Мой дедушка – начальник лагеря

Кинорежиссер Ирина Морозова – внучка человека, которого в 1945-м назначили начальником одного из лагерей системы ГУЛАГ. В этом лагере под Хабаровском содержались сложившие оружие и взятые в плен японские военнослужащие. Спустя 70 с лишним лет Ирина решила встретиться с сыном бывшего заключенного, солдата Квантунской армии. И снять об этом документальный фильм.

Бывшему лагерному узнику господину Киутси Набуо сегодня 94 года. Он художник, и один из сборников его работ так и называется – "Записки японского военнопленного". Киутси по-прежнему бодр, плавает в бассейне, совершает восхождения на Фудзи и тоже должен появиться в этом фильме. По понятным причинам авторы хотят приступить к работе как можно скорее. На то, чтобы набраться решимости снять эту своего рода исповедь и найти главного героя, у Ирины ушли годы.

– Я давно искала такого человека, просила переводчиков с японского мне помочь в этих поисках, – рассказывает Ирина Морозова. – Мне бы не хотелось рассказывать все подробности о своем герое, его сыне и вообще об этой истории, пусть они останутся для фильма. И дело даже не в том, что я хочу это приберечь, а просто мы должны многое рассказать друг другу лично, когда увидимся. Мое кино – про встречу внучки начальника лагеря и сына японского военнопленного. С этого начинается история, а уже потом выяснится, что сам начальник лагеря только чудом был освобожден из немецкого плена и остался жив. Мне важно рассказать этому человеку, с которым я уже подружилась, о том, как мой дед стал начальником лагеря, и услышать историю его отца, как он оказался втянутым в эту бойню, кем был до войны. И как сложилась его жизнь после возвращения домой. Помимо всего прочего мы будем участвовать в процессе возвращения в Японию останков военнопленных – он начался в 90-е и продолжается до сих пор. Японцы очень благодарны за это Горбачеву. Для их культуры и традиций это чрезвычайно важно – настолько, что заключенные посылали в письмах домой свои волосы или ногти – чтобы хотя бы их частичка оказалась на родине.

– Ваш дедушка, Владимир Адамович, часто вспоминал свое прошлое? Говорил ли он с вами о лагере, в котором был начальником?

– Главной темой в доме был дедушкин плен, в который он попал в 1942 году. Он об этом рассказывал, вспоминал, пытался объяснить. Для Сталина ведь не существовало пленных, он об этом заявил четко и ясно, даже своего сына не стал вызволять. Что уж говорить о миллионах солдат, которые оказались в окружении и сгинули в плену?

Мой дедушка не сгинул сам в лагерях, как многие военнопленные. Поэтому рассказывал нам об этом. Потом, когда я уже стала взрослой, в прессе начался бум на тему репрессий, ГУЛАГа, тогда заговорили об этом и в нашей семье – бабушка и дедушка. До того эту тему не поднимали. Дедушка ушел в 96 году, ему было очень больно все это читать, он тяжело переживал крушение своих идеалов, распад СССР. Он был принципиальным коммунистом, кадровым военным, верил, что они строили замечательное общество.

​– Вы успели поговорить с дедом о ГУЛАГе и о его работе начальником лагеря?

– Когда я училась на режиссерском факультете и на первом курсе, на камеру VHS сняла интервью с дедушкой, в котором он вспоминал и свой плен, и то время, когда был начальником лагеря. Конечно, узнав ужасы о ГУЛАГе, я спрашивала о том, как же было все устроено у них, не было ли издевательств. Он говорил, что очень скрупулезно следил, чтобы заключенным доставалась вся еда, которая была положена. Поначалу их питание было очень скудным, и это видно по архивным документам, с которыми я работаю 27 лет. В 1990-е годы у нас стали открывать архивы, а сейчас, к сожалению, идет обратный процесс.

