Enter
— Ты главное не бойся их. Они не такие уж и страшные, как тут на воле представляют, — Анфиса Генриховна, мой будущий директор, просвещает меня по дороге к автобусной остановке. — Самое главное — держи дистанцию. Не давай зекам сесть себе на шею. Никаких «передай письмо, посылочку» и так далее. Стоит только раз уступить — все. Станешь «конём». А это уже знаешь, как называется?
— Как? — я с некоторой нервной дрожью выслушиваю строгие указания директора школы.
— Незаконные контакты с осужденными, — Анфиса Генриховна произносит «осужденные», делая ударение на первом слоге. — А это уже чревато увольнением безо всяких разговоров. Просто придёшь на КПП, а тебя не пустят. До свидания. Так с нашим прежним историком получилось.
Сегодня у меня встреча с директором вечерней средней общеобразовательной школы, что находится в «зоне». Никогда раньше не подозревал, что зеков ещё и учат. Ан нет, оказывается, учат, да ещё и как учат. Дают им общее среднее образование, полную среднюю школу. Как объяснила мне директор, по закону. Если заключённому нет 30 лет, а он ещё не закончил школу, то в зоне он просто обязан учиться, хочет он того или нет. Интересно, как это все выглядит в реальности. На
— В общем, оформляй увольнение, и с понедельника ждем тебя у нас, — Анфиса Генриховна протягивает мне маленькую руку и улыбается. — Да не бойся ты, не съедят они тебя.
«
Анфиса Генриховна — маленькая сухонькая женщина. Ну никак ее вид не вяжется со словами «зона», «зеки», «воры» и прочая. Появляется мысль, что уж если она смогла всю свою жизнь проработать в таких условиях, то, что
День первый
Дорога до школы занимает без малого два часа. Добираться приходится на другой конец города, с пересадкой. Автобус, который идёт в нужном направлении, ходит «раз в десять лет», так что дожидаться его — дело муторное и изматывающее. Одно радует — практически все учителя, с которыми придется работать бок о бок, собираются на остановке пересадки. Знакомимся, разговариваем о том о сем. Я ловлю на себе заинтересованные взгляды коллег и чувствую себя не в своей тарелке.
Как уже успеваю узнать — школа очень маленькая. Учителей
Такой дружной компанией мы и втискиваемся в подошедший, наконец, автобус, и отправляемся на работу. Автобус катится по улицам города, всё удаляясь и удаляясь от центра. За окном бежит панорама района, в котором я за всю свою жизнь был от силы раза два. Но вот дорога ныряет в лес.
— Это на Чемодановку, — комментирует Саныч.
«Вот те раз! Это же городское кладбище! Весёленькое местечко мне досталось».
До кладбища, однако, не доезжаем. Выгружаемся на сиротливо притулившейся среди леса кривой остановке.
— Сейчас дорогу перейдем, и вот по этой тропинке, — Саныч показывает на песчаную тропинку, убегающую в чащу. — Тут недалеко, пару минут всего.
Оказывается действительно недалеко. Тропинка круто поворачивает и мы оказываемся перед нелепого вида железным шлагбаумом, перекрывающим проход. Из будки около шлагбаума высовывается небритая рожа в камуфляже.
— Здравствуйте, — дружно произносят учителя.
— Здоров, коль не шутите, — рожа расплывается в улыбке, скрывается в будке, а шлагбаум с ужасным скрипом начинает ползти вверх.
Минуем этот «блокпост» и вскоре передо мной возникает зона. Зелёное трехэтажное здание стоит прямо по ходу. От него в обе стороны расходится бетонный забор с «колючкой» по верху. Видны вышки, за железными воротами для грузовых машин лают собаки. Часовой на вышке перед зданием окидывает нас скучающим взглядом, зевает и отворачивается.
— Вот она, родимая, — Саныч обводит пейзаж широким жестом.
— Это что за цитадель? — пытаюсь пошутить, показывая на здание.
— Штаб, КПП, передачная и свиданка в одном флаконе. Сейчас Анфиса прибежит, пойдешь к Хозяину, оформляться.
— Что за Хозяин?
— Начальник колонии. Полковник Чичерин. Нормальный мужик. Не страшный.
Стоим, ждем. Минут через пять из леса появляется фигурка директора. Она улыбается, быстро подходит к нам, здоровается, пытается меня представить.
— Да мы уж познакомились, — отвечает Ольга Николаевна.
— Вот и хорошо, — Анфиса Генриховна берет меня за рукав. — Вы проходите, а мы пока пойдем к Чичерину.
Разговор с начальником колонии занимает не очень много времени. Чичерин оказывается здоровенным мужиком, метра под два ростом. Весь он
— Извините, — басит полковник. — Немного не рассчитал.
— Ничего, ничего, — бормочу я, потирая отдавленную ладонь.
— Ну что ж, учитель значит, — Чичерин пододвигает к себе мое заявление. — Русский и литература. Угу. Это хорошо. Русский и литература этим засранцам очень нужны.
