Мир победившего анальгина

Мы дожили, господа, до удивительных времен. Прежде наше нежелание читать — столь массовое у подростков, но встречающееся и у зрелой публики — можно было объяснить отсутствием приличной литературы. В самом деле, отечество переживало кризис самоидентификации на почве быстрых и не вполне осознанных перемен. Идеологический вектор за 15 лет дважды развернулся на 180 градусов и в результате смотрит в ту же сторону, что и во время самого густопсового застоя. Не то что осмыслить, а попросту признать это — задача не самая простая. Но писатель у нас привычный, навыков не утратил — и вот в 2009 году нас можно поздравить с прозой. Хорошей и разной, современной, реалистической, тиражной, актуальной, качественно изданной, чуткой к новым веяниям — короче, все устаканилось и можно бежать в магазин.

Не заглядывая в Интернет, назову десяток книг, которые сделали бы честь любой литературе:

Роман Сенчин — «Вперед и вверх на севших батарейках», «Московские тени» и «Ёлтышевы».

Александр Терехов — «Каменный мост».

Юрий Вяземский — «Странные умники» и «Сладкие весенние баккуроты» (первая книга — переиздание ранней прозы, но и она удивительно своевременна).

Денис Гуцко — «Домик в Армагеддоне» (и тема злободневнейшая — секты).

Юлия Латынина — «Не время для славы».

Евгений Попов — трехтомное избранное.

Эссе и рассказы Захара Прилепина, Ксении Букши, Майи Кучерской, Александра Карасева. «Ошибка доктора Левина» Бориса Минаева. Про маканинский «Асан» уж молчу — он и так на слуху. Фантастика не отстает, хоть это уже и не фантастика, а мейнстрим в чистом виде: «Малая Глуша» Марии Галиной, более жанровый «Абориген» Андрея Лазарчука, «Россия за облаком» Святослава Логинова… Прибавьте новые книги повестей и рассказов Виктории Токаревой («Дерево на крыше»), Марины Москвиной («О бесконечной любви и быстротечности жизни»), Галины Щербаковой («Кто у вас генерал, девочки?»), роман и эссеистику другой Москвиной — Татьяны, слава богу, не покладающей пера…

Словом, сограждане, мы с литературой. Я вспомнил то, что нравится мне, другие без труда назовут десяток других авторов. Прибавьте переиздания советской классики и даже массовой беллетристики — ваш покорный слуга предсказал это явление давно: советское востребовано, читается, изучается, и представлено оно широко — в диапазоне от нового трехтомника Федина до избранных трудов мобилизатора Ник. Шпанова, от Константина Симонова до Юрия Трифонова. Все это уже не переводная макулатура и не отечественный палп — это словесность.

Читаем мы ее?

Дудки.

Просмотрите рейтинги продаж любого электронного магазина, зайдите в питерский Дом книги, в московский «Библио-Глобус» или «Москву», и списки бестселлеров совпадут практически полностью. Стефани Майер с унылой, как вампирский поцелуй, тетралогией о кровопивцах — только что вышел «Рассвет», но покупают и «Сумерки». Сесилия Ахерн — четыре книги плюс переиздания. Ронда Берн — «Тайна». Уже отрецензированные «Новой газетой» новинки от Сергея Минаева и Дмитрия Глуховского. «Победитель остается один» Паоло Коэльо. Идиллически-гастрономические травелоги Питера Мейла (прежде всего «Год в Провансе»). Детектив Норы Робертс «Трибьют». Уже почти неотличимые сочинения Януша Леона Вишневского. Окказиональные вспышки интереса к Дэвиду Линчу, приехавшему в гости (хотя его книга заметок о трансцендентальной медитации — так и подмывает назвать ее транснациональной — никак не вяжется с обликом создателя великих и ужасных фильмов; но спасибо, что хоть полюбовались, потрогали…*). Представляю, как ломились на посетившую нас давеча ирландку Ахерн, ставшую полноценной заменой Анны Гавальда: честно говоря, для меня был совершенной загадкой успех француженки, но по сравнению с ирландкой она еще вполне себе писатель, не все персонажи одноцветны, наличествовал диалог, какие-то даже, страшно сказать, подтексты… Ахерн — законченное дамское рукоделие, без намека на реальность, однако допускаю, что через год проза какой-нибудь юной испанки (гречанки? тринидадки?) опустит планку еще ниже. До литературы добралась наконец эстрадная тенденция — собирать группы из девушек модельной внешности: голос роли не играет. Пишу это вовсе не для того, чтобы разозлить поклонниц Ахерн, чья фамилия так соблазнительно анаграммируется, а с досады: дабы составить представление о ней, я купил «Не верю. Не надеюсь. Люблю» и «Люблю твои воспоминания», и гонорар за эти строки едва окупит расходы, а вера в человечество вообще невозвратна. Ах, и «Мулей» — как я мог забыть Эрленда Лу, написавшего изумительно фальшивую книгу о девушке, утратившей семью в авиакатастрофе и покушающейся на самоубийство! Лев Толстой сказал как-то о книге Леонида Андреева, полной кровавого безумия, что сам не отважился бы писать о вещах столь значимых и страшных: ну должно же быть какое-то целомудрие, в конце концов! А этот жарит, нимало не смущаясь, и ничего — раскупается. Это я, как вы понимаете, не об Андрееве, а о Лу.

