К 50 годам у Михаила Горевого в кино окончательно сложилось амплуа негодяя, зато в жизни — настоящего везунчика. Он одним из первых наших актеров прорвался на Запад, снявшись — ну конечно, в роли злодея — в юбилейной серии бондианы «Умри, но не сейчас». А совсем недавно добавил в послужной список работу с самим Стивеном Спилбергом. Классик Голливуда позвал Михаила на одну из главных ролей в масштабной драме по сценарию братьев Коэн «Шпионский мост», рассказывающей о ключевом событии «холодной войны». Съемки у Спилберга — казалось бы, о чем можно еще мечтать? Но Горевой и не думает расслабляться. Вот и на интервью накануне своего юбилея он приезжает прямиком с новых проб.
— Михаил, ну как, предложили что-нибудь интересное?
— У меня вообще все складывается интересно. Мне полтинник ломится, я до сих пор живу полноценной и счастливой жизнью.
— О чем тогда с вами разговаривать!
— А что, раз «МК», так обязательно должны быть кровь и страдания?
— Почему сразу страдания?! Просто в интервью, как в любом художественном произведении, должен быть конфликт.
— А конфликт — поищем, так найдем.
— Тогда давайте и правда начнем с приятного, со съемок у Стивена Спилберга.
— Почувствовал себя героем анекдотов. Мне таки позвонил Стивен Спилберг!
— Сам?
— Конечно, не сам. Все было цивилизованно. Я прошел кастинг на общих условиях. Вместе со мной, как я потом выяснил, пробовались очень серьезные артисты, в том числе зарубежные. Фильм будет называться «Шпионский мост». Это история, нам известная по фильму «Мертвый сезон» с Банионисом. В ее основе — обмен Абеля на Пауэрса. Причем Абеля играет блистательный английский актер Марк Райлэнс, который 10 лет руководил шекспировским театром «Глобус» в Лондоне. В кино его герой — маленький, достаточно невзрачный, но невероятной силы духа человек. У моего персонажа тоже есть реальный прототип, но пока я не имею право раскрывать какие-нибудь подробности. Могу только сказать, что в сценарии моя роль идет под номером восемь. Номер первый — у Тома Хэнкса.
— И что Том Хэнкс?
— Невероятно звонкий, яркий, абсолютно свободный человек. Очень смешил всех, рассказывая, как он озвучивал мультики. Как-то в день, когда у него были съемки, а у меня — перерыв, он предложил: давай вечером порепетируем одну сложную сцену, а то я текст плохо знаю. Я думаю про себя: «Это он-то текст не знает? Ну-ну!» Приехал к нему в отель, и мы просидели над сценой два часа, прогнали ее раз пять. Том мне здорово помог, разъяснил кое-какие идиомы, которые я до этого не знал. Вот у каждого из нас есть внутри прибор, который работает по принципу «свой—чужой». И после таких встреч флажок мгновенно падает: свой Том парень, в доску свой. Хотя у нас разные языки, воспитание, детство...
— А Спилберг — свой или чужой?
— Как все настоящие художники — максимально свободен, раскован, доступен. Когда он разводит кадр, такое впечатление, что он танцует на площадке. Дышит вместе с камерой. Мы снимали на пленку — а это же самый большой дефицит! — но никто ее не жалел. Даже наоборот. В одной из ключевых сцен камера пролетала через весь мост и упиралась мне практически в нос, после чего я на крупном плане должен был переброситься несколькими репликами с героем Тома Хэнкса. Я все сказал, но Спилберг и не подумал останавливаться, закричал: «Майкл, дай мне «каменное лицо»! А теперь сделай то же самое иронично». И еще раз, и еще. Наконец говорит: «Стоп!» Выбегает ко мне радостный, как ребенок: «Майкл, у меня теперь есть десять вариантов монтажа!» Или в другой день: мы снимаем сцену, а она не получается и не получается. Наконец все удается. Стивен кричит: «Yes!» И тут оператор тихо его поправляет: «Был брак по камере». Стивен в ответ громко: «Oh, Fuck!» Это и есть настоящее кино. Настоящая свобода — какой она и должна быть. И это ощущение передается остальным. Тогда, на мосту, было очень холодно, в лицо летел бумажный снег, забивался в ноздри. Но каждый как один, вплоть до паренька, который разносил теплое какао, ощущал себя полноправным участником процесса. Понимал, что без него эта магия не случится.