Не понимаю, то ли он шутит, то ли говорит серьёзно. Поэтому просто молча киваю.
— Ну, контингент у нас, представляете какой. Со школой, прям скажем, у них нелады. Класса два школьных, остальные — коридорные. Но это ничего, справитесь, я думаю.
Снова киваю. Уверенность и боевой настрой медленно улетучиваются.
— Ребята они тихие. Буйных нет. Если что — контролера зовите, или операм говорите. Быстро разберемся. Пока выпишу временный пропуск, завтра возьмете постоянный.
Из кабинета начальника выхожу в растрёпанных чувствах. Это что же получается: мне надо им давать программу восьмого-девятого класса, а у них шесть коридорных максимум. Как же я с ними
— Напугал он тебя, да? — Анфиса Генриховна тихонько посмеивается. — Не пугайся, это он просто так. Ну да, ребята запущенные. Но про два класса он загнул.
— Сколько же на самом деле?
— Как в деле записано, так обычно и есть. Редко когда
— Постараюсь.
Проходим КПП. Длинный зеленый же коридор заканчивается глухой стальной дверью, около которой красуется здоровенная кнопка звонка. Директор нажимает на нее,
— Здравствуйте, — Анфиса Генриховна наклоняется к окошечку в перегородке. — Это наш новый учитель.
— Вода есть? — спрашивает меня женщина.
— Есть, — пожимаю я плечами.
— Давайте сюда.
Протягиваю бутылку с водой. Контролер открывает ее и принюхивается. Потом возвращает.
Гремит очередной запор, мы открываем вторую решетку, а за ней — еще одну железную дверь. И я вступаю в зону.
Из здания штаба ведет небольшая лестница, которая заканчивается бетонной дорожкой, огороженной высоченным решетчатым забором с неизменной колючкой наверху. За забором в обе стороны тянется контрольно-следовая полоса, несколько рядов колючей проволоки, перемежающейся более низкими заборами, путаница тонкой проволоки (МЗП) и все это заканчивается тем самым бетонным забором, который я уже видел снаружи. В конце дорожки еще одна решетчатая дверь с кнопкой звонка. Директор давит на эту кнопку, снова треск запора, и мы входим на территорию.
Зона сама по себе небольшая. Справа идет ряд «локалок», огороженных все тем же забором с колючкой и закрытых мощными стальными дверями. За забором возвышаются кирпичные двухэтажные корпуса — «бараки». Это жилье зеков, так называемые «отряды». Каждый отряд занимает один этаж корпуса. По асфальтовым площадкам перед бараками бродят самые разнообразные фигуры. Я ожидал увидеть серые робы, сплошное однообразие. Ничего подобного. Преобладают спортивные костюмы. Единственное, что объединяет эту одежду — бирки на левой стороне, где указана фамилия и номер бригады. Бирки, однако, тоже самые разнообразные — от простых матерчатых до вычурных деревянных, с выжженными красивыми буквами. «И зекам не чуждо прекрасное», — с ухмылкой думаю я. Вдалеке видно здание лесопилки. Справа же одноэтажный корпус столовой-клуба и двухэтажное здание школы, ПТУ и «швейки» — швейной мастерской. Школа располагается на втором этаже. Прямо перед дверями здания начинается крутая лестница наверх — в КДП (контрольно-диспетчерский пункт, основное место работы и пребывания контролеров). Проходим по коридору мимо оперчасти, мимо каморки нарядчиков и поднимаемся в школу. У входа стоит стол, за которым скучает мужик в камуфляже и с дубинкой на боку.
— Наша доблестная охрана, — комментирует Анфиса Генриховна.
«
Вся школа представляет из себя небольшой коридор с дверями, ведущими в кабинеты. В конце коридора расположилась каморка завхоза. Завхоз, Серега Никонов, тоже из зеков. Высокий, худой, спокойный мужик (как впоследствии я узнал, дали ему восемь лет за хулиганство в пьяном виде — с другом попугали влюблённую парочку, обошлось даже без лёгких телесных, а накрутили по полной). Тут же ошиваются двое дневальных. Вот и вся школа. Впечатление, прямо скажем, не ахти. Но делать нечего, назвался груздем — полезай в кузов. Вот я и лезу.
Торчать здесь предстоит целый день. Уроки идут в две смены: по четыре урока в каждую, плюс полуторачасовой перерыв между ними. Во время него обедаем, разговариваем разговоры, выслушиваем последние указания начальства. В общем, отдыхаем по мере сил и возможностей. На волю выйдешь теперь только поздним вечером — часов в восемь.
Мне выделяют персональный кабинет. Постольку поскольку литературный уже занят Ольгой Николаевной, мне достается «бесхозный» географический. Невероятно холодный и сырой. Даже, когда на улице тепло, в нем можно легко замерзнуть. А запах… О нём лучше промолчать. Вы когда-нибудь спускались в глубокий и давно не открывавшийся погреб? Если да, то мои ощущения вам понятны. Если же нет, то это описать невозможно. Это надо почувствовать. Ученики метко прозвали этот кабинет «голимый тубик». Теперь я начинаю понимать, почему в наших зонах туберкулёз настолько распространен. За стенкой располагается кабинет директора. Там ещё хуже. Как она в нём сидит практически целый день, не понимаю.
