Накануне юбилея воспоминаниями о поэте делится его племянник и по совместительству наш лондонский корреспондент — Зураб Налбандян.
Бебиситтер с фронтовым опытом
В детстве Булат нередко гостил в Тбилиси у старшей сестры своей матери — Сильвии Налбандян. Его родители, крупные партийные работники, были слишком заняты сначала учебой в Москве, потом ответственной работой. Вот мать и «подкидывала» сына сестре, которая обожала племянника и всегда была ему рада. К тому же у Сильвии была дочь Луиза (
После того как на родителей Булата обрушились сталинские репрессии (в 1937 году отца, Шалву Окуджаву, расстреляли как «врага народа», потом «за контрреволюционную деятельность» отправили в лагеря мать — Ашхен Налбандян), Сильвия забрала к себе Булата и его младшего брата Виктора. Из ее квартиры на Грибоедовской в центре Тбилиси
Летом 1945 года, когда недавний фронтовик был занят сочинением стихов и подготовкой к вступительным экзаменам на филологический факультет Тбилисского университета, у Люлю родился сын, то есть — я. На семейном совете постановили, что поскольку ни тетя Сильвия, преподававшая русский язык в школе, ни ее муж — Николай Иванович Попов не могут бросить работу, а Люлю нужно обязательно продолжать учебу в музыкальном училище, несколько часов в день с малышом будет сидеть Булат. Для полного жизни молодого парня, у которого было множество друзей и тысяча интересов, такая перспектива была убийственной. Но из любви к Люлю он согласился.
Свою «бебиситтерскую» повинность Булат запомнил на всю жизнь и много лет спустя иногда шипел на меня с деланной злостью: «
Впрочем, к удивлению домочадцев, Булат вскоре нашел способ справляться с маленьким крикуном. «
В конце концов тетя Сильвия сжалилась над племянником и, пожертвовав ради внука своей педагогической карьерой, оставила работу. В результате она всю оставшуюся жизнь получала самую низкую в СССР пенсию. «Что поделаешь, и Люлю, и Булату нужно было учиться, другого выхода не было», — без сожаления объясняла потом моя бабушка. А Булат всегда очень гордился, что первым произнесенным мною словом было не «мама», как у всех нормальных детей, а «
«Читай книжки, племянничек!»
Позже бабушка Сильвия со всей семьей перебралась в Ереван, а Булат по окончании университета уехал в Россию. Учительствовал в школах в Калужской области, работал в Калуге в молодежной газете. В 1956 году переехал в Москву, куда из ссылки вернулась его мать. Наши встречи в эти годы были редкими, но очень приятными. Булат был со мной добр и весел, много шутил, внимательно слушал мою детскую болтовню. Кстати, несмотря на то, что он был намного старше, дядя никогда не держал дистанции. Я называл его не «дядей», а просто по имени, и Булата это не смущало. Он вообще старался держаться на равных с собеседником.
Узнав осенью 1963 года, что Булат едет к нам в Ереван, я страшно обрадовался. Как теперь понимаю, идея поездки заключалась не только в том, чтобы повидаться с тетей Сильвией и дядей Николаем, которых Булат всю жизнь нежно любил, но и познакомить с ними свою вторую жену Ольгу Арцимович. Но тогда у меня было к Булату свое важное дело…
Еще в старших классах я всерьез увлекся поэзией и, как многие мальчишки, стал писать стихи. Это была вполне заурядная юношеская лирика, имевшая весьма приблизительное отношение к литературе. Тем не менее местная молодежная газета отнеслась к моим опусам весьма благосклонно и даже опубликовала несколько стихотворений. А известный ереванский литературный критик даже назвал их «если еще не поэзией, то по крайней мере обещанием поэзии». По молодости (18 лет) и крайней наивности я воспринял это как признание таланта и всерьез возомнил себя поэтом. Правда, бабушка Сильвия, хоть и поощряла мои литературные упражнения, качество их никак не оценивала. «Ты покажи их Булату, — говорила она, — он тебе даст правильный совет».
