Владимир Владимирович Шахиджанян:
Добро пожаловать в спокойное место российского интернета для интеллигентных людей!
Круглосуточная трансляция из офиса Эргосоло

«Моих слез никто не видит»

Женская доля знаменитой Родниной

Трехкратная олимпийская чемпионка, десятикратная чемпионка мира, одиннадцатикратная чемпионка Европы, попавшая в Книгу рекордов Гиннесса. Символ советской эпохи. «Железная леди» фигурного катания. О ней слагали легенды, словно она мифическая героиня. Многие десятилетия мы жили по стереотипу: если женщина — то непременно колхозница с серпом, если мать — либо Родина, либо героиня. От нее требовали результатов, медалей. Ей должен был гордиться весь Союз, от простого рабочего до Леонида Ильича. Она с честью носила гордое звание звезды советского спорта. Стараясь не посрамиться, не сесть в лужу, не оскандалиться. Больше 20 лет прожила в обнимку с частицей «не». А потом все изменилось. Ирина Роднина стала собой. Женщиной, женой, матерью. Но случилось это, к сожалению, в Америке. Ей было 40. И в своей стране она оказалась никому не нужна.

А потом вернулась. Прославленной спортсменке пообещали построить ледовый дворец, чтобы она могла тренировать не иностранцев, а соотечественников. Но с дворцом не вышло. И Ирина Константиновна нашла себя в другом. С 2007 года она депутат Госдумы. Дважды награждалась орденом «За заслуги перед Отечеством»: III и IV степени. «Я больше не хочу стремиться к вершинам. Дайте наконец пожить по-человечески», — заявила однажды Ирина Константиновна. Большой спорт, два неудачных брака, интересная, но сложная жизнь в Америке — все это останется с ней навсегда. Но только в воспоминаниях.

— Ирина Константиновна…

— Ой, давайте просто Ирина. Я уже привыкла общаться без отчества.

— Кроме привычки обходиться без отчества и встречаться с журналистами вне дома, что еще нового появилось в вас за 10 лет жизни в Америке, вы сильно изменились?

— Может быть, стала более естественной. Здесь я действительно была очень известным человеком и что бы ни делала — все было на виду. Мне нужно было соответствовать имиджу. Тут я только внешне была Ириной Родниной: там стала такой, какая есть. Плохой ли, хорошей, но собой. Здесь я была звездой, там — просто представительницей Советского Союза, которая к тому же на 10 лет буквально перекрыла иностранцам кислород своими результатами. Они присматривались ко мне, а года через полтора сказали: мы все ждем, когда же ты будешь свой характер показывать.

— Были хорошо осведомлены о нем?

— Чемпион — это характер. Вы не должны забывать, что всех своих основных результатов в спорте я добилась в самый холодный период отношений между СССР и Америкой. Поэтому то, что было связано с русскими, часто вызывало у них негативные воспоминания. Как у нас в школе была противопожарная оборона, так у них — регулярные учения на случай атомной войны с Советским Союзом. Сейчас другое поколение. Но я помню, когда в первый раз в Америке в 1969 году мы рассказывали, что приехали из СССР, нас на полном серьезе спрашивали: что это такое? Что за страна? «Россия», — отвечали мы. А-а, это!.. Потом говорили: что-то вы и одеты, как мы, и пьете не хуже нас, даже лучше. То есть понятие о нашей стране было настолько примитивным и односторонним, что для иностранцев советские люди были, во-первых, дремучие, во-вторых, все сплошь агрессоры.

— Как вы устраивали свою жизнь за океаном?

— В США говорят: чтобы не смочь заработать, нужно быть полным идиотом. Я сделала первый взнос за дом и платила, как многие. Весь мир живет в кредит. Правда, я попала в Америку, когда у нас еще банков не было, поэтому поначалу перед каждым походом туда готовилась: что должна сказать, какие операции могу проделать, какие нет. Помню, в первый раз, точно зная, что на моем счету есть деньги, не могла забрать их из окошка, потому что просто не знала, как это делается. Какие-то коды… Я все напутала… Стояла в растерянности: сорок лет, а ты такая беспомощная! Приходилось все начинать с нуля.