— А у нас не так?
— Мне нравится работать у нас. И у нас действительно есть все для того, чтобы снимать хорошее кино: идеи, люди, техника. Но есть две основные причины, которые нам мешают. Они же — два ключевых принципа, которые нужно соблюдать в жизни: не врать и не воровать. И тогда все у нас будет хорошо.
«Долой Средиземное море!»
— Кроме работы со Спилбергом и Томом Хэнксом вы еще успели сняться вместе с Джеки Чаном.
— Под занавес прошлого года мне действительно здорово свезло. Перед съемками у Спилберга угораздило попасть в Пекин, на площадку к Ренни Харлину. Еще одному профессионалу высшей категории, который специализируется на экшн-комедиях — таких, как «Крепкий орешек-2». Главную роль сыграл Джеки Чан, а мне досталась роль русского негодяя. В общем, мой обычный гардеробчик: Злодей Злодеевич Злодеев-Злодеенко. Только на этот раз — очень смешной. Благодаря этому фильму я провел замечательную неделю в Пекине. Я же очень люблю, когда путешествие совпадает с работой. С актерской юности помню радостное ощущение, когда тебя утверждают на лето в Крым, а там: работа, море, загар...
— Когда вы приходите на площадку зарубежного фильма, чувствуете к себе какое-то повышенное внимание из-за того, что вы русский?
— У меня уже дюжина картин импортных есть. И всегда, включая съемки у Спилберга, я встречал самое доброжелательное отношение. И Россия всегда вызывает интерес. Правда, чаще задают вопросы по театру, по кино, я же работаю с художниками, не с политиками. Хотя Ангела Меркель один раз пожаловала к нам на съемки «Шпионского моста», что меня очень порадовало. Потому что я считаю, что это меркели, олланды, обамы и путины должны приходить в гости к художникам, а не наоборот. У Стивена нет времени на эти глупости. Он уже лет 30 влияет на сознание всего земного шара. Сочиняет мир и делает людей добрее — в отличие от вышеназванных особ.
Но на этот раз в Китае был случай — мою дочку играла одна молодая актриса, финка, как и Ренне Харлин, но из Лос-Анджелеса. Нас познакомили, мы быстро зацепились языками, и она спросила: ты откуда? Я говорю: из Москвы. Она: понятно, что ты летел с пересадкой из Москвы, а сам-то где живешь, в Лос-Анджелесе? Отвечаю: я русский актер, живу и работаю в России. И вот тут ее чуть-чуть передернуло. У меня внутри есть свой чувственный аппарат, такой чувствометр. И я сразу понял, что этот вздох, испуг — а он реально длился миллисекунду, хотя и был очень яркий, — связан как раз с тем, что происходит нынче в нашей политической жизни. Но еще раз: никогда я не испытывал — да и не позволил бы — никакой дискриминации себя, как не слышал никакой хулы в сторону моей родины.
— Вы сказали, что все эти съемки были в прошлом году. А что же в этом?
— А в этом году артист Горевой практически не снимался. Остались только театр и мое любимое аудиочтение.
— Готовясь к интервью, я как раз послушал в вашем исполнении стихи из цикла «Поэзия русского эроса».
— Вам это обязательно нужно знать — это классика русской литературы. Этой темой увлекались все: от Пушкина и Баркова до Маяковского и Есенина.
— Правда, публично процитировать некоторые места оттуда мы больше не можем.
— Я считаю несусветной глупостью то, что происходит сегодня в наших думах. Дошло до того, что уже пытаются сказку Пушкина «О попе и его работнике Балде» переименовать в сказку «О купце». У меня это вызывает разве что легкую усмешку. Ну попробуйте еще запретить северный ветер. Или давайте кричать: «Долой Средиземное море!» Они «Григория Орлова» называют порнографией? Нет, порнография — это подобные запреты. Но ничего, все это сгинет. Обязательно. Мы это уже проходили.
