошла при его содействии».
В Берлине, владея досконально немецким языком, жил Юлий Айхенвальд, как в Москве, — преподавал, писал статьи, готовил пятое переиздание «Силуэтов». Но жизнь внезапно оборвалась. Близорукий эссеист, переходя улицу, погиб под колесами трамвая.
Под «красное колесо» попали его потомки. Сын остался в советской России строить коммунизм. Как экономист преуспевал в Институте красной профессуры, детище «любимца партии» Николая Бухарина. Звал отца вернуться: «Что ты, папа, в этой эмигрантской канаве делать будешь, возвращайся, здесь жизнь кипит». В кровавом котле захлебнулся вслед за «любимцем партии». Внуку повезло больше. За «антисоветские высказывания» его исключили из института и сослали на десять лет в Казахстан. Оттуда под конвоем доставили в Москву «за террористические высказывания». Чтобы не попасть под расстрел, прикинулся душевнобольным. Из Института Сербского попал в тюремную психиатрическую больницу, откуда вышел после смерти вождя. Его многие помнят в Москве. По переводам Юрия Айхенвальда ставились пьесы во МХАТе, «Современнике», для Театра имени Маяковского им написан текст мюзикла «Человек из Ламанчи». Стихи публиковались в самиздате и за границей. Там вышла главная книга — «Дон Кихот на русской сцене». В Союз писателей приняли в год распада СССР. В Москве поэзия вышла спустя год после смерти.
На Никитском бульваре, 14, на Высших женских юридических курсах уголовное право читал до 1917 года профессор Московского университета Михаил Гернет. Он родился в мордовской ссылке, куда после выстрела Каракозова в Александра II попали отец и мать, привившие сыну с детства «ненависть к самодержавию». Царские законы не помешали сыну террориста поступить в Московский университет, выступать в суде присяжным поверенным, делать карьеру, публиковаться. Его интересовали причины, побуждающие людей воровать, грабить и убивать. Диплом назывался «О влиянии юного возраста на уголовную ответственность». В университете вел курс «Учение о факторах преступности».
Тридцатилетний сын революционера в дни Декабрьского восстания 1905 года на баррикады не выходил. После его подавления защитил диссертацию «Социальные факторы преступности». Защита происходила, когда началась расправа над теми, кто взялся за оружие, стрелял в жандармов, полицейских, солдат. Военно-полевые суды для гражданских и военных лиц по указу Николая II учредили в августе 1906 года в 82 из 87 губерний империи. Пять строевых офицеров без свидетелей, адвоката и прокурора предавали суду за любое преступление по докладу полиции в 24 часа. Приговор — как правило, смертная казнь — обжалованию не подлежал, вступал в силу немедленно и приводился в исполнение в 24 часа. За восемь месяцев, до того как отменили военно-полевые суды для гражданских лиц, казнили (по частным подсчетам) не менее 1102 человек. Практику царских военно-полевых судов переняла Военная коллегия Верховного суда СССР.
Когда царь подписал указ о военно-полевых судах, Михаил Гернет выступил с циклом статей в прессе против применения смертной казни. Публикации эти никто не запрещал. Они принесли юристу известность в России.
Другой акт гражданского мужества свершил, уйдя из Московского университета с группой профессоров и приват—доцентов в знак протеста против политики министра народного просвещения. Без дела не остался, его избирают профессором уголовного права Петербургского психоневрологического института, где выясняли вменяемость преступников. Цикл статей превратился в монографию «Смертная казнь». При советской власти от греха подальше переключился на статистику уголовных преступлений, не более того. Против смертной казни нигде не заикался. «В
История советской тюрьмы, отраженная в «Архипелаге ГУЛАГ», ждет своего Гернета. Смотрю на список погибших жителей Никитского бульвара и не могу не возмутиться книгой «Сталин», вышедшей в серии «ЖЗЛ», оправдывающей казни и лагеря... необходимостью модернизации! Подобно той, что проводил Петр Первый. «Террор при Сталине, — утверждает биограф тирана, — мало чем отличается от террора Петра Великого. Но если Петр, искренне считавший, что он из „скотов делает людей“, не был радикален в отношении элиты, то Сталин был беспощаден прежде всего к элите, которая стремилась к стагнации». Значит, народ при Сталине не так пострадал, как элита?! Откуда у нас взялось столько миллионов элиты? Какая такая элита «зам. начальника цеха очистки воды Рублевской насосной станции», «электромонтер театра», «браковщик хлебозавода «Автомат», «старший монтер конторы «Стройэлектро», «пожарный инструктор «Госпромстроя», «старший экономист термического цеха автозавода имени Сталина», «мастер табачной фабрики «Ява»? Это что, элита? Все это жители, с Никитского бульвара попавшие на Бутовский полигон, «Коммунарку», Донское кладбище. Сейчас много пишут, ссылаясь на Президента России, о необходимой модернизации, может быть, снова надо ему разобраться с элитой?