Оля и Булат приехали в разгар золотой армянской осени, молодые, красивые, счастливые. Много шутили, радовались жизни, с удовольствием поглощали виноград, персики и пахучую местную зелень с острым белым сыром. Бабушка Сильвия, наготовившая к их приезду массу своей фирменной вкуснятины, была очень довольна.
Но совсем отвлечься от реальности Булату все-таки не удалось. Узнав о его приезде, журналисты местной русской «молодежки» пригласили их с Олей к себе в редакцию, а потом уговорили «спеть несколько песен для армянской молодежи». Вечером того же дня в кафе на улице Красной Армии набилось около сотни его поклонников.
А я тем временем все пытался выбрать момент, чтобы почитать Булату свои стихи. Наконец это удалось. «Валяй, — сказал Булат, который был в благодушном настроении, и удобно уселся на старую бабушкину кушетку, на которой
Когда я, сбиваясь и путаясь от волнения, наконец дочитал, возникла пауза. Чтобы прервать ее, Оля широко улыбнулась и со словами «молодец, умничка» одобрительно потрепала меня по голове. Но Булат молчал. Глаза моего дяди, обычно такие добрые и приветливые, впервые смотрели строго, требовательно и испытующе, а главное, без такой привычной иронической улыбки. «Знаешь, Зурик, — начал он тихо, — тебе нужно больше читать. Хорошую, настоящую поэзию. Читай и думай, много думай…»
Через несколько дней после возвращения в Москву Булат прислал мне свою фотографию с показавшейся мне тогда загадочной подписью: «Не ходи в поэты, если ты ко всему не готов. Оттуда не возвращаются, но если ты ко всему не готов?..»
Писать стихи я не перестал, но отношение к творчеству стало быстро меняться. Дядины советы подействовали на племянника отрезвляюще.
Позже, когда я учился в Литинституте, мы часто говорили с Булатом о писательском труде. «Профессиональное сочинительство — это тяжелая, утомительная поденщина, — сказал
«Вам и без меня достается…»
Во второй половине
Каждое утро, приходя на работу в свой замредакторский кабинет, я с опаской косился на телефонный аппарат прямой связи с Главным. Если редактор сухо говорил в трубку: «Зайди!» — значит, ему только что «указали» из ЦК, горкома или еще какой-нибудь важной инстанции. В такой ситуации надо было быстро придумать, как вывести
Повод для неприятностей мог быть самым невинным. Например, когда в одном из первых выпусков «Звуковой дорожки» читатели отдали предпочтение песне группы «АББА» «Мани, мани, мани», это вызвало дикий гнев тогдашнего главы Московского горкома партии Гришина. Он усмотрел в этом «пропаганду капиталистического образа жизни». Редактора немедленно вызвали на ковер, и если бы молодые сотрудники «МК» не успели буквально за несколько минут снабдить его русским переводом текста (из которого, кстати, следовало, что песня как раз осуждает этот самый капитализм), то не исключено, что быть нашему редактору безработным. И таких эпизодов было множество.
Булат очень интересовался событиями вокруг «МК». Возмущался, когда я ему рассказывал, как к нам все время придирается цензура, как партийные органы ограничили подписку на газету 105 тысячами экземпляров и почти не дают ее в киоски для продажи,
«Вас и за ваши песни посадят»
К известности своей Булат относился исключительно спокойно. Тем, кто его узнавал на улице или в магазине, обычно вежливо улыбался. Вел себя совершенно естественно, носа не задирал, с работягами и академиками держался одинаково уважительно. А вот тех, кто любил купаться в лучах славы, кто использовал свою популярность, как тогда говорили, «в корыстных целях», презирал. Вместе с тем он,
Однажды в
Около полуночи появился Булат. За чаем тетя Сильвия расчувствовалась: «Булатик, родной, как же тебя любит народ, какими восторженными глазами люди на тебя смотрели!»
«
Иногда по причине популярности случались и смешные эпизоды.
Зураб Налбандян
© «Московский комсомолец»