Осмотрелся, прикинул, что к чему, разложил свои записи. Отправляюсь в учительскую, к Ольге Николаевне. Надо, чтобы меня ввели в курс дела. Оказывается, что учебников никаких зекам не выдают. Вся литература храниться в кабинете, равно как тетради и ручки. Ученики приходят на уроки с голыми руками. Начинаем с раздачи учебников, тетрадей, ручек и заполнения «картонки». Это список класса, наклеенный на кусок картона. Напротив каждой фамилии идет графа по дням. Если доблестный ученик посетил все уроки, то в клеточке этого дня появляется квадрат (одна сторона — один урок). Если же нет, начинаются «разборки» с отрядниками и так далее. Как показала последующая практика, все это делается больше для успокоения совести учителей, чем для реальной пользы. После всего этого «оргмомента» начинаешь работать по программе. Насколько это тебе удастся, сказать сложно, но шанс всегда есть.
Итак, подходит время первого урока. Первыми идут мои — восьмой класс. Те ребята, у которых мне выпала честь быть классным. Десять человек постепенно заходят в класс, громко возмущаясь несправедливостью по отношению к ним: «Во, блин, теперь точно тубик получим. А в другой кабинет нельзя было?». Я глубоко вздыхаю и, сопровождаемый Анфисой Генриховной, переступаю порог кабинета…
Ученики
Ох уж эти ученики. Как только их не называют в нашей школе. Самый мягкий из эпитетов — «засранцы», что употребил полковник Чичерин в первый день. О более грубых и говорить не стоит. Но все-таки это ученики, которых мы учим, с которыми мы общаемся каждый день, и которые очень и очень необычные.
Начать следует с того, что слова того же Чичерина про два обычных и шесть коридорных оказались не так уж далеки от истины. Да, у них в личных делах есть справки об окончании семи классов. Да, они никогда в жизни не признаются, что их знакомство со школой закончилось, так и не начавшись. Но реальность перебивает всё.
Вы когда-нибудь могли, скажем, специально в тексте объёмом в половину тетрадной странички допустить пятьдесят (!) ошибок? Вряд ли, скажете вы. И окажетесь неправы. Ибо эти недоделанные гении в робах запросто в таком тексте сажали шестьдесят!
— И что вы мне прикажете с ними теперь делать? — разорялся я перед Ольгой Николаевной на следующий день. — Мне что, начинать с ними с прописей начальной школы? А ведь им ещё министерский контрольный диктант писать в конце года. А девятому — изложение.
Я схватился за голову, наконец осознав всю глубину разверзнувшейся пропасти. Ольга Николаевна поправила очки и спокойно посмотрела на меня.
— Не расстраивайтесь, Андрей Михайлович. Всё будет хорошо. Не вы первый, кто здесь работает. Я сама так же пришла сюда четыре года назад. Как видите, работаю же. И ребята у меня не только изложения пишут. У
В результате объяснений я понял, что не стоит к этим ученикам подходить с мерками дневной школы. Уровень не тот. В зонной школе свой, особый метод выставления оценок. Если бы кто-нибудь в Минобре хотя бы краем уха услышал о таком форменном издевательстве над методиками и правилами, у них бы волосы встали дыбом и уже не опустились бы до конца дней. А тут никак иначе. Здесь зона. Этим все сказано.
Отдельные колоритные личности мне запомнились особо. Скажем, мой восьмой.
Александр Кондратьев (Каменка). Вечно грязный, вечно неопрятный, с забитым выражением на лице, с вечно втянутой головой, словно в ожидании немедленного удара.
Именно его «перу» принадлежал рекорд — шестьдесят две ошибки в первом диктанте. Как я ни бился, но так и не смог научить его хотя бы нормально подписывать собственную тетрадь. Так и красовалось весь год: «Кондратьев Саша М.». Всё. Большего выдать он был просто не способен.
Николай Рогожин (Подмосковье). Здоровый парень, доложу я вам. Кулачищи у него размером с пару моих. И сидел он по
— Да так, Михалыч, по пьяни одному фраеру чайник раскололи. А он возьми, да загнись к утру. Вот нам и впаяли по полной катушке.
«По полной катушке» — это пятнадцать лет общего режима. Но Колян падать не собирался. Редкий случай, когда у зека было видно такое стремление выучиться. Ко всему прочему Рогожин обладал редким даром — «языковым чутьём». Это когда ты пишешь правильно, ошибки редки. Но когда надо объяснить, почему ты написал так, а не иначе, следует только пожимание плечами: «Не знаю я. Так написалось». Пожалуй, благодаря именно ему я мог построить нормальный урок. Фактически, опирался я только на него, да еще на двух более-менее грамотных парней в классе.