— Как выкручивались?

— Первое время помогал супруг (Леонид Миньковский, второй муж Ирины, — Ред.). Даже не помогал: в основном он и делал расчеты, занимался финансами. Мы прожили с ним в Америке полтора года… Даже меньше… Потом мне все пришлось изучать самой.

— И привыкнуть не успели к новым товарно-денежным отношениям?

— В тот момент даже не собиралась осваивать их: в семье у каждого свои обязанности. Вообще я человек очень далекий от всяких финансовых дел. Но… жизнь заставила.

— Муж оставил вас с двумя детьми. Не хотелось все бросить и вернуться домой? На кого вы могли опереться в Америке?

— Там, когда учишься, многие помогают, люди очень доброжелательны. Если приходила в банк и не могла разобраться, меня тут же спрашивали, на каком языке говорю. В том месте, где жила, на протяжении многих лет из русских были только я и мои дети. Но мне нашли человека, говорящего по-немецки: я училась в немецкой спецшколе. Постепенно стала что-то понимать. Даже на льду тренер из Германии сначала переводила с английского, а потом объясняла… 

Вспоминаю период, когда я дома закончила выступать и стала тренером… Это не сравнить с Америкой. Здесь меня учили больнее, более жестоко. Разговоры были буквально такие: ну, ты там 10 лет на пьедестале постояла, а теперь покушай с нами это дерьмо. Жизненное. Приходилось объяснять, что у меня другой аппетит, я этого есть не стану. Может быть, это была одна из причин того, почему, когда меня отовсюду выгнали, я приняла предложение поехать работать в Америку. В плане становления человека в жизни мы иногда бываем очень жесткими. Почему-то всем кажется, что если мне больно, то и ты через такие же боли должен пройти.

— Хотите сказать, американцы добрее русских?

— Там каждый в душе эмигрант: если не он, то родители, не родители, так прародители. Там помогают вставать на ноги. Если человек ведет себя прилично, его не принимают в штыки.

— А как же загадочная русская душа, посиделки на кухне? Янки-то не больно вам свою душу раскроют.

— У нас любят поговорить по душам, а потом твою душу на ближайшем же углу и заложат. Американцы себя от этого заранее оберегают. Там есть система не только юридической, но и моральной защиты. У них нет потребности раскрывать перед другими свои душевные переживания: перестав тебя любить, эти другие смогут над тобой поглумиться.

— Тяжело было первое время? Ни пооткровенничать, ни поделиться наболевшим? В 40 лет менять привычки не очень легко…

— Знаете, 15 лет в большом спорте, 10 — тренером... Эти 25 лет меня многому научили. Конкуренция в спорте ведь очень жестокая. Буквально два-три моих достижения — и я отвыкла от сантиментов. Научившись ни с кем не общаться.

— Это после того как вам предложили контракт в Калифорнии, ваш муж сказал: «Поехали, я открою тебе другой мир»?

— В то время мы уже искали другие возможности. Жить здесь стало тяжело, я была абсолютно никому не нужна и после рождения ребенка попросила освободить меня от любой работы. Трудилась в институте физкультуры почасовиком. А через какое-то время ректор института — сам олимпийский чемпион — вдруг спросил: ты что здесь бегаешь, неужели до сих пор не окончила? Он даже не знал, что я там работаю.

— Если бы вам не предложили контракт, стали бы домохозяйкой?

— Я не из тех женщин, что могут быть домохозяйками. Все равно что-нибудь нашла бы. Другое дело, иногда бывает обидно: меня бичевали за то, что я сделала в спорте, те, кто вообще ничего не достиг! Бывшие тренеры тоже: кто поддерживал, кто смотрел скептически, но все выжидали, получится или нет. Да и с моих учеников почему-то уже через очень короткий период требовали едва ли не таких же результатов, которые давала я. У меня даже периода становления как тренера здесь не было. Хотя, считаю, начала работать успешно.

— Муж показал вам «другой мир»?

— Услышать это было приятно. На месте же «другой мир» оказался обыкновенной жизнью, борьбой за нее, за детей. В общем, нормальным выживанием в новой ситуации: без языка, без знания законов, даже без моральной поддержки.

