Летом 80-го года я несколько дней провёл в Янгиюле — небольшом городке в километрах 30-ти от Ташкента. Там жила экспедиционная группа, работу которой я приехал проверять. На второй день я познакомился с молодым узбеком-милиционером, который хорошо говорил по-русски, хотя и с сильным узбекским акцентом. Имя его не помню. Не помню и откуда он взялся. Кажется, этот парень добровольно вызвался оберегать нашу группу от возможных эксцессов. Может быть, ему приглянулась какая-то из наших девиц. Помню, что меня удивил его немилиционерский облик, хотя он и был в милицейской форме. Немилицейским было его желание и умение слушать. Он совсем не по-милицейски говорил «я об этом не знал» или «я это совсем не понял, можете мне получше объяснить». Мне же он был интересен тем, что с готовностью и очень толково объяснял все особенности местной специфики, а кроме того совершенно не напрягал. В его присутствии я чувствовал себя свободно и легко. Короче, кончилось тем, что я купил в ближайшем магазине две бутылки водки, немного немудрённой закуски и пару стаканов. Мы с милиционером расположились на берегу реки Чирчик и сразу перешли на «ты».
Мы неторопливо беседовали на самые разнообразные темы. Парню, видимо, очень льстило, что учёный начальник из Москвы говорит с ним абсолютно на равных. После первой поллитровки он заметно опьянел и называл меня уже не иначе, как «брат». Когда я открыл вторую поллитровку, то мы с ним уже разговаривали, как старые друзья, у которых нет никаких секретов друг от друга. Не помню, по какому поводу я сказал, что есть люди, которые предпочитают полагаться только на себя, а есть такие, которым очень важно чувствовать поддержку настоящих друзей. Мой милиционер предложил выпить за здоровье настоящих друзей. После очередной порции тёплой водки он лёг на камни и спел мне короткую, очень мелодичную узбекскую песню. Мне нужно было ответить на его душевный порыв чем-то адекватным, и я с выражением продекламировал по-азербайджански стишок, который учил в университете, тем более, что время клонилось к вечеру:
— Гюн чыхды, лале чыхды,
Гызыл пиале чыхды.
Парлады ал шефегляр,
Кулумсэдир чичекляр и т.д.
После моей декламации мы стали уже не просто братьями, а родными братьями.
Некоторое время помолчав, он сказал:
— Вот ты говоришь без друзей… А как в наше время можно вообще жить без друзей и родственников!? Никак жить нельзя, особенно здесь у нас. Даже большие начальники не могут жить без друзей. Смотришь — такой важный, на «чайке» ездил. А завтра приходит и говорит: «Ты не можешь меня отвезти в больницу?» На это я ему ответил, что человек, который очень хочет «чайку», должен быть готовым к тому, что может остатся не только без «чайки», но и без того, что имел до «чайки». Тут он сел, посмотрел на меня совершенно трезвыми глазами и сказал:
— Потому мы и организовали наше братство.
— Какое-такое ваше братство?
— Нас немногим больше десяти человек. Я, один прокурор, директор медучилища, один повар, один завмаг…
— И что, вы дружите, встречаетесь?
— Дело не в этом. Мы поклялись, что если кому-то будет плохо, то все ему придут на помощь. Если посадят в тюрьму, то будут помогать родственникам. Будут помогать даже, если кто-то из нас умрёт.
— Я понял. Но скажи, почему взяли в друзья именно тебя. Ты же совсем молодой парень. Рядовой. Могли бы взять какого-нибудь важного начальника. Пользы бы было намного больше.
— Ты ничего не понял. У нас же братство. Мы все друг перед другом одинаковы. Во-первых, просто нужен человек в милиции, через которого можно передать то, что нужно передать какому-то другому человеку в милиции. Если ему не умею передать, то могу передать тому, кто сможет ему передать. Во-вторых, если братом будет большой начальник, то скоро он всех нас будет держать за яйца. А мы должны быть все одинаковы. Потому мы стараемся не встречаться, когда есть чужие люди.
Тут у меня вырвалось:
— Да у вас настоящая масонская ложа!
— А что такое мусонская ложа?
Я стал ему в популярной форме объяснять то, что знал из истории масонства. Хотя я всё время говорил «масОн», «масОнство», он упрямо коверкал на свой лад: «мусОн», «мусОнство». Видя, что поправлять его бесполезно, через некоторое время я стал тоже «мусонить». Моя лекция вызывала у милиционера какой-то непропорционально большой с моей точки зрения интерес. Я подумал, что это наверное оттого, что он понял, что они не одни такие на этом свете и что есть даже научное название ихнего братства. Это как если бы Ваньку вдруг стали величать «дорогой Иван Елисеевич». Когда я ему рассказывал про английских и французских мусонов, то сказал, что в первые сто лет мусонства нужно было обязательно верить в Бога. Он прервал меня и сказал, что они верят в Бога, но не сильно. Среди них есть кроме узбеков русский, татарин и кореец.
Уже стемнело, стало довольно прохладно, и я сказал, что пойду в гостиницу спать, на что он очень энергично мне возразил: «Нет, брат, сейчас мы пойдём плов кушать. Не обижай!» Плов — так плов, тем более что я довольно сильно проголодался. День, так или иначе, был загублен, но мне вообще-то нужно было сделать совсем немного: убедиться, что люди работали правильно. Мы с ним шли совсем недолго и вскоре очутились в бане. Благообразный старик в халате за низким столиком готовил полупродукты для плова. Вооружившись большим острым ножом, он, как настоящий фокусник быстро нарезал морковь. Мой милиционер куда-то пропал, и я присел рядом со стариком, глядя, как он управляется с морковью. Я спросил у него можно ли мне ему помогать, на что он безмолвно выразительно показал глазами на другой нож, который лежал на краю стола. Моя попытка резать морковь с такой же, как у старика скоростью кончилась тем, что я отхватил кусок кожи на пальце. Старик, не глядя на меня и мой пораненный палец, только слегка улыбнулся. Кончилось тем, что я заснул, сидя на полу: пол литра водки — это не пол литра пива.
Через какое-то время меня разбудил, положив руку на шею, мой новый друг-мусон. Я поднялся, почувствовал, что опьянение почти прошло. Друг-мусон повёл меня, слегка поддерживая под локоть, кушать плов в компании нескольких мужчин. Все мне улыбались, как давнему другу: видимо милиционер рассказал им про меня. Я подумал о том, что в кампании наверняка присутствует один-два мусона. Мой милиционер выглядел совершенно трезвым, а я после первой рюмки водки опять начал пьянеть. Дальше я не очень хорошо помню, что было. Помню, что плов был очень вкусным и что я во всю старался не показаться пьяным, очень изящно воздерживался от выпивки. В гостиницу я добирался в обнимку с другом-мусоном. До отъезда я его больше не видел.
Ваш Леонид Владимирович Андреев