Так вот, цифры в документах говорят, что первые месяцы толком не было ни еды, ни одежды. И это вполне объяснимо. Японцы ведь не сдавались в плен, а были интернированы после того, как сложили оружие по приказу своего императора. Советские войска окружили их в Манчжурии. Их там было около миллиона. На нашей территории они с нами не воевали, хотя много натворили страшных вещей в Юго-Восточной Азии. Я видела документы, Сталин первоначально распорядился их отправить в Японию. Но когда стало ясно, что американцы не готовы отдать СССР половину острова Хоккайдо, как рассчитывал Сталин, он отдал приказ отправить всех пленных японцев в Советский Союз на восстановление разрушенного народного хозяйства. Никто не был к этому готов: ни сами японцы, ни система ГУЛАГ. Элементарно не были построены зоны. Ни одежды, ни запасов еды. Японцев везли на Дальний Восток с конца лета до начала зимы. Мой герой, например, попал в СССР из Кореи ближе к декабрю, было уже холодно. И люди оказались там в летнем обмундировании. Буквально без крыши над головой, жили в палатках.

Киутси Набуо потом написал серию рисунков на эту тему – они не плаксивые, с юмором, и все же передают те невзгоды, с которыми им пришлось столкнуться в тот период. А тогда погибли десятки тысяч человек.

– И как реагировали на массовую гибель японцев советские власти? Просто игнорировали?

– Одно дело, если умирают граждане своей страны, другое – иностранцы. Власти понимали, что рано или поздно придется держать ответ перед мировым сообществом. Поэтому, когда стало умирать уже очень много пленных, принялись срочно принимать меры: увеличили количество продовольствия, организовали медпомощь. В 46–47 годах положение исправилось, и это очень заметно по фотографиям, которые я видела в архивах. В том лагере, начальником которого был мой дед, японцы сделали фонтан в виде слона, занимались творчеством, делали дембельские альбомы.

Я видела два одинаковых альбома, но один на русском, они ведь здесь учили наш язык, а другой на японском. Один открывается справа налево, другой – слева направо, по-японски, это очень интересно. А под конец некоторые из них стали даже коммунистами и сталинистами, собирались в красных комнатах на политинформации. Я видела фотографию, на которой японцы пишут коллективное письмо Сталину – в нем о том, как они рады, что порвали с идеями империализма и что строят с советскими гражданами коммунистическое будущее. Очень любопытно, что японцы, вернувшиеся домой, совершенно не испытывают ненависти к России. Они любят собираться вместе, общество интернированных японцев – мощное, влиятельное, многие из них стали высокопоставленными чиновниками, учеными, преподавателями вузов.

Японские заключенные пишут Сталину. Российский государственный военный архив

​– А были ли в лагере, который возглавлял дедушка, так называемые "перегибы"?

– Конечно, перегибы были. Но дед на эту тему особенно не говорил. Упоминал, что особо лютовали сами японцы из числа ефрейторов и офицеров, это обычная история для ГУЛАГа, когда на самих заключенных перекладывалась часть обязанностей вертухаев. Это важно, чтобы знать разговоры, настроения в коллективе.

Сами японцы это подтверждают. Ну, и надзиратели, само собой, тоже не церемонились с ними. Многие военнопленные трудились на лесозаготовках. Это очень тяжелый труд. Вот, представьте, они ехали в теплушках, в которых возят скот, потом шли пешком до своих зон по тайге. Жили в палатках, а какой там гнус, мошкара, кто был в тех краях, знает! Они были обессилены.

А у них же была трудовая норма, они должны были обязательно сделать такой-то объем. Если не выполнили, значит, задерживались, значит, меньше времени на отдых. А к такой работе они, разумеется, были не приспособлены. Конечно, надзиратели их подгоняли, а вы знаете, какие люди идут в надзиратели… Сам дед был человеком "гиперправильным" и старался поступать так, как считал справедливым. Он сам голодал в лагере у немцев, и у него был бзик: он ходил и проверял, всю ли еду получают заключенные. А воровали страшно! Бабушка тайком от него ходила к японцам, которым стали выдавать пайки, и меняла какую-то домашнюю еду, а она очень вкусно готовила, на мыло из этих пайков, потому что у нее мыла не было. Они ее называли мадам, она была красивой: голубые глаза, волнистые темные волосы. Там был один японец, бабушка называла его Козаки, не знаю, был ли он в нее влюблен, но помогал ей во всем. И когда спустя год работы они сказали, что уезжают, он говорил, нет, мадам, Козаки тогда домой! По словам бабушки, он был очень удручен, узнав об их отъезде.

