Леонид, десятиклассник из 622-й гимназии в Санкт-Петербурге, ждал меня недалеко от своей школы, у входа в магазин «Буквоед». На лацкане пальто у него горел ярко-красный значок: знамя и профиль Ленина. «Я рассматриваю опыт Ленина как личности, — объяснил юноша. — А в целом это — идея освобождения трудящихся от угнетения и эксплуатации». К борьбе за освобождение трудящихся Леонид планирует перейти позже. Пока он борется за права учащихся — попытался создать в школе профсоюз «Ученик», а учителей подбивал на создание ячейки профсоюза «Учитель». Чтобы заставить администрацию школы соблюдать законы, инструкции и регламенты Минобразования.
— Раньше я думал, что профсоюз — это такое замыкание классового мышления, — говорит Леонид. — Но потом начал посещать семинары по профсоюзному органайзингу и понял, что это и есть первоначальная организация, с которой надо начинать. И ее можно представить в таком институте, как школа. Учителя тоже страдают от нарушений со стороны администрации, но никто из них с этим бороться не хочет.
С учителями дело зависло, а вот ученики 14 ноября пришли на учредительное собрание на школьную спортплощадку. Директор разглядела опасные течения в самом зародыше из окон своего кабинета. Леонид выступал с речью, стоя на высокой кочке, поэтому директор рассмотрела его, а остальных в лицо не узнала. С этого и начались неприятности.
— Вы коммунист? — спрашиваю Леонида, глядя на его красный значок.
— Скорее, марксист. Ближе к постмодерну и психоанализу.
Мама и папа Леонида — люди глубоко верующие. Они очень старались привить сыну уважение к православию и традиционным ценностям. До некоторых пор ценности успешно прививались. Когда мальчику было 11 лет, его повели в церковь — крестить.
— Меня поставили рядом с каким-то попом, — рассказывает Леонид. — Я его спрашиваю: почему мне дано все вот это? Почему, допустим, у меня астма?
«Поп сказал, что жизнь вообще дана для страданий, я должен в ней ползти. Во мне сразу заиграла какая-то такая ненависть. И к этому попу, и вообще к церкви».
Папа Леонида — инспектор ДПС, мама преподает в школе предмет под названием «Экстремизм и антикоррупция». Дисциплина появилась в нынешнем учебном году. Уже в первой четверти Леонид усвоил, что экстремизм — это участие в митингах против коррупции. Правда, усвоил не совсем так, как рассчитывали авторы программы.
— Могу привести цитату из Оруэлла: «Во времена всеобщей лжи говорить правду — это экстремизм», — ученик явно выходит за рамки школьного курса. — В школе нам говорят, что не наше это дело — ходить на митинги, потому что будущее — это не мы.
— Будущее — не вы? — удивляюсь я.
— Не мы, — кивает он со смешком. — Решать будут большие дяди в пиджаках и галстуках.
Когда Леониду было 14 лет, его любимым писателем был Чернышевский. За книгами юноша ходил в библиотеку. И однажды увидел там толстый том со знакомым профилем на синей обложке — В.И. Ульянов (Ленин).
— Нам в школе рассказывали, кто такой Ленин, но как-то рассказывали неоднозначно, — продолжает Леонид. — Я просмотрел первые страницы и решил почитать.
Дочитав до восьмой страницы, он оставил томик на письменном столе рядом с тетрадками, в которых делал уроки. Книгу нашла мама.
— Родители отреагировали… ну, противоречиво. Они начали говорить, что у меня нет будущего, а то, что я изучаю, — утопия. Сейчас меня больше привлекают неомарксисты. Или придаток психоанализа через конкретные примеры. Как тот же Славой Жижек с его критикой идеологии. Или Жан Бодрийяр. Или Антонио Грамши. Я рассматриваю марксистско-ленинскую теорию как науку.