— Так вы специально записали аудиокнигу матерных стихов классиков — в качестве протеста?
— Мне предложили делать аудиокнигу тогда, когда только появились первые слухи о работе над законом о запрете мата. А вышел альбом в тот самый день, когда закон был принят. Так что я это воспринимаю как намек неба — да, таким образом я четко высказался по этому поводу.
Я актер, режиссер, педагог, продюсер. И это не только моя работа, а самая настоящая страсть. Я стараюсь максимально ограничить себя от того безумия, которое происходит сейчас вокруг. Другое дело, что я все вижу, все чувствую, все записываю во внутреннюю записную книжку. И эти записи потом переходят в высказывания. Только высказываюсь я не на страницах газет и, не приведи господь, на телеканалах — в этих шумных передачах, где вроде бы уважаемые взрослые дядьки занимаются бог знает чем. Мне не нужно ходить на демонстрации. Я не приветствую никакие митинги. Но благодаря профессии, театру, который я возглавляю уже почти 20 лет, у меня есть возможность высказываться перед большой аудиторией. Еще в 99-м году мы поставили «Черту» с Гошей Куценко в главной роли — яростный, наглый антифашистский спектакль, который шел с успехом семь лет, пока не пришлось его снять. И сегодня, принимая участие в съемках такой картины, как «Шпионский мост», — я тоже выражаю свою гражданскую позицию.
— Гражданская позиция — в том, чтобы сниматься у Спилберга?
— Нет, сниматься у Спилберга — это моя профессиональная обязанность. А также большое везение и счастье. Я же имел в виду, что благодаря участию в этом фильме мне удается высказаться на весь мир. Потому что картина в первую очередь гуманистическая. Это очередной урок нам от Стивена Спилберга. Предупреждение. Даже крик: «Остановитесь сейчас же! Одумайтесь!» Сейчас этой картине — самое время.
«Наше время жестче, циничнее, кровавее»
— Вы сказали, что вам пришлось закрыть успешный спектакль. Почему?
— Во-первых, артисты не молодеют. Во-вторых, это тяжело. Мы же презренные антрепризники — к сожалению и к счастью. Это у репертуарных театров есть государственные бюджеты, свои мастерские, склады, где можно хранить костюмы и декорации к спектаклям. Мне же за каждый чих нужно заплатить. Зато я легок на подъем: сегодня мы играем в Саратове, завтра — в Казани, послезавтра — в Рязани. И потом, если разобраться, русский театр всегда был антрепризным. И МХАТ был основан как частный театр. А все эти союзы — кино, театралов, литераторов, композиторов — появились во времена усатого демона, чтобы контролировать и направлять искусство.
— Зато вам не грозит то, что произошло с Тимофеем Кулябиным и его «Тангейзером» в Новосибирске.
— Это правда, надо мной нет никакого министра культуры. И никогда не был членом никаких союзов: ни молодых, ни пожилых.
— Ни Гильдии актеров Голливуда?
— Я состою в английском профсоюзе. Опять же — просто подфартило. Ровно тогда, когда меня утверждали на роль в «Умри, но не сейчас», английские актеры бастовали, бились за свои права. То, что сейчас только-только начинает происходить у нас и о чем я несколько раз заявлял. О том, что актерам необходимо получать так называемые роялтиз, то есть отчисления от сборов. И тогда мы, возможно, избежим постыдной, безжалостной, отвратительной актерской бедности. Чтобы такие властители дум, как Вицин, Кононов, Филиппов, не умирали в чудовищной бедности. Актер — художник. Он создает образ, который тоже является отдельным художественным произведением. Так почему же композитор получает свои маленькие отчисления, а актер — нет? Я же до сих пор получаю от английского профсоюза небольшую сумму за каждый показ фильма с моим участием. А если бы я получал их за каждую из более чем ста картин, в которой снялся? Мне бы точно не грозила голодная старость.
— Как и в случае с репертуарным театром, кино у нас тоже до сих пор преимущественно снимается не столько при поддержке, сколько при контроле государства.
