Апатичный человек ничего не хочет, а равнодушный ко всему готов. Столкновение разных эпох эффектно для аннотации, но плоско в романе. Поколения различаются не по возрасту, а по образу мыслей. Об этом писатель Алексей Слаповский рассказал «Известиям» после выхода в свет своего нового романа «Недо».
— «Редакция Елены Шубиной» позиционирует вашу книгу как роман-столкновение, а мне показалось, что пожилой литератор Грошев и его незваная гостья Юна — люди схожих ценностей, хотя он привычно ворчит на молодое поколение за прямоту, грубость и необразованность. Насколько здесь важен конфликт отцов и детей?
— Он присутствует только на уровне фабулы: к возрастному одинокому мужчине приезжает совершенно посторонняя девушка из Саратова от каких-то знакомых, которых он и вспомнить не может. Причина банальна — ей нужно найти работу в Москве, жить негде, а у Грошева есть свободная комната, и он не сумел отказать. Юна, она же Юнона — типичный представитель своего поколения: одевается в стиле унисекс, не имеет авторитетов, судит обо всём с видом эксперта, хотя мало в чем разбирается, даже о штурме Белого дома «что-то слышала» и мультфильм про 38 попугаев не смотрела, зато хорошо дерется и лихо пьет водку. В общем, девчонка кажется герою довольно скучной и обыкновенной, как и все ее ровесники.
Это можно было бы рассматривать как столкновение разных эпох и ценностей — эффектно для аннотации, но плоско в романе. Моя книга про столкновение с самим собой. Именно поэтому общение с Юной поначалу напоминает Грошеву игру в сквош, или, говоря по-нашему, в пристенок. Но вскоре оказывается, что за отзывчивую и благодарную стенку он принимал крайне коварного, хотя и неумелого партнера.
— Ваш герой, как и многие из нас, живет немного на черновик. «Недо» — это про недостаточность?
— Так называется папка с файлами на компьютере Грошева. Там собраны отрывочные записки разных лет, из которых он пытается сложить роман. Ему есть что вспомнить, он прожил бурную жизнь — было несколько браков, несколько ярких романтических историй, включая роковую первую любовь, была довольно беспокойная и денежная работа — он был пресс-секретарем теневого олигарха, крупного чиновника. Но ни один из его текстов не закончен, это сплошные начала. Почему? Мой герой не знает, хочет ли рассказать о себе правду или похитрее ее скрыть. Его читательницей и слушательницей оказывается Юна. На ней он проверяет, интересна ли его история в новом времени, нужны ли кому-то его опыт, мысли. А она то вникает и сопереживает, то вообще не въезжает, чего он парится. И Грошев заводится — выходит, что не она ему доказывает свою состоятельность, а он ей.
— Я сторонник теории не горизонтальных, а вертикальных поколений — не по возрасту, а по образу мыслей, действий, ценностям. Неспроста люди разного возраста иногда легко находят общий язык. Юна отчасти права. Хотя, безусловно, есть некоторые поколенческие черты. Нынешние молодые меньше склонны к рефлексии, они честнее, мы были самоеды, но куда более искушенные — все-таки мы жили в довольно лицемерное время и с детства привыкали к социальным играм. Они если и играют, то только когда это надо для учебы или работы. Лениво и без огонька. Они монохромные.
— А старшие?
— Мы были переливчатыми, лицедействующими — какое там простодушие! Наше общество было театрализованным. Не случайно все так любили самодеятельность, сцену, фестивали КСП — это же неделя сплошного театра, да еще в палатках, у костров. Даже отношения между юношами и девушками развивались в духе песни «Милая моя, солнышко лесное»: встретились, полюбили и разъехались, такой вот веганский эротизм. Нам нравилось быть всеядными, много читать, писать музыку и стихи. Миллениалам не до лирики. У них же много проблем — часто нет возможности получить хорошее образование, устроиться на работу по специальности. Они напрочь лишены какой бы то ни было идейности. Если и чувствуют себя в оппозиции к каким-то обстоятельствам, то переносят это скучно и спокойно.
В них нет даже протеста, а нам хотелось обойти бюрократические препоны и сделать что-то созидательное, для себя, для страны. Смысл жизни в движении, извините за банальность. А у них оно очень раздробленное, личное, частное, по мелочам. Зато они более естественные. Им не стыдно сказать, что они чего-то не видели или не читали. У нас было: «Ты читал Джойса?» — «Конечно!» — «И как тебе?» — «Не знаю, плохой перевод, надо бы прочитать на английском». А эти скажут — идите вы своим со Джойсом! Моя героиня подала Грошеву пример естественности, она ни за что не стала бы оправдываться, извиняться за то, в чем не считает себя виноватой. Они не любят чувствовать себя дискомфортно. На своей шкуре это знаю — у меня четверо детей разных возрастов, общаюсь, наблюдаю. Да еще преподавал в Литинституте, веду лабораторию молодых драматургов. Надеюсь, не очень соврал, когда описывал миллениалов.