​– Ваш дедушка сам был заключенным немецкого концлагеря. Как он в нем оказался? И как избежал после освобождения репрессий в СССР?

– Избежать репрессий, если ты был в плену в Германии, было невозможно. Он мечтал о военной карьере, учился в военном училище, перед войной пытался поступить в военную академию. Но его карьера военного остановилась в тот момент, когда в мае 42 года наши войска попали в окружение под Харьковом.

Это произошло по вине Сталина, он не послушал своих военачальников, которые не советовали наступать, и отдал приказ о наступлении. В этом котле оказалось огромное количество людей. Мой дед в том числе. Офицеров расстреливали на месте, но он сорвал с себя лычки, и солдаты его не выдали. Семье сообщили, что он пропал без вести, и связи с ним не было с 1942 года. Но бабушка все равно его ждала. До войны он был такой румяный, крепкий белорус, 80 килограмм веса, а в 45 году, выйдя из лагеря, весил 40 кг, кожа да кости. В то время он не понимал, что карьера военного для него закончена. Тогда все его мысли были о том, чтобы выжить. Незадолго до конца войны ему с несколькими узниками удалось бежать из лагеря, и они попали к американцам. Те их откормили, одели очень хорошо. К тому времени они уже просто отвыкли от приема пищи. Первое время желудок просто ничего не принимал.

– Как он вспоминал об американцах?

– Американцы очень хорошо к ним относились и даже заставляли немцев им прислуживать. Такой была политика США на территории Германии: они считали, что граждане этой страны должны искупить вину своей нации, и поэтому рядовым немцам приходилось перезахоранивать останки погибших в лагерях. Это был некий акт возмездия. Когда дед вернулся в Москву в американской одежде, все говорили: "О, смотри, немцы идут". Они были совершенно роскошно одеты.

Он встретился со своим другом дядей Яшей Бруком, мы с этой семьей всю жизнь дружили, передал ему письмо для бабушки, а сам отправился на Лубянку. Там с него сняли американскую одежду, выдали робу и отправили в Башкирию в лагеря. В середине июня 45-го бабушка в Азове получила письмо от московских друзей, открыла конверт, а внутри было письмо от деда, которое начиналось словами "Поля, я жив". Она рухнула на месте.

– Этот арест и этапирование в лагерь стали, очевидно, для него еще одним сильнейшим ударом...

​– Дед вспоминал об этом с болью и обидой страшной: он был человеком, который только что чудом выжил, вернулся на родину и хотел встретиться с женой и двумя детьми. Младшему, когда началась война, исполнился всего месяц. Конечно, он мечтал их увидеть. А его, одетого в робу, опять в теплушке отправили в лагерь. Называлось это "госпроверка". Он плакал, когда вспоминал, как многих выводили за колючую проволоку и расстреливали – тут же, неподалеку. Деда спас дядя Яша. Он, в отличие от дедушки, успел до войны поступить в военную академию. И поэтому на фронте не был. Он писал во все инстанции, и через несколько месяцев деда освободили, присвоили звание и отправили начальником лагеря в Хабаровский край. Когда я узнала об этой истории, то восприняла ее как настоящее глумление над ним – вот ты выжил у фашистов, потом и в нашем лагере, так езжай теперь на Дальний Восток, надзирай над заключенными. Кстати, там были не только военнопленные, но еще и граждане, которые попали в оккупацию – с Украины, Белоруссии, Прибалтики. Они отбывали наказание за то, что работали на немцев. Бабушке, когда началась война, было 18 лет, она тянула двоих детей, но они никогда не голодали, потому что она много работала. Потом стала заведующей столовой, у них была в Азове хорошая квартира, но все это было брошено, и она отправилась за дедом на Дальний Восток, под Хабаровск, около Тырмы был лагерь. Почти месяц они добирались через всю страну.