— И при этом Министерство культуры вдруг начинает решать, кому будет, а кому не будет давать деньги. Так что это становится похоже на другую профессию. Мне хочется сказать министру: это что, твои деньги? Нет, это мои деньги. Мои налоги. Почему же он так яростно, с гордостью заявляет: этот фестиваль будет профинансирован, а этот не будет, потому что кто-то что-то не то сказал, с его точки зрения? Есть министр, администратор, а культура — там, где Спилберг, Норштейн, Гребенщиков, я, в конце концов. Министр же сам ничего ни нарисовать, ни написать не может!
— Почему же, сейчас как раз Дмитрий Месхиев приступил к съемкам сериала по мотивам романа Владимира Мединского «Стена».
— Обхохочешься! Да у него что ни слово, то новый перл. Та же «Рашка-говняшка» — как такое словосочетание вообще могло слететь с губ? Не, ребят. Это не культура. Это насмешка над ней.
— Это еще ничего. Вы же были в Пекине, представляете теперь, что нас ждет, если все продолжится в том же духе?
— Китай произвел на меня огромное впечатление. Вы знали, что у них есть поезд, который развивает 300 км/ч? Или что они поднимают пути железной дороги на 50 метров, чтобы землю сберечь и не гнать крестьян с их наделов? Это цивилизация, которая взлетела как ракета.
— Да, но какой ценой! Впрочем, Владимир Сорокин уже давно намекает: нравится или не нравится — а всем нам придется учить китайский язык.
— Не намекает, а говорит прямым текстом. Мы с Володей сделали пластинку, радиоспектакль «День опричника». Там кроме меня и Сорокина читают Михаил Ефремов, Саша Скляр, Алексей Горбунов. Так вот — волосы шевелятся на голове, когда видишь, насколько точно все, написанное там, сбывается. А после этого Сорокин же еще «Теллурию» написал. И если он может все предвидеть, то что тогда? Мамочки! Это смешно, конечно, но смешно до ужаса.
— По-хорошему, нам теперь и роман «Теллурия» пересказывать нельзя, там же содержится прямой призыв к нарушению территориальной целостности Российской Федерации.
— Значит, придется, как в том анекдоте, ходить и разбрасывать кругом белые листы. Потому что и так все ясно.
— Как в старые времена?
— Тогда люди искренне верили в общую идею. А я еще и родился в День пионерии. Для меня это было так важно! Да, не было легкого доступа к информации, но и такого бессовестного расслоения между бедными и богатыми тоже. Социальная справедливость действительно существовала. Сейчас все хуже. Конечно, я никоим образом не хотел бы вернуться обратно. То время было жутко лживым. И все прекрасно понимали, что это вранье. Но ведь сейчас вокруг тоже вранье, только оно стало жестче, циничнее, кровавее.
«Из всех жил»
— Давайте наконец-то перейдем к теме нашей беседы — юбилею.
— Я вообще не люблю дни рождения. Тоже мне праздник! И почти никогда его не отмечаю. Правда, есть у меня одно такое живописное воспоминание — когда мне исполнилось 38, я вместо дня рождения провел похороны 37-го года. Для меня тот год выдался необычайно тяжелым. С невероятными взлетами и падениями, потерями... А на этот раз я намерен устроить некое представление вместе с друзьями, студентами и учениками. Должно получиться что-то веселое и яркое, но только для своих. Придется раскошелиться.
— После съемок у Спилберга можете себе позволить.
— Дорогие мои, сейчас вообще непонятно, кто чего может себе позволить! Но вы не думайте, что это заоблачные гонорары. Сравнимые с тем, что я получаю здесь.
— А что насчет даты — как вам цифра 50?
— У меня много детей, а теперь и внуков: двое уже есть, а третий на подходе. И у меня по-прежнему есть много сил, умений и знаний в голове. Но я прекрасно понимаю: все, чем я обладаю, это не мое имущество. Оно дано мне для того, чтобы я использовал его на благо других. Другое дело, что надо найти точку приложения усилий. Ведь оказалось, что, несмотря на режиссерский курс во ВГИКе, аудиочтение, театр и кино, у меня все равно остается чертовски много свободного времени. Так что я пока не могу нахлобучить это обстоятельство на свою голову. Внутренне чувствую себя максимум на 35. Как писал Чехов: «Силы из всех жил прут фонтаном».