— Это был действительно период глубокого одиночества?

— Абсолютно. Но это нормальная ситуация в чужой стране. В результате поддерживала отношения с родителями учеников и детей, учившихся вместе с Сашей и Аленой. Очень часто, правда, я чувствовала себя в положении собаки: вроде все понимала, а сказать ничего не могла.

— Саше в этом смысле проще было?

— Он английский учил еще в Москве. Но, когда первый раз пошел в Америке в школу, я попросила ребят, живших рядом и ходивших с ним в тот же класс, посмотреть за ним. Вечером, когда встречала их с автобуса, они мне сказали: ну, английский-то у него вполне нормальный, с таблицей умножения дела хуже.

— Вы остались в хороших отношениях с первым мужем?

— Да и со вторым, в общем, тоже.

— С Александром Зайцевым сразу решили, что расстаетесь мирно?

— Нет… Это был тяжелый период.

— Как же так? Вместе катались, столько пережили счастливых и трудных моментов, родили сына…

— Когда закончилась общая работа, не осталось, видно, и общих интересов. Он стал часто говорить, что мы разные люди… Была работа — были общие цели. Потом все исчезло. 

— И через какое-то время до вас стали доходить слухи, что он растолстел, поплохел, выпивает… Больно было это слышать?

— Конечно. Поэтому, когда Сашу первый раз уволили из Спорткомитета (я тогда еще работала в «Динамо»), попросила руководство взять его на мое место, хотя поначалу он там вообще никому не нужен был. Я ведь из ЦСКА ушла, потому что меня хотели в армию призвать. В «Динамо» история повторилась. Какое-то время я еще выкручивалась, но, когда возникла эта ситуация с Сашей, с радостью передала возможность надеть погоны ему.

— А что в спорте означает «надеть погоны»?

— Ну… Быть офицером… В подробности не вдавалась, но мне не нравится, когда мною кто-то руководит, я в этом плане человек очень свободолюбивый. Со мной легче договориться, убедить меня, только не руководить. С детства не люблю приказов.

— Как же вас воспитывали родители, если даже рекомендовали, в какой институт поступить?

— Ну, они не указывали — советовали. Хотя один раз так меня отодвинули… Мне было, наверное, лет шесть. Родители собирали большую компанию, все усаживались за стол, а мне места не было, и они сказали в такой форме: ну, ты вот здесь посидишь, за маленьким столиком. Помню, я очень обиделась и даже ушла из дома. Уже поздно вечером меня отловили милиционеры и вернули домой.

— Возвращаясь к мужьям… На второго, должно быть, сильно обижены? Обещал показать другой мир и… извините, слинял. К тому же вы очень долго не могли с ним развестись…

— Да, так и есть. Была договоренность о раздельном проживании, и все вопросы касались в основном ребенка. Общение с дочерью было расписано по суду на 10 лет вперед: четные года, нечетные года, его дни рождения, мои, где встречаемся, что каждый проделывает середину дороги, что какую-то часть пути я могу пройти с ребенком без его согласия, а на какие-то территории входить не могу… То же самое касалось и его.

— Кошмар! Как Алена отнеслась к вашему раздельному проживанию?

— Сначала мы не очень посвящали ее в это дело. Только уже перед принятием решения судья — одновременно педагог и психолог — беседовала с каждым из нас троих отдельно и со всеми вместе. В заключение она сказала: «У вас такой мудрый ребенок, — это встречается очень редко — что я ничего не могу вам посоветовать. То, что она мне сказала (я обязана сохранять это в тайне), дети обычно не говорят. Но она единственная из вас сказала мудрую вещь: что она хочет. Поэтому я желаю вам только одного: беречь ее». А мы в тот момент, вероятно (да не вероятно — точно), были обозлены, нам было тяжело общаться… Мы просто не понимали друг друга.

— И со вторым мужем не повезло? Ведь наверняка любили обоих…

— Нам было очень хорошо, мы чудно жили, и многие, мне кажется, нам даже завидовали. У нас было 5-6 счастливых, красивых лет. Но… в жизни всякое бывает.