По мере возможности Леонид пытается передавать знания еще более юным: организовал в школе исторический кружок для 3–5-х классов и разбирает с детьми «разные политические вопросы, исторические события». До сих пор, говорит, учителя не очень обращали внимание на то, что именно десятиклассник рассказывает маленьким.
— Что будет с этим кружком теперь — не знаю, — пожимает плечами Леонид.
В начале учебного года он посетил заседание совета старост гимназии. Это, согласно школьному уставу, «орган ученического самоуправления», в его задачи входят «представление интересов учащихся в процессе управления гимназией» и «поддержка и развитие инициатив учащихся в школьной жизни».
— Я увидел, что на самом деле там обсуждают, какую елку купить на Новый год, — говорит Леонид. — А настоящие проблемы, которые мы пытались поднимать, администрация игнорирует. В школе, например, нарушается регламент проверки знаний: нельзя ставить в один день больше трех контрольных, проверочных, самостоятельных работ. Нарушается очередность уроков. Или вот внешний вид: когда это просто личностное самовыражение, но не нарушение школьной формы, почему администрация придирается?
Для начала Леонид посмотрел на опыт существующих организаций: на Российское движение школьников (РДШ) и «Юнармию». Обе структуры его не устроили.
— К милитаризации подростков, к хождению в военной форме я вообще отношусь крайне отрицательно, — морщится он. — А РДШ — это просто активность ради активности. Все мероприятия выбирает администрация, а школьники делают то, что им скажут.
Тогда-то Леонид и решил создавать профсоюз. Он и еще с десяток его единомышленников начали работу в классах с 8-го по 11-й.
К ноябрю сформировался костяк, был написан устав, число членов организации приблизилось к сотне.
— У нас ведь не протест ради протеста, — повторяет юноша. — Это протест ради чего-то конкретного.
«Ты не заигрался?»
В уставе провозглашались программа-минимум и программа-максимум. Минимум — это требования к администрации школы: выполнять регламенты, не ставить на один день больше трех контрольных, соблюдать очередность уроков, упразднить никчемный совет старост. Максимум — это движение на общероссийском уровне с перспективой отмены ЕГЭ. И 14 ноября профсоюзные активисты, у которых закончились уроки, стали подтягиваться на спортплощадку. На следующий день директор вызвала Леонида к себе в кабинет.
— Директор сказала, что ничего в школе не должно происходить без ее ведома, — рассказывает парень. — Говорила, что напишет на меня в прокуратуру. Что именно напишет — я так и не понял. Нельзя стоять на футбольном поле и разговаривать? Потом она перешла на крик, стала угрожать мне психбольницей. Я попробовал объяснить, что мы делаем.
Пошли личные оскорбления, что я смогу работать только уборщиком. А у меня средний балл — 4,65. Странные какие-то были угрозы. Как будто я пятиклассник, который сразу испугается и забьется в угол.
С тех пор Леонида вызывают к директору регулярно. Только на прошлой неделе, говорит, ходил раза четыре вместо последних уроков.
— Они мне там кричали: «А ты не заигрался? Не строй из себя лидера!» А я как раз против лидерской организации. Я считаю, что надо придерживаться принципов демократического централизма. У нас все решения принимаются сообща.
Точно так же регулярно зовут на ковер других старшеклассников. Но поскольку в окно директриса рассмотрела на спортплощадке только Леонида, остальных дергают наугад. Ребята договорились никого не сдавать. К декабрю количество членов профсоюза стало подбираться к двум сотням.
— Мы ничего не нарушали, мы вообще планировали действовать открыто и легально, — рассуждает Леонид. — Но теперь у нас намерения уже другие: провести забастовку, добиваться выполнения нашей программы-минимум.
По словам Леонида, родители смирились с его профсоюзной активностью. Но недавно маму тоже вызвали к директору.
— Ей сказали: забирайте документы, в этой школе ваш сын учиться не будет, — передает он рассказ мамы. — Но вроде бы пока документы в школе. Во всяком случае, на уроки меня пускают. И я понимаю, что просто выгнать меня они не могут
Ирина Тумакова