Писал Рогожин красивым ровным почерком. Проверять его работы было просто в радость. Всё понятно, всё четко, ошибки редко попадаются. Красота. И еще одна особенность. Колька очень любил читать.
— Когда в ШИЗО куковал год, тогда я его и полюбил, — рассказывал Колька. — Попалась она мне на глаза (это он про сборник избранных произведений Лермонтова), взял, дай, думаю, почитаю. И так понравилось! Аж прям за сердце хватает.
Колька выучил наизусть практически все стихотворения из этого сборника. А уж про «Героя нашего времени» мы с ним иной раз разговаривали даже в большой перерыв.
Иван Горов (Пенза). Это совершенно особый случай.
Я проклял все на свете, когда он пришёл на урок. Писал он очень медленно и крайне неграмотно. Вспоминаю один случай. Диктую предложение. Чтобы мои школяры написали его с наименьшим количеством ошибок, называю знаки препинания.
— Он поднялся по склону, запятая, оглянулся на аул, запятая, и…
Тут я замолкаю на полуслове. Потому что вижу, как сидящий на первой парте Горов, высунув от усердия язык, выводит: «… склону запятая оглянулся на аул запятая…».
— Горов, ёкарный бабай! Ты что делаешь?!
— А что? — поднимает он совершенно невинные глаза. — Ты же сам диктуешь — запятая. Вот я и…
Мне остается только рассмеяться. Рогожин, сидящий рядом с Горовым, от души хлопает того по спине:
— Деревня!
Девятый класс.
Виктор Коломенцев (Подмосковье). О, это особый случай. Он вернулся на зону уже в ноябре месяце. До этого Витька был на «шестерке» — знаменитой пензенской тубзоне. Там, где сидят больные открытой формой туберкулеза. На фото предыдущих лет он был весьма солидным молодым человеком, средней упитанности. Сейчас же от него остались одни глаза. Невероятно худой, с ввалившимися щеками, с вечным лихорадочным румянцем и блеском глаз. Но остроту своего ума он сохранил. Этот ученик просто обожал литературу. Он любил её всей своей душой. Всё, что я говорил на уроках, Витька впитывал словно губка. Но в то же время, по всему у него было свое, особое мнение. Любимым писателем Коломенцева числился Достоевский. Я сам не смог прочитать все романы этого классика. А вот Витька смог. Мало того, что он их прочёл. Вскоре после его прихода я стал очень опасаться касаться темы Достоевского на уроках. Ибо это неизменно приводило к дискуссии между мной и Виктором. И очень часто я, со своим высшим образованием, был бит в этих дискуссиях девятиклассником Коломенцевым. Он приводил настолько простые и веские аргументы, что как говориться, крыть было нечем.
А какие сочинения он писал! Это же просто песня! И пусть с грамотностью у него тоже были нелады, но яркость мысли и нестандартность суждений всегда заставляли меня в числителе дробной оценки за сочинение выводить «5».
Евгений Исхаков (Колышлей). Парень с восточной внешностью. «Я — потомок Чигис-хана!», — с гордостью произносил он, хитро поглядывая на меня своими чёрными глазами. Он жутко хромал.
— На посёлке это было, — отвечал Женька на мои вопросы. — В Коми. Там лесоповал. И знаешь, Михалыч, как там лес воруют? Не знаешь? И лучше не знать. Составами. Я вот магнитофон из квартиры спёр — мне пятерку впаяли. А там миллиардами крадут — и хоть бы хны. И не только начальники. Зеки, которые не дураки, тоже свой бизнес имеют. Ну вот и попытался я влезть в один такой бизнес. Благо, целиком не завалило, только на ногу весь штабель скатился.
— Какой штабель?
— Лес, Михалыч, лес. Я тогда на обрубке сучьев работал. А там рядышком здоровенные штабеля обработанных брёвен лежат. Вот один такой штабель и поехал, когда я мимо него проходил…
Такая история. Женька был не дурак побалагурить. Но, когда разговор заходил «за жизнь», равных в умении рассказывать ему не было.
Павел Соломин (Воронеж).
Пашка не блистал особыми знаниями. Но запомнился он мне своим неугомонным, неунывающим характером. Он был просто живчиком. «Дыру на боку вертел», одним словом. За словом в карман никогда не лез, перед «мужиками» не молчал, за что был не раз бит. Но веселья своего не терял.
Один случай поразил меня просто наповал. Сидел я на уроке у Саныча. «Окно», в учительской сидеть было неохота, вот и попросился на урок к физику. Сижу, тетради проверяю и краем уха слушаю, что в классе творится. Саныч объясняет
— О, Саныч, — подает голос Соломин. — Это что такое?
Саныч, не поднимая головы, отвечает:
— Калькулятор.
— Дай глянуть!
— Паша, ёлки-палки, ты подождать можешь? Давай пока списывай пример. Не фиг дурака валять, — взъерошивается физик.
— Да ладно, ладно!
Пашка начинает писать. Потом вновь пристает к Санычу со своей просьбой. Тот отдает ему калькулятор.