​– Ирина, в промовидео к фильму вы говорите, как сложно было решиться рассказать, что ваш дедушка был начальником лагеря. Но все же это был лагерь не для политических осужденных, а для военнопленных. Япония сама ввязалась в эту войну на стороне Германии, напав на США…

– Вы в своем вопросе пытаетесь как-то оправдать то, что оправдать нельзя. Система репрессий была одна и та же, наших граждан репрессировали по одним причинам, японцев загнали тоже в лагеря ГУЛАГа. Это была часть одной репрессивной политики, безжалостного отношения к личности человека. Солдаты, что наши, что японские, не по своей воле оказались втянуты в войну. Советские власти, подписав пакт Молотова – Риббентропа о секретном разделе Европы, тоже способствовали развязыванию той войны. Заняли часть Польши, до этого пытались оккупировать Финляндию. Все это надо знать и помнить. Я не считаю, что надо обелять или очернять. И, учитывая масштаб репрессий... если бы в нашей стране, как в Германии, где повинились сполна за прошлое, произошло то же самое, если бы люди честно признались, да, мой дед надзирал, а этот бил, а тот был следователем… Если бы мы начали свою историю честно разбирать, может быть, смогли бы расправить плечи и идти дальше, а не впадать опять в эту ужасную ностальгию по сталинским временам и во многом копировать то время уже сейчас. Для меня это принципиальные вещи. Кому приятно сказать, что его дедушка был начальником лагеря или следователем?

Я знаю тех людей, которые отстаивают то время – они никогда не признаются, что их близкий родственник имел отношение к репрессивной системе, но они ее отстаивают. Дескать, зато силами этих людей была поднята Сибирь. Человек говорит об этом, сидя в теплой квартире и попивая чаек. А если на него настучит сосед и он сам отправится осваивать так называемые "великие стройки"? Каково ему будет?

– Вы говорили о своем отношении к Сталину и тому времени деду?

– Я, конечно, не говорила, потому что щадила его здоровье. Он и так страшно переживал, когда обрушилась вся лавина информации о том времени. Он был крепким человеком, хотя и пожилым уже, а умер от сердечной недостаточности. Я думаю, сердце просто не выдержало.

– Он сам воспринимал свое назначение начальником лагеря как наказание?

– Конечно. Он очень сильно переживал, поэтому и не смог там дольше года пробыть. Он понял, что никакой карьеры в армии он не сделает, и уволился. Они вернулись в Бобруйск, все узнали, что он был в плену, его зарегистрировали, он должен был отмечаться, его проверяли, могли ночью прийти проверить, не замыслил ли он вражеский акт. Это было тяжело для всей семьи. Сначала он даже устроиться на работу не мог, потом его взяли на завод им. Ленина в ОТК, позднее стал начальником отдела, уже при Хрущеве. Кстати, мой японский герой, Киутси Набуо, тоже пробыл в дальневосточном лагере около года, потом его отправили на Украину, в Харьковскую область, а оттуда спустя три года он вернулся в Японию.

– Как вы думаете, эта тема и ваш фильм заинтересуют публику?

– Я не уверена, что зритель буквально ломанется смотреть наше кино, но такой фильм необходим. Он должен быть первой ласточкой взаимного прощения. Кстати, для японцев эта тема остается очень болезненной, они считают, что несправедливо их граждан так долго удерживали в плену. Ведь многие провели в наших лагерях почти 15 лет. Кто-то три, кто-то четыре года, но ведь были и те, кто гораздо больше! Потому что-то кому-то уже в лагерях добавляли срок за участие в каких-то диверсионных группах и так далее. А все мы хорошо знаем, как это делалось в то время и с какой легкостью осуждали невиновных. Россиянам эта тема тоже будет интересна, потому что мы касаемся в фильме всей репрессивной машины. Несмотря на то что маятник истории у нас опять качнулся в сторону сталинизма, рано или поздно все вернется в нормальное историческое русло. И наш фильм, как хорошее вино, будет интересен с годами. Мы должны повиниться, рассказать все честно. С этого и начнутся перемены в нашей стране.

Александр Молчанов

Источник