— Больно теперь вспоминать?

— Уже нет. Прошло… К счастью, дети нас всех лечат, и какие-то наши амбиции и недопонимание уходят в сторону. Дети заставляют нас быть умнее, мудрее. Мы не должны их ранить, делать им больно. Нам-то известно, из-за чего наши переживания, а они этого пока понять не могут.

— Расставшись с мужьями, вы сказали, что теперь не впустите в свою жизнь ни одного мужчину. Смелое заявление! Тогда уж надо уходить в монастырь.

— Я имела в виду, что у меня есть свой мир с детьми и нарушать его сейчас не хочется. Но это вовсе не значит, что у меня нет мужчин.

— Во всяком случае, в загс вы больше ни ногой?

— А зачем? Что это меняет? Замужество уже не имеет для меня значения. Я бы, может, и во второй раз не вышла, если бы не ситуация в Советском Союзе. Мы становились невыездными, пятое, десятое… Не думаю, что эти печати улучшают нам жизнь: наоборот, часто они ее портят.

Когда сын бросил колледж, была в шоке

— Ирина, никогда бы не задала этот интимный вопрос. Но… Идя на крещение, вы до последней минуты сомневались, спрашивали свою крестную Оксану Пушкину: зачем я это делаю, а нужно ли? Почему же крестились, если колебались?

— Я решила крестить Алену, но в церкви сказали: раз родители некрещеные, ребенка крестить не можем. Мне казалось, это будет еще одна защита ей, но не в смысле прийти в веру. Мы достаточно современные люди, и совсем уйти в религию, мне кажется, можно только от какого-то отчаяния: я, видимо, еще не дожила. Религия — часть культуры, истории, а нас в этом плане совсем не воспитывали. Сказали: Бога нет. И все. Сейчас все стало доступнее, но это не значит, что надо кидаться в веру, она должна быть делом очень добровольным.

— Как сама Алена отнеслась к обряду?

— Она очень мне доверилась, и отец, который нас крестил, очень чудно с ней разговаривал. Объяснял каждый свой шаг, каждое действие крещения, с чем оно связано исторически… Мне показалось, это не помешает Алене в жизни. У нее будет время подумать, чтобы либо прийти к вере самой, либо отойти.

— Дети не отговаривали вас от возвращения в Россию?

— Они ни от чего меня не отговаривают, потому что знают: это мое, и, если я приму решение, оно не будет в ущерб им. Саша просто мечтал поскорее вернуться.

— Так и не смог привыкнуть к заокеанской жизни? 

— Да он и не хотел привыкать. Мы ведь не были сознательными эмигрантами: ехали работать. И у меня, и у детей с самого начала был настрой, что это временно… Я не могу отвечать за детей. Сейчас они уже взрослые. Но когда-то я посоветовала Саше один колледж, а через полгода он оттуда ушел. Как всякий нормальный родитель, я была в шоке от такого известия: сын поставил меня перед фактом, но, выслушав его логичные объяснения насчет того, что ему не понравилось, я согласилась с его решением. Да и что я могла ему посоветовать в американском образовании, которое он знал лучше меня? 

— Ну вам хоть не пришлось за них краснеть? В школу не вызывали?

— Там такого нет: раз в полтора-два месяца бывали дни открытых дверей. Когда я пришла в первый раз со своим плохим английским (собственно, его вообще не было!), то только и слышала от преподавателей: как замечательно, что Саша в этом классе, как мы рады, что он в нашей школе. На мои вопросы о том, как он учится, мне все время говорили: очень хорошо. Я, признаться, и здесь не знала, что такое родительские собрания. Саша ходил в 28 школу, и меня ни разу за него не отчитывали.

— Может, здесь просто преклонялись перед вами как перед знаменитой спортсменкой?

— Не знаю, преклонялись ли… Но, наверное, щадили.

— Чем занялся Саша, когда бросил колледж?

— Поступил в другой. Он так говорил, и я верила. А потом увлекся керамикой… На Алену тоже тяжело влиять. Свободные, слава тебе, Господи, дети. Это самое главное: свободные не по документам, но по мозгам, желаниям.