На Никитском бульваре под последним номером, 29, белеет пятиглавая церковь Федора Студита и шатровая колоколенка. Здесь, у ворот Белого города, встречали вернувшегося из польского плена Федора Никитича Романова, монаха Филарета, будущего патриарха, отца царя Михаила Романова. В церкви пел на клиросе прихожанин Александр Суворов, у стен на погосте погребены отец и мать генералиссимуса. Церковь заложили 14 ноября 1470 года, в день бегства Орды от реки Угры, последнего противостояния русских с татарами. Разрушенные большевиками до войны купола и колокольню восстановили «хозяйственники» в наши дни, вернули Федора Студита верующим.
Воссоздана у Никитских ворот монументальная колокольня Большого Вознесения, поминаемого всеми, кто пишет о Москве. В приделе храма венчалась прихожанка Гончарова с Пушкиным. Григорий Потемкин, шеф Преображенского полка, мечтал на земле матери построить собор полка. Его желание исполнилось в середине XIX века. Храм ограбили и закрыли. В год столетия со дня смерти Пушкина колокольню обрушили. Мемориальную доску с именами Пушкина и Гончаровой с фасада перенесли внутрь здания. За его дверью я увидел молнии и услышал гром. Под высокими сводами лаборатория высоковольтных разрядов энергетики занималась важным делом. Решение исполкома — правительства города — об их передислокации было. Но оно годами не выполнялось. В отчаянии написал статью «Гром и молния», появившуюся в органе МГК партии и Моссовета 3 июня 1984 года. Она попала на глаза Алиеву, переехавшему из Баку в Москву работать первым заместителем председателя Совета министров СССР. Именно он, Гейдар Алиевич, никто другой, как мне рассказали в исполкоме Моссовета, дал поручение, решившее судьбу памятника.
...В Большом Вознесении рыдали матери над гробами мальчиков-юнкеров, погибших в октябре 1917 года. Здесь слышали голос Федора Шаляпина на венчании дочери. В храме отпевали гениев Малого театра Щепкина и Ермолову.
На внутренней стороне бульвара последним зеленеет бывший Кинотеатр повторного фильма, в 1999 году переданный государственному театру «У Никитских ворот» Марка Розовского. Он его основал. Для него четверть века сочиняет пьесы, инсценировки. Ставит драмы, трагедии, комедии, мюзиклы, пьесы абсурда в зале на 80 мест и собирает тысячи зрителей на гастролях по всему миру. Написал семь книг и множество статей. Пишет музыку к спектаклям. Сам играет на сцене, выйдя в жизнь с дипломом факультета журналистики Московского университета. Учился пять лет не там, где следовало бы. Мечтал с детства о своем театре. С друзьями создал студенческий театр «Наш дом», с успехом выступавший до закрытия парткомом МГУ в зале церкви Татьяны на Большой Никитской. Там зажглись звезды Геннадия Хазанова, Ролана Быкова, Семена Фарады, Михаила Филиппова...
Видел я обескураженного Марка у театра, где выступал на гастролях в Москве БДТ с его инсценировкой «Холстомера» под названием «История лошади». Розовский поставил этот спектакль в Ленинграде. Но он представлялся как продукт главного режиссера БДТ. Видел я «Историю лошади» в театре «У Никитских ворот», написал рецензию «Ах, какие лошади!», чего никогда не делал, так спектакль понравился. С триумфом «История лошади» шла в Нью-Йорке на Бродвее, в Национальном театре Лондона, на многих сценах мира. Приглашенный на премьеру «Любовь и жизнь убитого студента» по одной из глав «Тихого Дона», я развернулся у дверей театра, увидев на афише возле имени Шолохова знак вопроса. Розовский был уверен, что истинный автор романа кто-то другой. Не знаю, убедила ли его моя книга о найденных рукописях «Тихого Дона», но его мемуары «Конокрадство» доказали мне, что великий режиссер не должен был так поступить с молодым постановщиком.
Есть у Марка еще один талант — продолжателя дела Козьмы Пруткова. Острот у него сотни. Приведу пять из них:
«Лучшие женщины санатория любовались им, а он клал голыши в плавки».
«Убивали педика и сделали контрольный выстрел в задницу».
«Идя на именины, вспомни имя того, к кому идешь».
«Каждому психиатру — свой невропатолог».
«Сначала общественные туалеты, потом общественное телевидение».
Когда долгострой закончится, театр «У Никитских ворот» получит зал на 240 мест. Надеюсь побывать в нем на первом спектакле.
Заканчиваю путь по Никитскому бульвару, вижу пред собой вожделенный Тверской бульвар: самый старинный, славный, самый воспетый. Туда иду дальше и напишу о нем все, что знаю.
материал: Лев Колодный