Что происходит дальше, надо просто видеть. Пашка нежно берет машинку в руки, осматривает ее со всех сторон, как некую драгоценность, аккуратно проводит пальцами по клавишам, потом начинает их нажимать. При этом лицо у него приобретает выражение совершенного детского восторга и восхищения.
Тут до меня доходит. Ведь это действительно инопланетяне! У них своя вселенная, свой мир, свои законы, своя жизнь. И все это никак, просто совершенно никак не пересекается с обычной, такой привычной нам жизнью и повседневностью. А если пересечение и происходит, то заканчивается оно здесь — за решеткой. Этот двадцатидвухлетний парень ни разу в своей жизни не держал в руках калькулятора! Вы можете себе такое хотя бы представить? Я тоже не мог, потому что это нереально в современных условиях. Но, как видно, в том мире такое вполне возможно. А уж как наши ученики реагировали на настоящий компьютер, который принёс на свое мероприятие Саныч! Об этом отдельный рассказ…
Мероприятия
Одной из главных добавок к учительской зарплате в зоне является графа под названием «Воспитательная работа в особо напряжённых условиях». Под этим подразумевается, что учителя должны проводить «разъяснительную работу среди меня» и «бухтеть про то, как космические корабли бороздят Большой театр». Это — самое неприятное и напряжное в моей работе.
В реальности эта самая воспитательная работа заключается в проведении культурно-массовых мероприятий. Как такие мероприятия проходят в дневной школе, всем известно. Но тут особый случай. В дневной вольной школе они интересны самим ученикам (редко, когда бывает наоборот), так что с их организацией и проведением никаких проблем обычно не возникает. В зоне же вся работа ложиться целиком и полностью на плечи учителя.
Каждый учитель в течение учебного года обязан провести два таких мероприятия. Одно — «на свободную тему», другое обычно привязывается к какому-нибудь празднику. На мою долю выпадает одно «свободное» и одно, привязанное к 8 Марта. Радует, чёрт побери! Со свободным более-менее ясно. Но что я буду делать с Женским днем? Ладно, посмотрим, как проводят другие, может, что-нибудь и нарисуется.
Первое событие — День Учителя. Этим занимается Виктор Петрович. Что и как он готовит, я не могу узнать до самого последнего момента. Да, собственно, и времени особо нет. На нас свалилась обычная бумажная работа начала учебного года: списки классов, личные дела, выверка выбывших, занесение их в журналы учета, оформление классных журналов, планы учебной работы. Целыми днями в свободное время учительская завалена бумагами, журналами, все учителя корпеют над бумажками. То и дело слышится тихое ругательство — это
Но вот подходит время праздника. Узнаю, что в этот день занятий во вторую смену нет. Вместо них будет собственно мероприятие. Ну что ж, посмотрим, как все это выглядит.
Выглядит все это до ужаса похоже на обычные школьные праздники. Ученики с ничего не выражающими лицами сидят в кабинете химии, который заменяет нам актовый зал. Мы располагаемся на своем традиционном месте — за учительским столом. Справа — у окна — возвышаются фигуры в камуфляже, отрядники, начальник колонии и контролеры. Весь кабинет обвешан разнообразными плакатами, а рядом с нами стоит аппаратура: усилитель, колонки, да лежат гитары. «Не понял? Это кто же тут колбасить будет?».
Выслушиваем поздравления, Петрович произносит
Но публика «заводится». В глазах появляется интерес, ученики оживляются, и пошло дело! Выкрикивают ответы наперебой, ломятся для участия в очередном розыгрыше, сшибая друг друга. Оно и понятно —
Постепенно праздник приобретает вид обычного школьного. Шум, гам, хохот, толкотня, жалкие попытки учителей навести хоть
Но вот суета и толкотня утихает. Конкурсы и игры закончились. Из массы учеников поднимаются четверо, которые подходят к инструментам. Включается аппаратура, небольшая настройка, и… Да, доложу я вам, только теперь я понял, где блатная лирика звучит
Несколько ошарашенный и ошеломлённый открытием, я уже прикидываю, чем можно «зацепить» моих ребят так, чтобы они на моем «выступлении» так же внимали не дыша. Есть! Эврика!
И первое мое мероприятие получает название «Особенности национального рока». Как уже успел понять, очень многие из них не чужды русскому року. Так что думаю, тема должна вызвать интерес. Вооружаюсь литературой, призываю в помощники Артемия Троицкого и прочих исследователей нашего феномена под названием «русский рок». Заодно знакомлюсь с местными музыкантами. Оказывается, они постоянно играют на праздниках и мероприятиях, вечером по зонной трансляционной сети в их же исполнении идет «концерт по заявкам». Понятно, откуда вечером в течение часа по зоне разносится музыка, прерываемая голосом диктора, зачитывающего поздравления. Можно сказать «Стол заказов Русского радио», в натуре. Без живой музыки задуманное осуществить мне совсем не удастся. Озадачиваю ребят. Вручаю им несколько песен Шевчука, Цоя, Кинчева и Гребенщикова. Через пару дней ко мне в учительскую заходит Сашка — руководитель ансамбля.