Весь этот скорбный перечень (я не упоминаю, как вы догадываетесь, о психологических бестселлерах типа «Как стать счастливым и не выжить из ума» или «Как познать себя и не наложить в штаны») наводит ровно на одну мысль — столь пугающую, что к ней не отважился бы подобраться и Леонид Андреев. Тот же Толстой любил цитировать пословицу: «Когда у белки нет зубов, ей предлагают орешки». Белка съела или выплюнула зубы, она начисто забыла, что они для орешков, и перешла на кашицу. Современный читатель — думаю, что это не только российская беда, хотя в Штатах, насколько знаю, она не так заметна, — уже не помнит, что литература нужна для жизни, для преодоления кризисов, очищения души и прочих насущных надобностей. Он искренне убежден, что книга — способ занять время в ожидании поезда или быстрее уснуть, в крайнем случае, скоротать полчаса в очереди к дантисту, но вообразить, что прочитанное может хоть как-то коррелировать с его душевной практикой, он уже не может в принципе. Современная словесность — прежде всего отечественная — больше всего напоминает мне небольшую, но уверенно становящуюся на ноги фабрику по производству серьезных медикаментов, но больные думать забыли о лечении. Они довольствуются обезболивающими, согласны на пищевые добавки, в лучшем случае, на легкий наркотик, — но сама мысль о том, чтобы лечиться, подрывает основы их комфортного покамест существования. Им невдомек, что органы рано или поздно начнут отваливаться: нервные клетки надежно анестезированы при помощи Коэльо, Ахерн или Брауна. Процесс этот в наших палестинах начался еще с Довлатова, но анальгетики становятся все грубей: Довлатов, при всей своей сознательно выбранной облегченности, был писателем. Количество зацеплений с реальностью — простите за квадратное выражение, но без техницизма не обойтись, — в современной прозе убывает катастрофически. И если, скажем, Макьюэн еще умудряется привести читателя к некоторой правде жизни, хотя пользуется все более смелыми допущениями, если Ирвинг, Франзен или Фойер как минимум знают американскую реальность — авторы, наиболее востребованные современным российским читателем, обходятся даже без этих скромных зацепок. Их проза идеально космополитична, ее действие могло бы разворачиваться везде (как разворачивается, собственно, у Коэльо: юг обозначен пальмами, Россия — омулем).

Все это не так безобидно, как кажется. Литература никому даром не нужна, если вся ее миссия свелась к безболезненной и мягкой психологической помощи: с этой точки зрения разница между «Тайной» или романами Гавальда, Роя, Майер в самом деле не принципиальна. Лермонтов негодовал, что клинок благородного кинжала покрывается «ржавчиной презренья», но даже он не предполагал, что этим кинжалом будут подбривать ноги. Мы стоим на пороге великих кризисов и перемен — а то единственное, что могло бы послужить нам ориентиром и опорой, благополучно списано в архив. «Микстурка очень сладенькая, один сироп-с», как говорил доктор в «Белом пуделе», уговаривая истеричного мальчика Трилли сделать хоть глоток приторного паллиатива.

Но Трилли не хочет лечиться. Ему даже нравится его нынешнее состояние.

Видимо, туда ему и дорога.

Дмитрий Быков