— Вы не избегаете бытовизма: Грошев пошел во «Вкусвилл», нашел там дорогущие бакинские помидоры и не купил, кафель у него в ванной красный с голубыми парусниками на бордюре, обои в спальне с утятами, и переклеить лень, а по ТВ объявляют нерабочую неделю. Не боялись такой близости к актуальным реалиям?
— Не только не боялся, но и специально на это пошел. Подробность, прикрепленная к определенному конфликту и состоянию, не пугает своей актуальностью, она остается жить. Я ни в коей мере не сравниваю себя с классиками, но многие из них обожали актуальные, конкретные детали. Например, Гоголь подробнейшим образом описывал обеды Чичикова и развешанные у Собакевича портреты полководцев с упоминанием фамилий. Вот и мне захотелось, чтобы современный вещный мир сохранился вместе с моими героями, чтобы читатель будущего, если ему попадется моя книга, узнал, как выглядели натуральные помидоры и огурцы, которые когда-нибудь исчезнут из магазинов. Было интересно искать взаимосвязи вещей и людей, низкого и высокого, задерживать взгляд или, выражаясь киношным языком, снимать стоп-кадры.
А динамика есть в развитии отношений, они — всегда детектив. Мне было важно передать ощущение конца этапа, и это не только мировоззрение моего героя, который в силу возраста выходит на финишную прямую. Происходит смена исторических формаций, об этом многие говорят, хотя некоторые дают нынешнему миропорядку еще лет десять. Но, знаете, психологически эпоха всегда кончается раньше, чем фактически. Советский Союз рухнул не во время Беловежских соглашений, он ушел в 1980-е, под траурную музыку череды похорон — Суслова, Брежнева, Андропова, Черненко. И дело, конечно, не в том, что эти люди ушли. В наших душах выгорели прежние ценности, надоели старые привычки.
Мы до сих пор живем в трех временах: одном настоящем и двух прошедших. То есть — и девяностые помнятся, и все советское рядом, причем иногда советское даже ближе, а то и вовсе вернулось. Это как рыбаки забросили бредень, тащат, а к нему прицепился забытый старый, где все рыбки уже передохли, а вытащили — нет, живы, хвостиками дергают, опять поплавать хотят. То, что сейчас называют общественной апатией, на самом деле ощущение завершенности исторического периода. И это не апатия, а равнодушие, которые совсем не синонимы. Это готовность к переменам, как ни странно. Апатичный человек ничего не хочет, а равнодушный ко всему готов.
— Действие романа разворачивается на фоне начавшейся пандемии.
— Да, и она не выходит на первый план, это только фон — не резкий, а бытовой, привычный. Общество удивительно быстро привыкло к новым условиям.
— Не навредила она только литературе. Многие писатели заговорили о Болдинской осени.
— У меня даже не осень, а Болдинский год. Столько, как сейчас, я еще никогда не писал. Пытался противодействовать этому состоянию.
— Роман вы написали за весну и лето?
— Я, как и мой герой, вынашивал этот замысел лет двадцать. Всё было готово, просто появилась форма для заливки. У меня в компьютере тоже есть папка «Недо», и фрагменты своих черновиков я подарил герою.
— Насколько вредно не дописывать, не договаривать, не доделывать?
— Не знаю, это не такой простой вопрос, как кажется. Не уверен, что каждое дело надо доводить до конца. Многое прекрасно как раз своей незавершенностью. Семь раз отмерь, один раз отрежь. Иногда, отмерив даже не семь, а пару раз, ты понимаешь, что резать вообще не надо.
— О чем мы еще не поговорили?
— О книге «Ксю», где роман и два рассказа, она только что вышла в издательстве «Время». Если в «Недо» девушка — объект, то в «Ксю» — субъект, я рискнул написать историю от лица совсем юной дочери человека, которого посадили в тюрьму, и ей приходится переосмысливать всю свою жизнь, а потом она буквально едет «в деревню, в глушь, в Саратов». Город, откуда я уехал 20 лет назад, почему-то всё чаще меня притягивает как место действия — туда приезжают, оттуда уезжают. А в новом романе под рабочим названием «Успеть», который я начал, пока всё происходит безвылазно там, в Саратове. Пафосно говоря, возвращение к корням. Или переливание крови из времени и мест моей молодости самому себе.
Дарья Ефремова