— Михалыч, послушали мы тут, что ты нам дал, — он мнется, чувствуется, что ему жутко неудобно. — Короче, Шевчука, Цоя и Гребенщикова мы сможем сыграть, а вот с Кинчевым, да Сукачевым извини. Не сможем мы их «снять». Знаешь, я вот что думаю, может Шахрина «Поплачь о нём» сделаем?
— Отлично. Делайте. Какая
— Замётано, — Сашка довольный удаляется.
А у меня возникает проблема. Задумал сделать еще и видеоряд, клипы показать кое-какие. Сунулся, а у меня одна иностранщина. Как назло. Приходится выкручиваться. Побежал по друзьям, нарыл кое-что. Помог «Максидром» телевизионный. Оттуда понаписал. Нормально. Теперь можно все систематизировать, да оформлять.
Настает день проведения. Завхоз, по совместительству ещё и художник школьный, нарисовал плакаты («передрал» обложки дисков). Вывешиваю их на доске, да по стенам, договариваюсь со вторым отрядом насчет видеомагнитофона, ставим аппаратуру. Всё готово. Можно проводить.
С утра колотит
Что ж, начнем. Завожу «Все это рок-
Дальше все уже очень просто. Всё идет как по накатанным рельсам. Внимание не ослабевает. И даже, несмотря на то, что все получилось гораздо дольше, чем я планировал, но выслушали меня без перебиваний и шума в зале.
Анфиса Генриховна просто цветет и пахнет от удовольствия.
Однако не все «меры» (так это называется на учительском слэнге) проходят так гладко. Тяжело идут выступления Ольги Николаевны. Она рассказывала про Лермонтова, а, как я уже говорил, для большинства учеников это — муть и ерунда. Павел Александрович — историк-совместитель — сумел заинтересовать парней рассказом об оружии и его истории. А вот история монет и дензнаков «не пошла». «Мера» Саныча — про Эйнштейна (ему надо было обязательно делать что-нибудь очень умное, ибо оно шло в аттестацию на категорию) тоже прошла со скрипом.
Но в целом реакция учеников на все то, что мы пытались втолкать в их закостеневшие мозги, была благосклонной. Объяснение этому может быть только одно — человеку, пускай даже «оттуда» все равно интересно, а что же есть «тут», в нормальной жизни. Вот и слушают, спрашивают. Отсюда и интерес.
Но самая бурная реакция была на «меру» про компьютер. Саныч ради такого дела расщедрился и принёс из дома свою машину. Собственно, это был уже не первый раз привоза компа в зону. Саныч работал в этой школе уже пять лет. И все пять лет раз в год он доставлял свой компьютер на «меру».
Это стало грандиозным событием не только в жизни школы, но и в жизни всей зоны. Кабинет химии просто ломился от желающих своими глазами взглянуть на «чудо цивилизации». Машина у Саныча была, конечно, не ахти, но для них это уже
Саныч поставил комп монитором к залу, настроил его и действо началось. Ничего сверхъестественного физик им не показал. Так, пару игрушек, одну энциклопедию, программку с сэмплами музыкальными, да еще одну штучку с изменением причесок. Но какой бурный интерес всё это вызвало! Зрители едва не вплотную подобрались к столу. Не помогло даже осаживание контролерами. Они вглядывались в монитор, комментировали, оживленно обсуждали увиденное. В общем, интерес налицо.
«Жизнь по понятиям»
В середине учебного года на зону из карантина «поднялся» некто вор Боря. С этой колоритной личностью связаны только приятные воспоминания. Первым делом наши ученики поставили нас в известность, что зона «почернела». Объясню. Есть «красные» зоны, а есть «чёрные». Разница между ними огромная. На «красной» власть в руках ментов, по зековским понятиям там твориться полный беспредел. На «чёрной» — с точностью до наоборот. Там все внутризековские дела «разруливают» смотрящие. Менты в эти разборки не лезут — себе дороже.
Так вот наша считалась «красной» зоной. «Просто пожарная машина», — говорили зеки. «Подниматься на зону» в ней считалось западло. Но времена изменились. Как раз перед тем, как мне устроиться на эту работу, УИН РФ передали из подведомства МВД в МЮ. И практически сразу же из зон «ушёл кулак». Зеков перестали бить по поводу и без повода. Если раньше основным аргументом начальства была дубинка, то теперь за такие вещи можно было потерять должность, а то и звание.
Зеки, почувствовав слабину, обнаглели. И зона «почернела». Появились свои смотрящие над отрядами. Но главного смотрящего зоны вёе не давали. Никак не попадал сюда кто-нибудь из действительно «авторитетных» воров.
И вот это случилось. «Ну, теперь вообще у вас никого на уроках не будет, — скалили зубы ученики. — Боря всех на место по понятиям расставит». Анфиса Генриховна только качала головой в ответ на такие заявления. «Посмотрим, — говорила она, — кто будет по понятиям жить».