— А вы?

— У меня в Америке изменилось отношение к работе. Здесь мне казалось, что тренер — это человек, который готовит спортсменов высокого уровня. А приехала туда — и первый год была просто в шоке от тех, с кем пришлось работать. Такого уровня у меня не было никогда! По нашим понятиям это первенство ЖЭКа. Но когда, чтобы выплеснуть свою дурную энергию, я стала заниматься теннисом, то все сразу поняла. Ведь какой из меня теннисист? На Уимблдоне выступать никогда не буду. Но я готовилась к этим дням, ехала в Лос-Анджелес, играла и получала огромное удовольствие. А тренер, в свою очередь, проводил чудные тренировки, подстраивался под меня. Так почему же на тех людей, которые не обладают большими способностями в фигурном катании, я должна была смотреть как на отбросы общества?.. Ко мне ведь приезжали в Америку со всего мира, люди заранее планировали свою жизнь на многие месяцы, заполняли всякие документы, платили деньги… В нашей стране мы привыкли заниматься только со способными. Или с теми, у кого есть амбиции. Молодые коллеги, бывшие наши соотечественники, жаловались там: «Понимаете, Ирина Константиновна, здесь же никого не воспитаешь чемпионами, здесь такие катаются!» Меня это очень злило! Тем более что некоторые из тех людей сами никогда чемпионами не были и даже не знают, что значит тренироваться на таком уровне.

Даже если заплачу — никто не поверит

— Как думаете, у вас есть враги?

— Если я нормальный человек, у меня должны быть и враги, и друзья.

— Бывшие друзья часто становятся врагами?

— У меня всегда был очень ограниченный круг друзей. Знакомых — много. Но то, что внутри, я мало кому могла открыть. Перед друзьями же была абсолютно в обнаженном виде. Душевном. К счастью, эти люди остались.

— Дружба в самом деле познается в несчастье?

— Она познается в повседневности, а не в несчастье. В повседневности, в которой, как в семье, бывает все: и бурные события, и радостные, и трагические. Дружба — это что? С одной стороны, огромное приобретение, потому что проживаешь не только свою, но и жизнь этого человека, как бы обогащая себя его существованием. С другой стороны, ты отдаешь тому человеку и часть своей жизни.

— Когда вы прощались со спортом, многие говорили, что впервые увидели на ваших глазах слезы.

— Как раз тогда я не плакала. Или вы имеете в виду Олимпиаду? Тогда — да.

— А в жизни часто приходится плакать?

— Ну… По крайней мере, этих слез никто не видит. 

— Намеренно скрываете, сохраняя имидж «железной леди»?

— Да ничего я не сохраняю! Хочу быть сама собой. Даже если заплачу, никто не поверит. Помню, — это было очень давно, на одной из первых тренировок с Улановым — что-то так обидно стало: пустила слезу, а он и Станислав Жук засмеялись. Это меня так оскорбило! Потом… Знаете… В спорте, наверное, как и везде, где есть конкуренция, в слабости людей никогда не поддерживали. На Руси говорили: жалеть нужно только больных и юродивых. А не хочешь быть ни тем, ни другим.

— Плачь не плачь, слезами делу не поможешь?

— Да… Мне кажется, слезы даже больше действуют на нервы мужчин.

— Считаете себя счастливой?

— Да. И на моем счастье не поставлен крест. Я была очень счастливой, успешной и фантастически реализовалась в спорте (мало кто может сказать так же). Как женщина была счастлива с разными мужчинами в разные периоды моей жизни. У меня двое детей… А еще я научилась любить себя. И это для женщины — самое главное.

Источник

0
0
474


Произошла ошибка :(

Уважаемый пользователь, произошла непредвиденная ошибка. Попробуйте перезагрузить страницу и повторить свои действия.

Если ошибка повторится, сообщите об этом в службу технической поддержки данного ресурса.

Спасибо!



Вы можете отправить нам сообщение об ошибке по электронной почте:

support@ergosolo.ru

Вы можете получить оперативную помощь, позвонив нам по телефону:

8 (495) 995-82-95