Дело было в обед. Мы, как обычно, собрались в кабинете у Саныча, ели, делились последними новостями. В общем, обычный разговор учителей в нерабочее время. И тут в дверях кабинета появилась низкая и широкая бритоголовая фигура. Разговоры сразу смолкли. Вор Боря оказался очень объёмным человеком. По ширине он не уступал самому Чичерину, хотя и проигрывал тому в росте. Бритая голова со шрамами начиналась сразу от плеч. Шея отсутствовала как таковая. Низкий лоб, нависающий над глазами, широкий приплюснутый нос, пришлепнутые к черепу уши, толстые губы.
— Здравствуйте, — прогудел Боря. — А я вот познакомиться пришел.
— Здравствуйте, Борис, — с ходу нашлась Анфиса Генриховна. — Проходите, садитесь. Может чайку?
—
Он с трудом втиснулся за парту.
— Ну как, Анфиса Генрихна, как тут наши ученики поживают? Не хулиганят?
— Нет, Борис, на это пожаловаться не можем. Но вот одна проблема. Посещаемость очень плохая.
— Как так? — лицо Бори изобразило удивление. — Как это плохая? Что, совсем не ходят?
— Нет, не совсем. Но, смотрите сами. Восьмой класс — по списку шестнадцать, постоянно ходит шесть. Девятый — по списку двадцать один, постоянно — десять… И так далее. Где же все остальные? Уж что ни делали: и с отрядниками говорили, и по громкой вызывали, и с Хозяином собрание устраивали…
— И чё?
— Да ничего. Как шло, так и ехало.
— Непорядок, — Боря покачал головой. — Совсем непорядок. Беспредел просто
Разговор с Борей продлился ещё минут двадцать. Он познакомился со всеми учителями, поинтересовался, как ведут себя некоторые «интересующие его люди». Потом, уже уходя, сказал:
— Вы это… Если на ваших праздниках спеть там или еще что-нибудь… Смело обращайтесь. Я ведь и на гитаре могу, и пою вроде ничего.
На следующий день стульев в классах катастрофически перестало хватать. Пришли все, даже те, кого видели лишь один раз, когда брали заявление. Анфиса Генриховна торжествующе прохаживалась по коридору, заглядывала в кабинеты.
— Ну что, ребята, кто кому устроил жизнь по понятиям? — раздавался ее голос.
А Боря с тех самых пор стал постоянным гостем на школьных праздниках и «мерах». Он действительно оказался неплохим гитаристом и певцом. А о том, как ему внимали парни, я лучше просто промолчу…
Экзамены
Наступила весна. Снег сошел, солнце уже вовсю пригревало. Лес зазеленел. Хорошо!
Зеки драили окна в отрядах, убирали локалки, приводили в приличный вид ряд клумб в центре зоны. Вёе чаще и чаще можно было видеть обнаженные по пояс фигуры, небрежно развалившиеся на лавках в локалках. Загорают.
Ученики тоже повеселели. Стали более разговорчивыми, сообразительными. Коломенцев замучил меня разговорами о футболе. В локалке второго отряда (к которому относился Витька) каждый день начали разворачиваться футбольные матчи. Я один раз по неосторожности сказал
Приближались экзамены. С тихим ужасом я думал о том, как все это будет выглядеть. Уровень знаний моих учеников если и вырос, то лишь совсем незначительно. Ни о каком серьёзном написании изложения речи идти не могло. Если восьмой еще кое-как контрольный диктант бы осилил, то девятый показывал просто ужасающие способности в изложениях.
— Всё нормально будет, — успокаивала меня Ольга Николаевна. — Прочтёшь им текст два раза, как положено, а потом пошел по рядам.
Экзамены в этой школе — просто песня. До сих пор помню ответ Николаева на истории.
— Ну, Василий, что там у нас со Столыпиным? — Сергей Викторович — само терпение.
Мы, ассистенты, давимся от сдерживаемого смеха. Василий Николаев, грабовский парень, отъевшийся за год на поварской должности, неуверенно переминается с ноги на ногу у доски, пытаясь выудить из своей памяти хоть что-нибудь о Столыпине.
— Ну, — начинает он, — Столыпин, ёпти, это, был министром, ёпти…
Пауза.
— И что же он делал? — Викторыч пытается вывести его на путь истинный.
— Ну… ёпти, реформы реформировал, ёпти…
На лице Василия расплывается довольная улыбка. Хоть
— А в чем суть этих реформ?
Сложнейшая формулировка вопроса ставит Василия в тупик. Он морщит лоб, чешет затылок, напряженно пытается понять, чего же от него хотят.
— Ну, ёпти… реформы, блин, ёпти… Это… Крестьян угнетал, во!
Мы уже не можем сдерживаться. Вся экзаменационная комиссия во главе с Анфисой Генриховной дружно сползает под парты.
— Как угнетал? — вытирая слезы, спрашивает директор.
— Это… сажал, ёпти! Как еще можно бепредельничать, ёпти?
В таком духе проходит весь экзамен. В итоге Василий получает честно заработанный «неуд», а Сергей Викторович — очередной нагоняй от Анфисы Генриховны за хреновую работу.
Контрольный диктант с восьмым проходит без эксцессов. Накануне я три дня подряд прогоняю текст с парнями на уроках и добиваюсь-таки более-менее нормальных результатов. Восьмой «отстреливается» на «трёшки». Единственная «четыре» красуется у Рогожина. Но это заслуженная оценка, Колька добыл её потом и кровью. Так что с ним мы расстаемся до следующего учебного года едва ли не корешами. Амнистия, которая идет по зонам, его не касается. Со «сто пятой» ничего не светит. Так что Колька будет заканчивать и девятый, и, возможно, даже все двенадцать.
Девятый упорно сопротивляется. Но я их задавливаю психологически. Деваться мне некуда — класс выпускной, сдавать надо всех, иначе меня Анфиса «поставит в позу ответственности» (историческая фраза, произнесенная начальником гороно на одном совещании, приобрела невероятную популярность в нашей среде). Так что, невзирая на вопли протеста, я последние дни давлю и давлю их тренировочными изложениями. Картинка начинает потихоньку вырисовываться. Теперь ясно, что Коломенцев будет писать сам. Остальные… С остальными придется «плотно работать», чтобы они хоть что-нибудь выдали удобоваримое.
Изложение получаем в день экзамена. Открываю конверт, достаю темы, смотрю по сборнику. «Твою мать, — возникает мысль. — И выбрать не из чего». Одно представляет собой отрывок из «Героя нашего времени» — заведомо провальный вариант. Другое — рассказ о возникновении названия «Коломна». Ладно, читаю оба и предлагаю на выбор.
Мнение учеников единодушно: «Про Коломну!». Ладно, пусть будет он. Читаю ещё два раза, закрываю сборник и начинается…
Витька пишет сам. Только иной раз подзывает меня, чтобы уточнить написание уж совсем ему неизвестных слов. Николаев пыхтит, но
Следующий несчастный — Игорь Конов. Игорь — самый младший в девятом. Вместе с ним в одной зоне сидит и старший брат — Славка Конов. У старшего — вторая ходка, у младшего — первая. Третий Конов — Вадим, только что «откинулся». У того это уже третья. Династия, однако. Игорь парень неплохой и, в принципе, не глупый. Но лентяй — каких еще поискать.
— Как же ты «шнырём» на бараке? — спрашивал я его. — Ведь тебе даже ручку лишний раз поднять в лом.
— А вот так просто, — отвечает Игорь, хитро улыбаясь.
Эта улыбка у него просто не сходит с лица. Он улыбается всегда. Но это не улыбка идиота. Просто парень еще молодой, а то, что он оказался за решёткой, воспринимает как нелепость.
Присаживаюсь около Игоря. Он смотрит на меня умоляющими глазами:
— Михалыч, ну скажи, чего
— Ладно, Кон, пиши, — со вздохом начинаю я.
Через полчаса работа закончена. Игорь так же быстро скрывается.
* * *
Через полгода после выхода Игоря я встретил его на улице. Прикинутый молодой человек, довольная отъевшаяся рожица и неизменная улыбка.
— О, Михалыч! Здорово!
— Ну как ты, Кон?
— Нормально, Михалыч. На центраке грузчиком работаю. Нормально башляют. Живем.
— Как братья?
— Славка всё сидит. Его не выпустили, помнишь? А Вадюха в Москву подался, там с братвой
—
А еще через месяц в утренних новостях по телевизору я увидел сюжет из криминальной хроники. Взяли банду, занимавшуюся квартирными кражами. Камера показала кучу вещей, сваленных в
— Да вот, чисто так, залезали, да брали, что получше…
Внизу подпись: «Игорь, задержанный».
* * *
Четыре часа изложения пролетели незаметно. Мои «орлы» уложились все. Теперь остается только одно — проверить работы, оформить протокол экзамена и все. Моя работа в этом учебном году практически закончена.
Exit
Такая она — работа зонного учителя. Год, проведённый в обществе этих ребят, на многое открыл мне глаза. Всего не перечислить. Но одно я понял абсолютно точно — русская пословица: «От тюрьмы да от сумы не зарекайся» права абсолютно. За решётку можно попасть даже по дури, даже сам того не желая, ты можешь перейти в разряд «осужденных» (ударение на первом слоге). Причем, принцип: «Украл рубль — получил пять лет, украл миллион — отдыхаешь на Канарах» — это железное правило, а не исключение. Практически все парни, с которыми пришлось общаться (за редким исключением) получили свои бешеные срока именно за мелочи. «Украл из прицепа стоящего автомобиля двадцать пар женских колготок и двадцать пар женских перчаток» гласила запись в личном деле одного из учеников. Знаете, сколько ему дали? Шесть лет, и под амнистию он не попал. Вот такие пироги, дорогие читатели. Поневоле задумаешься…
Андрей Дёмин
Источник rubtsov.penza.com.ru
